Брандвахта - Александр Викторович Горохов

обочине. И ключ в замке зажигания торчит. Так что, мысленно перекрестившись, уселся за руль и повернул ключ, запуская двигатель. На второй-третьей секунде мотор заурчал. Фух! Одной заботой меньше! Транспорт у нас теперь есть. Бензина, правда, только полбака, но потом можно будет заправиться. Где угодно. Хоть с брошенных или лишившихся хозяев машин слить, хоть из цистерны на автозаправке ведром начерпать.

В центр соваться не стали. Проехали только по Софьи Перовской и Сочинской до Монумента Дружбы, но нам и этого хватило. Пара битых машин, въехавших в столбы или дома, валяющиеся на улице трупы. Немного, поскольку, как я помню, всё произошло ночью, в такое время, когда пешеходы большая редкость, но иногда попадаются. И разграбленные торговые точки. В первую очередь, круглосуточные.

В салонном зеркале бледное лицо Венеры, стучащей от страха зубами. Серёга с каменным лицом смотрит строго вперёд.

— Всё, возвращаемся, — объявил я и развернулся прямо посреди широкой пустой дороги.

Поднялись в гору, свернули к конечной автобуса, и я остановил милицейскую машину возле уже разграбленного магазинчика, подогнав её задом к выдранной с корнем входной двери.

— Грузим жратву. Любую, какая попадётся. Но лучше ту, которая предназначена для длительного хранения. Венера, а ты выгреби всё, что для ваших женских нужд требуется. И не стесняйся забирать подчистую всё, что найдёшь: что-то мне подсказывает, что новых поставок этого добра не предвидится.

Уложились в пятнадцать минут, просто сгребая в пустые коробки, найденные в подсобке, всё, что было на полках и витринах. А «обезьянник» у милицейской машины просторный, много в него поместилось.

Данилыч заметивший мелькающую сквозь кусты милицейскую машину, спустился на берег, видимо, собираясь перенаправить представителей власти в сторону обнаруженных Сергеем трупов. И был очень удивлён, когда из автомобиля выбралась наша троица с окаменевшим физиономиями.

— Пойдём, присядем. Разговор долгий будет, и нужно, чтобы его все слышали. Не хочу повторяться.

— Я не верю, — застонала Наташа, когда я закончил рассказ. — Такого не может быть, потому что просто не может быть.

— Не веришь мне, спроси у Сергея и Венеры, что они видели.

— Да какая разница, ты это сказал или они? Володя, ты понимаешь, что это… это… это просто приговор нам всем.

— А я помирать не собираюсь. Я собираюсь жить. И тебе с Васей не позволю помереть.

— Серёга, ты можешь поехать со мной в Черниковку? — негромко спросил матроса Андрей.

— Валя?

Брат только кивнул.

— Ну, может, ещё к сёстрам заглянем. А вдруг кто-то из них уцелел?

Поскольку все уже были трезвыми, таскали запасы всей толпой. А когда закончили, брательник открыл запертый на ключ продолговатый железный ящик, стоявший у него под кроватью.

— Это компактное четырёхзарядное ружьё ТОЗ-106. Барисыч купил на заводе буквально пару месяцев назад после того, как какие-то перцы решили бомбануть брандвахту. Три магазина к ней. Первый патрон в каждом заряжен мелкой дробью, последний картечью, а второй и третий пулями Полева. Несмотря на короткий ствол, эта пуля достаточно метко летит на пятьдесят метров, а убойной силы хватает, чтобы завалить лося или медведя. Но учти: стреляет оно только с разложенным прикладом: там какой-то хитрый предохранитель встроен. Когда мы вернёмся, я не знаю. Может, вечером, а может, только завтра. Так что, как только мы уедем, поднимай сходню — ты видел, как это делается — и, как начнёт темнеть, лампы на палубе не включай, чтобы не привлекать внимания. И вообще спи вполглаза.

Интересное ружьё. Со сложенным прикладом чуть больше пятидесяти сантиметров. Двадцатый калибр, на затыльнике приклада амортизирующая резиновая накладка. Лёгкое, на вскидку, не более двух с половиной кило без патронов. В отдельном отсеке ящика, кстати, ещё под сотню снаряженных патронов, плотно друг к дружке «выстроившихся» на донышках.

— Слушай, может, лучше тебе ружбайку взять? Сюда-то вряд ли кто припрётся, а в городе всякое может случиться.

— Я найду, чем отбиться, если кто-то попробует наехать: я же местный. А на тебе женщины и ребёнок.

Васька сидит за столиком на палубе в ступоре, Наташа явно мается из-за переживаний. Подошёл, сел рядом с ней, обнял. Она, было, попробовала отдёрнуться, покосившись на младшего братца, но сообразила, что маме тот уже явно не «настучит», и уткнулась мне в плечо. Судя по тому, как горячо стало в том месте, плачет. Молча.

— Выкрутимся, маленькая, — попытался я её успокоить, но неожиданно для себя вызвал её смех.

— Это я-то маленькая? Меня в классе все девчонки называли верзилой…

— Ну, я-то ещё выше. Да и ты моложе меня.

— Всего-то на год. Васька, вон, тот ещё маленький. А я — старая кляча, подруги которой уже по двое детей имеют, — вздохнула она, вытирая слёзы. — Хотела сначала карьеру сделать, а уж потом о детях думать. Только, видишь, как получилось? Раз — и стала мамой собственному братику. Да, Васька? Ты хоть понял, что теперь я тебе за мать буду?

Пацан повернул лицо, полное боли во взгляде, к сестре.

— А это правда, что её больше нет?

— Не знаю. Но ты же слышал, что Володя рассказал: в живых почему-то остались только те, кто был выпивши. А мама только на Новый Год да на день рождения по рюмке шампанского выпивает. И папа… Он же в эту ночь должен был на смену на завод идти. Кто же его даже с запахом до работы допустит?

— Птицы и зверьё вообще не пьют. А мы с Серёгой какую-то птаху слышали и кошку в городе видели. Может, и кто-нибудь из людей уцелел. Ведь вряд ли эти чёртовы ионы вглубь земли или сквозь металл проникли. Мне кажется, у всяких шахтёров и тех, кто в каком-нибудь здании, целиком из металла, неплохие шансы уцелеть.

— В здании из металла… Нет, Володенька. Цех, в котором стекло варят, обыкновенная кирпичная коробка с железобетонной крышей.

— А мои, скорее всего, уцелели. Хотя лучше было бы, если бы сдохли!

Я удивлённо повернулся к Венере, лицо которой выражало неподдельную злость.

— Почему? — невольно вырвалось у меня.

— Потому что не просыхают. И если я узнаю, что они живы, то ни за что к ним в этот чёртов Дуванский район не вернусь. Что они мне устроили, когда я в десятом классе «залетела», врагу не пожелаешь. Даже после аборта, ради которого мне аж в Сатку пришлось ехать, не успокоились, твари! «Позор семьи, позор семьи». Как будто