Полное собрание сочинений. Том 20. Золотые закаты - Василий Песков

Рожь в огороде сжата, но зеленеет еще овес, посеянный тут для кур, синеют бобы и капуста, бушует зелень морковки, редьки. Но осень уже подкралась к таежному огороду. Уже пятнами по зеленому лес расцвечен желтым и красным, уже по-осеннему от дождей набухла, шумит река, а вершины гор побелели.

Днем тепло. Вертолет, высадив нас, немедленно улетел по таежным делам. Счастливый случай: он может сюда вернуться через два дня. Это значит, можно как следует оглядеться, спокойно поговорить, походить, заночевать у Агафьи под крышей.

Синий дым от костра отчетливо выделяет самую первую тут избушку – крошечную избушку (не хватает лишь курьих ножек). Очень маленькая – два метра на два. С огорода, идущего в гору, кажется: можно избушку поднять, как коробочку. Это жилье-зимовье сладил из остатков лыковской довоенной избы охотник. Агафья, рожденная пятьдесят один год назад, пальчиками, возможно, касалась прокопченных бревен. Николай Николаевич Савушкин, сам полжизни проведший в лесах, увидев Агафью с отцом возле этой избушки и узнав, что в ней они намерены зимовать, написал мне в Москву. «Они там замерзнут. Попытаемся до морозов построить что-нибудь потеплее и попрочнее». Успели построить. Но в спешке не все получилось как надо. Пришлось вскоре срубить еще одну хижину…

У костра Николай Николаевич Савушкин, Агафья и художник Сергей.

Сегодня «жилая точка» в горах напоминает усадьбу: три хижины, козлятник, курятник, изгороди, склад муки и крупы на столбах, оборудованная тропка к реке, огород…

Главная резиденция Агафьи совсем не похожа на прокопченную, вросшую в землю избушку, где прошли три четверти ее жизни. Нынешняя изба просторна и чиста настолько, что можно постлать половики, повесить занавески на окна. На постели – не куча тряпок, а одеяло, подушка. Пахнет печеным хлебом, рыбной похлебкой. Рядком стоит на полке вымытая посуда, висит на стенке барометр. И тикают сразу несколько часов – настенные, карманные и два будильника. Время на всех разное. В соседней избушке живет сейчас пришлый бородатый художник. У него есть приемник – время можно «править» по радио. Но такому способу Агафья не вполне доверяет. Считает, надежней, богоугодней спрашивать время у летчиков. И в этот раз она перво-наперво подкрутила будильник, а потом уж предстала пред нами с обычной, равной для всех улыбкой гостеприимства.

Одета, как всегда, в самодельный «кафтан», на голове – привычные два платка, повязка, как у моджахедов, – знак: находилась в замужестве. Обувка в этот раз необычная. Резиновые сапоги Агафья модернизировала – обрезала голенища и вместо холодной жесткой резины пришила к головкам мягкую, удобную для ходьбы сыромятную кожу от прежней обувки. Мы обращаем на это вниманье, как обычно, хвалим находчивость, и это (слаб человек!) Агафье слышать приятно.

Обычный при свидании разговор о здоровье, о новостях, об огороде. Вылавливаю несколько новых словечек в речи Агафьи: «изолента», «кофий», «конфетки», «колорадский жук», «Чечня».

«Политинформацию» тут проводит Сергей-художник, и кое-что еще о Чечне Агафья проведала, когда летом была на Горячих ключах. Вздыхает: «Маменька говорила: в миру много, много греха…»

Главный вопрос в разговоре – продовольственно-энергетический. Летом я получил от Агафьи письмо с деликатной просьбой: «Если приедешь, то хорошо бы – свечи и батарейки…» Такое же письмо получил Николай Николаевич Савушкин и уже летом с оказией переправил сюда свечи и батарейки, сено для коз, пять мешков комбикорма, четыре мешка муки и крупы. Сейчас мы тоже привезли свечи и батарейки и гостинец от «Комсомольской правды» – муку, крупу, комбикорм, яблоки для сушки на зиму, лук, сливы, дыни, арбуз. Кроме того, Николай Николаевич привез большой ящик посуды, лекарства.

Накрапывает дождик, и проблема – что делать с мешками? Лабаз на сваях забит до отказа, внизу под пленкой – еще гора мешков. Привезенное художник Сергей частично прячет под пленку, частично, поругивая мышей, собирается перенести под крышу.

Словом, зима ни энергетическим, ни продовольственным кризисом в «усадьбе» никому не грозит. Не уродился в этом году кедровый орех, зато в огороде всего – под завязку. Картошки будет ведер четыреста, много морковки, редька, горох, насолила и насушила Агафья грибов, малины, черники. В стеклянной (!) банке стоит брусника. (Я поставил восклицательный знак рядом со словом «стеклянной», вспомнив, как Агафья не хотела взять мед в такой же посуде.)

