Искатель. 1988. Выпуск №5 - Георгий Вирен

— Очень страшно, Евдокия Петровна, очень.

— Да–а… Он–то и сболтнул Кате. Вот, мол, повязали, наконец, твоего наставничка, допрыгался, буквоед паршивый… Посадили пока в полицию — туда, где раньше районная милиция располагалась. Это у них что–то вроде камеры предварительного заключения. Видно, сомневаются в чём–то или доказательств не хватает. Это я так думаю… Может, всё и не так… Теперь не поймёшь…

Она помолчала, потом сказала с болью:

— Почему же, Зося, мои ничего мне не говорили?

Зося не знала, что ответить. Она не могла сказать, поделилась бы на месте Эрнста всею правдой с матерью или нет.

— Э, да о чём я спрашиваю. Прости, Зося. Скажи лучше, как Эрнст?

— За него не беспокойтесь. Там ведь кругом все наши. Мы как семья большая… А он сильный и смелый. И такой терпеливый. Лес очень хорошо знает. Молодец!

Евдокия Петровна кивнула, поднялась, открыла печь, пошуровала головешки кочергой.

— Догорают. Одни угли остались.

Они с минуту молчали. Потом Евдокия Петровна спросила:

— Про казнь знаешь?

— Казнь? Какую?

— Началось тут… Немцы повесили троих наших. Сегодня. Учителя Купревича, он ботанику преподавал до тридцать пятого года, пока не занемог. Теперь уже старый–старый. Но ты, наверное, не помнишь его. А ещё Ивана Бусла, хромого, он раньше на мельнице работал, скромный, замкнутый человек. И сапожника Орешко Платона…

— Что? — спросила Зося, теряя голос.

— На площади повесили, изверги… Боже мой, а я всё ещё думала, ну почему, почему муж прямо на глазах изменился. В себя ушёл, ночами не спит… Не по себе ему было. Сейчас корю себя за то, что могла сомневаться в нём. Конечно, Зося, верить и думать мне не хотелось, что он может всерьёз пойти к фашистам в услужение. Да и говорил он, что думает добиться со временем открытия школы, чтобы снова преподавать. В какой–то момент решила — оправдания себе ищет, совесть очистить хочет. И, знаешь, как–то отошла от него, отодвинулась. Всё молчком–бочком. И за Эрни боялась, как бы он, глядя на отца, не сделался оборотнем. Только теперь представляю, как мучился муж, как стыдно ему было, что течёт в нём немецкая кровь. Или, может, не стыдно — горько. Ах, милая, как же тяжело всё–таки… Нация, давшая миру Гёте, Бетховена… Те возвышали людей, эти — топчут…

Зося молчала

— Что ты, милая? — тронула её за колено Евдокия Петровна. — Ты плачешь?

— Нет, — сказала Зося, утирая слёзы. — Просто жалко их, Всех жалко… И мужа вашего, и повешенных…

— Эх, голубушка моя… Не зря говорится: пришла беда — открывай ворота. А такая беда сроду к нам не захаживала. Сначала кур стреляли, поросят. Теперь за людей принялись…

Зося вдруг поднялась.

— Спасибо вам, Евдокия Петровна. Мне пора.

— Куда же, на ночь–то глядя? Переночуй в тепле. В землянке какой сон? Накормлю тебя. Голодная небось?

— Нет–нет, я пойду. Меня ждут.

Она повязала платок, повернулась к выходу.

Евдокия Петровна проводила её до сада.

— Спасибо вам, — снова сказала Зося, прощаясь. И вдруг спросила: — А, может, вы со мной, Евдокия Петровна?

— Нет, голубушка, нет. Где муж, там и я. Нитка за иголкой. — Да–да, конечно, — согласилась Зося. — Вы правы.

— Эрни скажи, пусть будет сильным и вспоминает о нас. Прощай!

— До свидания!…

В поле Зося расплакалась. Слёзы текли по лицу, перемешиваясь с дождевой моросью, и Зося не утирала их. Она даже и не понимала, о чём плакала. Обо всем, наверное.

Теперь и она, и Максим стали совсем одинокими, только у неё ещё есть тётка Полина, где–то остаётся, может быть, живая сестра, а он совсем один. Хотя почему один? А она? Зося должна быть с ним, и она будет с ним. Он чем–то похож на её отца, и Зося поможет ему во всём, скрасит его одиночество любовью и лаской.

Вот только была бы ещё дудочка… её простая дудочка из липы, о шести отверстий, подарок её отца… она бы играла Максиму… хочешь, сойкой запою?… Фью–фью, фью–фью–фью, фью, фью–фью… хочешь, как свиристель?… а почему же я тогда устыдилась, что мама слышит, как я играю под яблоней… мамы устыдилась!… чудная!… это ведь мама, не кто–нибудь… А хочешь, Максимушка, я, как ручей, запою?… Всё, как хочешь… и почему я не взяла с собой дудочку?… что они с ней сделают?… они кур стреляли, поросят, теперь людей… айн, цвай, драй… дудочка такая маленькая, хрупкая, её легко сломать… мама тогда улыбалась счастливо, а я устыдилась… Евдокия Петровна очень хорошая, а близкие ей ничего о своём потаённом не сказали… она бы всё стерпела, за ними куда угодно пошла… я, Максим, всем с тобой поделюсь и буду с тобой до последней секундочки… мы не одинокие, раз мы вместе… что сыграть тебе, прикажи?… но ведь дудочки нет.

Комиссар первым заметил в ночи Зосю. Промокнув до нитки, она отвечала на вопросы после долгих пауз, точно пробиваясь к смыслу сквозь пелену дождевой мороси.

Когда пришли в лагерь, перед расставанием она сказала, подняв на Антона грустное, красивое лицо:

— Неужели, Антон Иванович, никогда не будет, чтобы без страха? Чтобы люди не с винтовками шли друг к другу, а с подарками? Ведь дарить же лучше. Сам себе люб…

При виде тихонько сопящего Эрнста Антон с горечью вспомнил расставание с Зосей. Душу вновь опалила печаль её глаз, и он подумал: сколько же испытаний выпадет Я на эту дорогую ему дивчину, и на этого спящего мальчика, и на весь народ. Какую стойкость надо иметь, чтобы всё выдержать, превозмочь, не утратить веры в добро и человечность? Он вдруг с пронизывающей остротой почувствовал, как разрастается в нём гнев против той нелепой, чудовищной силы, которая породила это поле ненависти и вражды. Антон ощутил, как вскипевший в нём гнев требует выхода, требует действия хотя бы на этом маленьком, заброшенном в болотистом лесу участке. Они должны, давно должны дать понять врагу — вызов принят. Надо прежде всего вызволить учителя. Вызволить во что бы то ни стало!

Как легко было бы вырваться из землянки, схватить автомат, добраться побыстрее до городка и разрядить весь диск в первых же попавшихся врагов.

Он не имеет на это права. Сейчас его автомат — это спокойствие и логика решений.

Он лёг на свою жёсткую лесную постель.

Времени оставалось в обрез. Это стало совершенно ясно после встречи Зоей с Евдокией Петровной.

Учителя держат, не выпускают — значит, выжидают? Или ищут других доказательств? Может быть, ждут, когда появится Эрнст? Наверняка они проверят и родственников. Всё–таки своевременно он послал в Низковичи Наркевича. Успеет ли тот? Он вышел почти сразу за Зосей. В случае удачи немцы будут «знать», что мальчишка рано утром распрощался с родственниками, а по дороге собирался зайти в одну–две попутные вёски обменять носильные вещи на продукты. Ищи его там, как ветра в поле…