Театр Клары Гасуль - Проспер Мериме

Дон Xуан. Ах!

Уоллис (тихо). За нами кто-то следит. Надо отчаливать.

Дон Xуан. Не бойтесь. Кто нас может узнать? (Часовому.) Ты еще будешь в карауле, когда я возвращусь?

Часовой. Так точно, господин полковник.

Г-жа де Куланж(поет, не замечая их). «Ибо я мавританка, а ты христианин».

Дон Xуан. К чертям этот припев!

Уоллис (матросам, тихо). Да поскорее же, черт побери! Здесь неблагополучно.

Г-жа де Куланж. Вечер свежий, а я вся горю. (Замечает дона Хуана.) Ах! Кто эти люди?

Уоллис. Полковник! Да разрази вас гром! Что это вы торчите под балконом, словно жердь? Клянусь небом, сюда кто-то идет, — нам хотят отрезать отступление. Тихо! Ни слова!

Появляется г-жа де Турвиль в сопровождении горничной.

Г-жа де Куланж (дону Хуану, тихо). Кто бы вы ни были, уходите! (Уходит в гостиницу.)

Г-жа де Турвиль. Ах ты господи! Перед гостиницей какие-то подозрительные личности! К счастью, нас охраняет часовой... А дочка-то стояла на балконе... (Направляется к лодке).

Уоллис. Стойте! Мы контрабандисты. Не губите нас, и вы даром получите табаку.

Г-жа де Турвиль. А он у вас есть, господа? Я бы купила.

Уоллис. Мы вам принесем. Но не подходите... Отчаливай! Я сажусь за руль!

Лодка удаляется.

Г-жа де Турвиль. Голос как будто знакомый. И еще там стоял другой человек, с головой завернувшийся в плащ. А часовой и не подумал поднять тревогу... Все это очень странно. Но я-то выясню, в чем дело! А пока вернемся.

Г-жа де Турвиль и горничная входят в гостиницу.

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

Комната г-жи де Куланж.

Г-жа де Куланж, г-жа де Турвиль.

Г-жа де Турвиль. Разуверяй меня, как хочешь, — то был он.

Г-жа де Куланж. Говорят тебе, нет! Ты так же хорошо видела, как и я, что это были контрабандисты.

Г-жа де Турвиль. Пусть так! Но я хотела бы проследить, как они возвратятся. Я не лягу.

Г-жа де Куланж. Послушай, мама, тебе станет плохо. Давай я посторожу вместо тебя.

Г-жа де Турвиль. Нет, нет. Именно ты ложись. Тебе необходимо сохранить свежий цвет лица. А мне терять нечего, я и посижу. К тому же в таких делах я полагаюсь только на себя. Не трогай ставень, я прикрыла его так, чтобы не заметили света в нашей комнате.

Г-жа де Куланж. Они, может быть, вернутся только через два-три дня.

Г-жа де Турвиль. Нет, нет! Если это те, о ком я думаю, они возвратятся еще до зари. С тех пор как мы здесь поселились, генерал чем-то явно озабочен... Прошлую ночь даже не спал; я слышала, как он все ходил и ходил по комнате. Что ни говори, дело неладное. Давай-ка я за это возьмусь. Если им удастся ускользнуть у меня из-под носа, значит, они большие ловкачи.

Г-жа де Куланж. Вот ты мучаешься, не спишь, а лучше бы просто спросить у хозяина, не выходил ли кто-нибудь сегодня ночью из гостиницы.

Г-жа де Турвиль. Какие глупости ты предлагаешь! Хозяин, наверное, подкуплен ими... И, кроме того, здешний народ — такие ротозеи!.. Только что я играла в карты у французского резидента и всех их обчистила! Боже, какие они все простаки! Да ложись же наконец: мне тебя просто жаль. Знаешь: ведь сейчас уже около часа.

Г-жа де Куланж. Не смогу я заснуть, когда знаю, что ты не спишь.

Г-жа де Турвиль. Ну, как хочешь. А у генерала еще горит свет: видишь отблеск на воде? Жалко, что нельзя открыть дверь на балкон.

Г-жа де Куланж. А ты открой. Может быть, у меня от этого пройдет головная боль.

