Сын - Жорж Сименон

— Да.

— Я всегда тебя предупреждала. Вот плоды твоего воспитания.

Я молчал, а бедняга Эмили, сбитая с толку, стояла в недоумении, не зная, убирать ей со стола или нет.

— Подавайте десерт, Эмили, — сказала мама и, обращаясь ко мне, добавила:

— Ты молчал. Ты слушал его с сочувственным видом. Потому что, я знаю, ты ему сочувствуешь. Ведь сочувствуешь, да?

Не мог я сказать ей «да». Но я не хотел лгать и не сказал «нет».

— Надеюсь, по крайней мере, ты накажешь его хотя бы за то, что он позволил себе так со мной разговаривать. И будь я на твоем месте, я прежде всего запретила бы ему уходить сегодня из дому.

Я встал.

— Куда ты?

— Пойду скажу ему.

— Что скажешь?

— Что запрещаю ему уходить из дому.

— Будешь его утешать, конечно.

— Нет.

— Будешь, будешь, не словами, так всем своим видом.

Я не ответил и вышел из комнаты. Дальнейшее тебе известно, если только ты еще помнишь — я все забываю, что ты, вероятно, будешь читать это через много лет.

Ты лежал на своей постели, очень длинный, уткнувшись в подушку. Но ты не плакал. Ты узнал мои шаги — и не пошевелился.

— Послушай, сын…

Ты слегка повернул голову, ровно настолько, чтобы освободить рот; мне виден был лишь твой утонувший в подушке профиль.

— Я не хочу, чтобы вы со мной разговаривали: ни ты, ни…

— Я пришел сказать, что запрещаю тебе сегодня выходить.

— Знаю.

Мы молчали, и скрип пружинного матраса в этой тишине казался оглушительным. Я колебался, должен ли я еще что-нибудь сказать, когда ты произнес немного хриплым голосом:

— Я никуда не пойду.

Пожалуй, за все шестнадцать лет, что мы живем рядом, никогда мы не были так близки. И хотя окна твоей комнаты выходят во двор и она довольно темная, в моей памяти она навсегда останется словно озаренной солнцем этого воскресного дня.

Украдкой я ласково коснулся твоего плеча и вышел, бесшумно затворив за собой дверь.

— Что он сказал?

— Он останется дома.

— Он плачет?

Я хотел было солгать, потом все же сказал:

— Нет.

Часа в четыре — мы уже некоторое время беседовали в гостиной с Ваше и моей сестрой — я, шагая взад и вперед по комнате, шепнул, проходя мимо твоей матери:

— Ты не забыла о Жан Поле?

Она вопросительно взглянула на меня. Глазами я показал ей на окна, за которыми уже садилось солнце. И спросил одними губами: «Да?»

Она поняла.

— Сейчас, — сказала она и вышла. Те двое — у них детей нет, и они их не хотят — растерянно переглянулись. Я только сказал:

— Небольшая семейная драма.

И налил в стаканы виски: Ваше и моя сестрица пьют только виски — из снобизма или в самом деле предпочитают его другим напиткам, это уж их дело.

Когда мама вернулась в гостиную, у нее было умиротворенное лицо.

— Он сейчас зайдет поздороваться с вами, прежде чем уйти, — сказала она, обращаясь к ним.

И потом еще некоторое время избегала встречаться со мной взглядом.

Когда ты ушел, прерванный разговор возобновился, но я больше молчал, поскольку защиту наших интересов взяла на себя мама, которая делала это лучше, чем сделал бы я.

Пьер Ваше зарабатывает больше меня, да и сестрица моя, грех жаловаться, тоже неплохо зарабатывает, но живут они не по средствам, так что твоя тетушка не раз забегала ко мне на службу перехватить деньжонок до конца месяца правда, последние два года этого не случалось.

Еще когда мы хоронили мою мать. Ваше спросил меня с невинным видом:

— Ты, я полагаю, не собираешься жить в этом домишке?

Я не мог ответить, что собираюсь, потому что действительно не собирался уже давно парижане не выезжают на лето в Везине.

В то время дедушка твой был еще жив; и тем не менее мне стало известно из надежного источника — работая в страховой компании, многое узнаешь, — что твой дядя связался с компанией по продаже недвижимости, имея в виду возможную продажу виллы.

Он не подозревал, что мне это известно. Я и сегодня промолчал, когда он заявил:

— Один мой приятель, весьма, кстати, деловой человек, спрашивал меня, каковы наши намерения. Он уверяет, что сейчас благоприятный момент — за виллу могут дать хорошую цену.