Оглядевшись и закусив жаренной Сергеем рыбой, беседуем и выясняем: таежную обитель летом посетил Ерофей Сазонтьевич Седов. Я писал уже: Ерофей, много лет проработавший в этих местах и бескорыстно Лыковым помогавший, в прошлом году лишился ноги. Протез, костыли, мучительное приспособленье к резко изменившейся жизни… Экзамен себе на выносливость и терпенье Ерофей устроил в духе характера своего – в Таштаголе упросил вертолетчиков «подбросить» его в Тупик. И предстал пред Агафьей на костылях. Агафья всплеснула руками, увидев некогда сильного, как медведь, Ерофея «на палках». Поохала, повздыхала. И села рассказывать о своих болячках.

Кончилось дело тем, что Ерофей остался тут «на хозяйстве», Агафью же вертолет «подбросил» на Горячие ключи.

(Одиссея самоутверждения Ерофея окончилась благополучно – вернулся домой ободренным, повеселевшим, что и было доложено в письмах нам с Николаем Николаевичем.)

Еще один «квартирант» Агафьи появился тут с вертолетной оказией по весне. Пожил немного во «флигеле» и удалился в свой Харьков. Но летом появился снова. И как! – пешим ходом от Телецкого озера. Сто семьдесят километров по тропке, «которую не столько видел, сколько, как звери, чувствовал». Ночевал под кедрами без палатки. Видавшие виды туристы, встретив его где-то на полпути, не поверили, что идет он один. А когда поверили, стали уговаривать: «Вернись – погибнешь!» Он не погиб и через десять дней пути появился в усадьбе – «Здравствуйте, это я!».

Фамилия пилигрима – Усик. Кормился (а также построил в Харькове дом и накопил денег на неблизкое путешествие) работой по камню – высекал надписи и портреты умерших на кладбищенских плитах. Что ищет в тайге, пожалуй, не знает и сам. Но трезв, не глуп, не ленив – помогает Агафье ловить-солить рыбу, взялся за баню. (До него об этом многие лишь говорили.) К Агафье почтителен, обращается: «Агафья Карповна…» Агафью, по мнению которой безбородые мужики – грешники, покорил своей бородой. «Помогу ей вырыть картошку. А если каким-нибудь чудом сюда прибудут краски из Харькова, то, пожалуй, и зазимую».

Еще два жителя Тупика ускользнули отсюда на вертолете, с которым мы прилетели…

Летом Агафья глухо мне написала: живут-де двое – мать с дочерью, пожелали «навек поселиться». Агафья их окрестила, но по тону письма я понял: союз непрочен.

Так и было. По нескольким фразам, сказанным женщиной во время знакомства, когда прилетели, я понял: этого вертолета тут ждали, как ждут дождя в засуху… И уже Агафья с Сергеем поведали мне историю, поразительно похожую на все, что тут уже было.

В нынешней раздрызганной жизни все ищут убежища. Некоторым кажется: спасение там, у Агафьи. Не берусь сказать, на сколько писем пришлось ответить, объясняя людям их заблужденья. И в газете не раз мы писали о невозможности прижиться тут человеку «из мира». И почему – объясняли. Советовалась с кем или нет Галина Николаевна Д., но решила: спасение – у Агафьи. Из Астрахани через Бийск с тринадцатилетней дочерью добралась она в нужное место, уговорила летчиков взять ее. И появилась тут с намерением «жить всегда».

Выдержав испытательный срок, Агафья «отроковицу» с матерью окрестила, дав им новые имена: Мария и Анастасья. Совместная жизнь предполагает тут пользование общей посудой, что является важным для всякого старовера, особенно для Агафьи, и, самое главное, был принят запрет на «мирскую еду». А каково тринадцатилетней девчонке отказаться от конфетки, от слушанья магнитофона! На Горячих ключах отроковица совершила «грехопаденье» – съела данную кем-то конфетку, чем вызвала гнев Агафьи, абсолютно уверенной, как надо жить, чтобы заслужить царствие небесное. Когда вернулись в Тупик, отношения приняли напряженный характер. Все терпевшая мать молчала, а девчонка дерзко сказала: «Если кто-нибудь даст мне сахар или конфетку, я опять съем!» Это был бунт. И Агафья ответила тоже бунтом. «Вы измиршились! (то есть осквернились, согрешили, поддались мирским соблазнам) – посуду придется теперь выкинуть. А я ухожу в курятник!»

И ушла. В курятнике готовила себе еду. И только лишь спать приходила в «горницу».

Легко представить, что пережили обе стороны этого обычного тут конфликта и каково напряжение было в замкнутом, как на космическом корабле, пространстве. Два месяца все трое ждали какого-нибудь случайного вертолета. Когда послышался его грохот, новокрещеные Анастасья с Марией бросились с горки вниз с узелками, как две лани в открывшиеся вдруг ворота.