Фавориты и фаворитки царского двора - Александр Николаевич Боханов

В письме Гримму Императрица в шутливой форме, что было для нее характерно, пересказала, как она сообщила сыну о том, что у нее «есть в кармане» другая претендентка на роль жены. По ее словам, это «возбудило любопытство Павла», который стал спрашивать: кто она? какая она: брюнетка, блондинка, маленькая, большая? Ответ Императрицы не оставлял сомнения, что это – земной идеал. «Кроткая, хорошенькая, прелестная, одним словом, сокровище, сокровище; сокровище, приносящее с собой радость». Затем был показан потрет Софии-Доротеи, доставленный Екатерине уже в мае. И, хотя это была небольшая миниатюра, но она передавала умное выражение глаз и миловидность лица. По словам Екатерины, ее вкусу портрет «вполне удовлетворял».

Более чем «удовлетворил» он и Павла Петровича, который лишь только увидел изображение, сразу же убрал его в свой карман, а потом смотрел на него снова и снова. За несколько дней он просто влюбился в принцессу и готов был ехать в Германию. Его романтической, впечатлительной натуре не требовались долгие сроки для «выяснения» и «узнавания». Он «созрел» для поездки в Германию всего за несколько дней. Императрицу обрадовал столь быстрый ход событий, и она согласилась отправить сына в Германию для окончательного объяснения, тем более что принц Генрих уверенно брал на себя все организационные приготовления.

13 июня 1776 года Цесаревич в сопровождении свиты во главе с графом П. А. Румянцевым-Задунайским (1725–1796) отбыл из Царского Села в Берлин, где должны были произойти встреча и сватовство. Екатерину II совсем не смущало, что сватом фактически будет выступать Король Фридрих. Во имя больших государственных дел можно поступиться мелкими неудовольствиями!

Фридрих обставил прибытие Павла с невероятной торжественностью. Все элитные части прусской армии были выстроены в парадном порядке, а сам Король восседал на коне. Цесаревич был потрясен и обратился к повелителю Пруссии с восторженным словом, в котором выразил свое давнее желание «видеть величайшего героя, удивление нашего века и удивление потомства».

Павел Петрович отправил матери подробное изложение событий, особо описав свои впечатления от встречи со своей возможной суженой и ее родителями.

«Я нашел невесту свою такой, какой только желать мысленно себе мог; не дурна собою, велика, стройна, незастенчива, отвечает умно и расторопно, и уже известен я, что если ли сделала действо в сердце моем, то не без чувства и она, с своей стороны, осталась. Сколь счастлив я, всемилостивейшая Государыня, если, Вами будучи руководим, заслужу выбором своим еще более милость Вашу. Отец и мать не таковы снаружи, каковыми их описывали: первый не хромает, а другая сохраняет еще остатки приятства и даже пригожества.

Дайте мне свое благословение и будьте уверены, что все поступки жизни моей обращены заслужить милость Вашу ко мне. Принц (Генрих) мне столько дружбы и приязни оказывает, что я не знаю, чем за оное ему воздать: он снисходит до самых мелочей и забывает почти сан свой». Письмо заканчивалось: «послушный сын и верноподданный».

В этом послании трудно найти хоть какие-то намеки на неудовольствия и обиды. Павел всегда обладал одной неизменной чертой: обо всем говорить прямо и откровенно. Если же существовали какие-то темы нежеланные или двусмысленные, то подобные темы он никогда не обсуждал – ни в публичном, ни даже в эпистолярном обращении они просто не существовали.

Прошло два дня, и Цесаревич уже мог сообщить Императрице о благоприятном исходе важного дела.

«Бог благословляет все намерения Ваши, ибо благословляет Он всегда добрые. Вы желали мне жену, которая бы доставила нам радость и утвердила домашнее спокойствие и жизнь благополучную. Мой выбор сделан, и вчера по рукам ударили; припадаю с сим к стопам Вашим и с тою, которая качествами своими и расположениями приобретет милость Вашу и будет новым домашним союзом… Что касается до наружности, то могу сказать, что я выбором своим не остыжу Вас; мне о сем дурно теперь говорить, ибо, может быть, пристрастен, но сие глас общий. Что же касается до сердца ее, то имеет она его весьма чувствительное и нежное, что я видел из разных сцен между роднею и ею. Ум солидный приметил и Король сам в ней, ибо имел с ней о должностях ее разговор, после которого мне о сем отзывался; не пропускает она ни одного случая, чтоб не говорить о должности ее к Вашему Величеству. Знаниями наполнена, и что меня вчера весьма удивило, так ее разговор со мною о геометрии, отзываясь, что сия наука потребна, чтоб приучиться рассуждать основательно. Весьма проста в обращении, любит быть дома и упражняться чтением или музыкой, жадничает учиться по-русски, зная, сколь сие нужно, и помня пример предместницы ее».

Женитьба наследника русского престола являлась новостью всеевропейской, и то, что это событие проходило под эгидой Короля Фридриха, не могло оставаться незамеченным у старых оппонентов Пруссии – Франции и Австрии. Самого Цесаревича это мало занимало, он все время думал о своей любимой (теперь она уже точно такой являлась), радовался тому, что его, как казалось совсем недавно, совершенно разбитая жизнь снова обретала полнокровное содержание.

София невероятно учтива и умна. Она, в отличие от покойной супруги, все время интересовалась, как ей себя вести, что ей делать, чтобы заслужить признание и любовь не только Цесаревича, но и Императрицы. Она горела желанием изучать русский язык и за несколько дней овладела самостоятельно русским алфавитом, что умилило Павла до слез. Ведь умершая Наталья так по-русски говорить и не научилась; изъясняться же на немецком или французском языках у себя дома, в своей России, – вещь недостойная. Теперь же, можно не сомневаться, все будет совсем иначе.

Екатерина могла быть вполне довольной. Все сладилась быстро и как нельзя удачней. О событиях в Берлине ей сообщал не только Павел. Граф Румянцев каждый день посылал рапорты, из которых следовало, что Король Фридрих (умный старик), чествуя Цесаревича, все время изъявлял радость и восхищение по ее адресу. Екатерина, хорошо разбираясь в политической игре, не могла не признать, что в Берлине, куда были устремлены все взоры Европы, именно она – главное действующее лицо. Это была «игра по правилам», которую Императрица высоко ценила. В письме сообщала Цесаревичу, что «наидружественнейшие сантименты Короля и всей фамилии соответствуют совершенно моему желанию и ожиданию взаимности».

София-Доротея, эта жизнерадостная вюртембергская толстушка, Императрице давно приглянулась. Она и сама не могла объяснить, почему еще в 1767 году, когда впервые задумалась о женитьбе Павла, именно эта, тогда только восьмилетняя девочка, привлекла ее внимание. И вот минуло уж скоро десять лет, а София