Твоя мама, хотя я не говорил ей о том, что мне стало известно, многозначительно взглянула на меня — она сразу смекнула, в чем дело. Сама вилла в ее теперешнем состоянии мало чего стоит, зато она имеет определенную ценность из-за земельного участка. На улице, где она стоит, вокруг старых домов уже возвышаются новые шестиэтажные здания. Здесь собираются создать современный ансамбль, а для этого понадобится снести виллу «Магали».

Хотя здесь умерли мои родители, я примирился с этой необходимостью, вот только никак не мог справиться со своим лицом — на протяжении всего нашего разговора оно было таким же отчужденным, как твое, когда ты сегодня бунтовал против своей матери.

Понятно, почему Ваше так хлопочет и так заинтересован в этой продаже: мне говорили, что компания обещала ему в качестве комиссионных некоторое количество акций.

Вместе с Ваше твоя мама прикидывала стоимость дома, выискивала способы, как обойти закон и поменьше заплатить казне.

Договорились, что завтра мы идем к нотариусу. Поскольку отец не оставил завещания, его имущество должно быть разделено поровну между мной и Арлеттой.

Все это и само по себе было довольно неприятно, но окончательно я накалился, когда Ваше, держа в руке стакан с виски, начал небрежным тоном:

— Да, нам нужно еще договориться о книгах, ведь прочее имущество, очевидно, пойдет с торгов?

«Прочее имущество», которое собирался продавать с торгов твой дядя, — это те немногие вещи, среди которых отец и мать провели последние свои годы.

— За исключением маминого ночного столика с инкрустациями, — не постыдилась вмешаться сестра, — мама мне его давно обещала. Я не взяла его тогда, после ее смерти, но теперь…

— Тебе известно, Ален, что этот столик был обещан Арлетте? — спросила меня твоя мать. Я ответил сухо и решительно:

— Нет!

— Но послушай, Ален! Ты вспомни, когда мы еще жили в Ла-Рошели…

— Нет!

— У тебя плохая память. Хотя ты так мало знал маму…

— Меня интересует, что хотел сказать твой муж по поводу книг.

— Просто я хотел предложить тебе одну вещь, но ты, по-видимому, не в духе.

— Я слушаю.

— Говорить?

— Да.

— Я лучше, чем ты, знаю библиотеку твоего отца — ведь там, в Ла-Рошели, я был уже женатым человеком, написал свой первый роман, а ты еще был студентом и мало чем интересовался. Поприще, которое ты себе избрал, имеет отношение к управлению, к науке, если угодно, а твоего отца интересовали в основном исторические мемуары, философские сочинения…

На самом деле моего отца интересовали все книги. Он ведь был еще и библиофилом, не пропускал в Ла-Рошели ни одного книжного аукциона, которые проходили по субботам в зале Минаж. У него, так же как и у меня, было свое убежище, только не «кавардак», а великолепный кабинет, в котором все стены были уставлены книгами в роскошных переплетах.

Книги эти составляли излюбленную тему его разговоров, они были с ним до последнего его часа, и именно они очень помогли ему во второй половине его жизни.

— Учитывая мою профессию, — продолжал твой дядя, — я полагал, что мы можем…

Я не указал ему на дверь. И не дал по физиономии. Его предложение, высказанное даже немного снисходительным тоном, сводилось к следующему: библиотека целиком переходит к нему, а я получаю сумму, которая будет выручена от продажи мебели и прочих вещей.

Он, очевидно, неверно объяснил себе мое молчание — я, словно окаменев, сидел в кресле, крепко сцепив пальцы рук, и не отрываясь смотрел на ковер. Он попытался как-то меня улестить:

— Мебель по большей части там старинная, а подлинные вещи в наше время идут за огромную цену. Да и среди картин есть несколько довольно ценных…

И тогда, почти так же, как ты сегодня за обедом, я порывисто вскочил и произнес одно слово:

— Нет!

Должно быть, вид у меня был решительный, потому что сразу воцарилось молчание, довольно долгое: за это время я успел выйти из комнаты, хлопнув дверью (опять же как ты!).

Я не бросился по твоему примеру на постель, но, так же как ты, кипя негодованием, упал на стул перед письменным столом и сидел до тех пор, пока твоя мама не пришла мне сообщить:

— Ушли.

Темную комнату освещала только настольная лампа под желтым пергаментным абажуром. Садясь напротив меня, мать сказала:

— Хорошо, что ты ушел. Ты бы не сдержался.

— Он что-нибудь сказал?

Я догадывался, что именно он мог сказать. Она немного помедлила:

— Да.

— Что?

— Тебе это так важно? Я кивнул головой.

— Что ты причинил достаточно зла всей семье, в том числе и своему отцу, и теперь мог бы вести себя поприличнее. Прости меня, Ален. Ты просил повторить его слова.