Г-жа де Турвиль. Да, но эта старая лиса сразу почувствует недоброе. Слушай, он ходит!

Г-жа де Куланж опрокидывает стул.

Чтоб тебе!.. Не можешь посидеть спокойно.

Г-жа де Куланж. Ой, как я зашибла ногу!

Г-жа де Турвиль. Да замолчи ты, неженка!

Г-жа де Куланж. Ой, какая ужасная боль! Ой!

Г-жа де Турвиль. Что это за свет, там, далеко в море?

Г-жа де Куланж. Наверное, сигнальный огонь у фарватера.

Г-жа де Турвиль. А я думаю, это, вернее всего, судно под гамбургским флагом, которое уже несколько дней крейсирует в Бельте.

Г-жа де Куланж. Ну, а тебе что до этого гамбургского судна?

Г-жа де Турвиль. Гамбургское? Оно так же из Гамбурга, как и я.

Г-жа де Куланж. Вечно у тебя какие-то странные подозрения. Я бы не стала брать греха на совесть.

Г-жа де Турвиль. На совесть? Ты просто смешишь меня с этой своей совестью. Проповедуешь, точно поп! Тсс! Теперь вместо одного огня — два, но очень слабые. Ого! Это уже становится интересно.

Г-жа де Куланж (в сторону). Увы! (Громко.) Ты разве разбираешься в морских сигналах?

Г-жа де Турвиль. А у генерала свет погас... Замечательно!

Г-жа де Куланж. Он просто лег спать, — он умнее нас с тобой.

Г-жа де Турвиль. Ну и глупа же ты, — спит он, как же! Вот у него опять загорелся свет. Ты, может быть, скажешь, что он задул свечу, а она зажглась сама по себе, что это иногда случается?.. Три огня на корабле!.. На нашей стороне опять темно. А вот свеча снова зажглась... Поймали мы вас, господин маркиз Романский!.. Как ты побледнела! Я же говорила, что тебе нельзя так поздно засиживаться. Ложись, милая Элиза, пусть тебе приснится счастье, — теперь оно у нас в руках.

Г-жа де Куланж. О, если бы оно уже давно было у нас в руках!

Г-жа де Турвиль. Это ты верно говоришь. Мы бы теперь разъезжали в каретах по Парижу, вместо того, чтобы изнывать на этом острове. Но терпение!.. Теперь опять только один огонек.

Г-жа де Куланж. Ну, давай же наконец ложиться.

Г-жа де Турвиль. Как? А совесть? Нет, нет, я должна проследить, как они будут возвращаться! А то у меня совесть не будет спокойна. Мне нужны доказательства... а они явятся вместе с лодкой. Надо бы собраться с духом и сразу пойти к резиденту... Да какой толк? Ведь он сущий болван! Нет, я сама напишу князю.

Г-жа де Куланж. Голова у меня точно в огне!

Г-жа де Турвиль. Как вернемся во Францию, сделаем отличное дельце с коленкором; за деньги его пропустят. Сунуть одно-два платья жене начальника таможни — и можно провезти что угодно.

Г-жа де Куланж. Да, я бы хотела, чтобы мы не занимались ничем, кроме контрабанды.

Г-жа де Турвиль. Надо загребать двумя руками. Хотела бы я знать, что с твоим братом Шарлем. Он не пишет уже больше двух лет.

Г-жа де Куланж. Ты же знаешь, что это за человек. Ты ведь его так хорошо воспитала! Он едва умеет писать.

Г-жа де Турвиль. Неважно! Шарль — это парень, который далеко пойдет, если по дороге в него не попадет ядро. Его полковой командир говорит, что он храбрый, как лев. Всюду, где рубятся, он первый.

Г-жа де Куланж. Да, а также всюду, где делаются какие-нибудь гадости. (В сторону.) Здесь для него самое подходящее место.

Г-жа де Турвиль. Он очень похож на твоего отца Леблана. Твой отец командовал разведчиками и пал как герой на поле битвы. Лейтенант, служивший под его началом, отец нашего Огюста, говорил мне, что у него только на голове оказалось пятнадцать сабельных ударов.

Г-жа де Куланж. Какой ужас!

Г-жа де Турвиль. Я всегда питала слабость к храбрецам. Сперва у меня был один генерал, потом он уехал в Америку... Дикари его зажарили и съели. Все это чистая правда.

Г-жа де Куланж. О боже!

Г-жа де Турвиль. Никогда не забуду, как я жила на содержании у члена государственного совета, который давал мне двенадцать тысяч франков в год. Однажды на моих глазах один младший лейтенант конных егерей, у которого гроша медного за душой не было, публично закатил ему пару оплеух. Так вот я, несмотря ни на что, бросила богача и взяла в любовники егеря... Глупость, конечно. Я была еще молода... и очень потом раскаивалась, особенно когда он начал лупить меня хлыстом. Если бы я родилась мужчиной, так уж наверняка пошла бы в военные.

Г-жа де Куланж. Ты ничего не видишь? Я же тебе говорила...

Г-жа де Турвиль. Нет, пока ничего не вижу... А, тсс! На воде мелькает что-то черное: не то лодка, не то кит. Поплотнее прикроем ставень... Элиза!

Г-жа де Куланж. Это... контрабандисты?

Г-жа де Турвиль. А вот и мой человек в плаще... или, вернее, твой... Он пожимает руку другому... прыгает на берег... Войдет в гостиницу или нет? Доброй ночи, Элиза! (Уходит.)

Г-жа де Куланж (одна). Он погиб... И это я, несчастная, погубила его! Пусть будет проклят день, когда моя нога ступила на этот остров! Лучше бы мы потонули в дороге!.. Единственный человек, которого я полюбила, должен погибнуть... И это я, я сама накинула ему на шею петлю! Он подумает, что женщина, которую он любит, разыгрывала благородную страсть и получала деньги за его голову. Чтобы я продала дона Хуана за золото!.. Как могло случиться, что я согласилась заняться таким ужасным ремеслом? Девка, которая отдается всяким подонкам, лучше меня. Вор и тот лучше меня... Как я могла... Я, верно, с недавнего времени сильно изменилась. Ведь когда я только приехала сюда и думала лишь о том, как бы выудить у этого молодого человека его секреты, чтобы потом выдать их, мне и в голову не приходило, какая это гнусность... Любовь к нему открыла мне глаза. Ах, Хуан Диас! Ты один мог бы вытащить меня из грязи. Да, выбор сделан: отныне его судьба станет моей. Я расскажу ему все. Я отрекусь от всего и последую за ним... От всего! Как будто у меня есть что принести ему в жертву!.. Родина... Что мне она? Семья... Это она сделала все, чтобы меня испортить, приучить ко всяким гнусностям... Семья мне омерзительна!.. Я могу любить только Хуана Диаса. Да захочет ли он разделить со мной судьбу, когда узнает, что я такое? Скрыть от него?.. Нет, Хуан Диас не такой любовник, от которого я могла бы что-нибудь скрыть... А сказать ему... ему, приходящему в негодование, когда он слышит о малейшей низости! Да он меня сразу же прогонит! Я убеждена, что он предпочел бы девку с постоялого двора, безобразную, грубую, красавице Элизе, которая ловит людей на приманку своей любви, чтобы потом вести их на смерть... Ну и пусть! Пусть он думает обо мне что хочет. Я слишком сильно люблю его, чтобы заботиться о себе. Рано или поздно он все равно узнает, кто я такая... И, может быть, не так уж возмутится, если я сама скажу ему все... Он узнает, как сильна моя любовь... Ведь надо любить, чтобы решиться на такое признание... Все ему скажу... Перенесу его гнев... Все равно! Я его спасу. Пусть он меня бьет, пусть надает мне пощечин, пусть плюнет мне в лицо, — я его спасу! Лучше пощечина от дона Хуана, чем банковые билеты, на которых его кровь... А может быть, он хоть немного пожалеет несчастную: ведь не от рождения у нее душа черная: негодные люди толкнули ее в болото. Но они не смогли уничтожить во мне остатков совести. Совести? Нет, она во мне умерла. Она уже давно замолкла. Не совесть, не благородство заговорили во мне: любви, только одной любви буду я обязана, если до своей смерти совершу хоть один хороший поступок. (Уходит.)