Приятель - Брайан Макгрори

Пресс-центр тут же забурлил. Репортеры, еще несколько минут назад лениво дремавшие или сражавшиеся в компьютерные игры, возбужденно забросали оратора вопросами. Фотокорреспонденты защелкали камерами. Молодые режиссеры телеканалов поспешно отдавали команды по мобильным телефонам. Советники отдела национальной безопасности собирали журналистов в углу небольшими группами и инструктировали их по поводу действий в экстремальных ситуациях.

Но Гарри увидел во всем этом только одно: появился человек, который был ему симпатичен – Маккарри. Стоял он всего в нескольких шагах, в идеальном положении, чтобы поиграть в мячик в закрытом помещении. «Наконец-то можно хоть с кем-то порезвиться!» И пес поднялся, прошествовал к трибуне и бросил мячик к ногам Маккарри. Представитель Белого дома не обратил на него внимания, спеша завалить корреспондентов кучей фактов о совершенных налетах, применявшейся при этом тактике, количестве задействованных военнослужащих, характеристиках использованных ракет и прочем. Гарри стерпеть такого не мог. Негромким утробным рычанием он напомнил о себе, подобрал с пола мячик и бросил его на туфли человека.

– Подожди, Гарри, не сейчас, – сказал ему Маккарри, с трудом подавляя невольный смешок. Я тем временем пытался оттащить пса подальше, чтобы он не попадал в объективы фотоаппаратов и видеокамер. Гарри посмотрел на меня как на сумасшедшего, но я все-таки отволок его к своему столу. Пройдут годы, историки станут спорить о том, в чем же заключалась «доктрина Клинтона», и ради этого будут, несомненно, прослушивать старые магнитофонные записи и вчитываться в стенограммы выступлений сотрудников администрации президента. И у них возникнет неизбежный вопрос: что это за таинственный советник президента по имени Гарри, с которым пресс-секретарь обменивался столь туманными фразами?

Но вернемся в прихожую моей бостонской квартиры, к полученной мною бандероли. Число подозреваемых в ее отправке было бесконечным – по крайней мере, на мой взгляд. Кого это я заставил улыбнуться? Не ту ли женщину, с которой в тот момент встречался? Ну, это не так уж интересно. А может быть, кто-то из перечисленных выше подруг решил с помощью столь широкого жеста снова появиться на моем горизонте? Хм, вполне возможно. Или кто-то из еле знакомых соседок по району, из тех, кого я встречал в кафе или в спортзале? Может быть, может быть.

Я не стал делиться этой новостью со всеми, но кое-кому осторожно намекнул, что получил на днях нечто эдакое вместе с почтой – вот загадка, разве не странно? И ожидал, что кто-то из них скажет, мол, ничего странного – правда, ожидал я этого напрасно. Главная трудность, даже для такого искушенного искателя истины, как я (впрочем, немного вдруг зазнавшегося), состояла в том, что делиться информацией по столь деликатному вопросу оказалось не так-то легко. Был прямой путь – взять да и спросить в лоб: «А не ты ли случайно прислала мне невероятно замечательный галстук и с ним – очень трогательную записку?» Этот путь я испробовал всего один раз и получил ответ: «Ты шутишь!» – и вслед за этим взрыв хохота. Ограничимся тем, что отметим: эту особу я вычеркнул из списка подозреваемых.

Так что пришлось мне прибегнуть к дипломатическим ухищрениям, необычным и не характерным для меня. Я позвонил нескольким знакомым женщинам и среди трепа о разных пустяках осторожно намекнул на тайную поклонницу. «Странную штуку я тут получил на днях. Ну подумай сама, у кого может найтись время на такие глупости?» Мои собеседницы и сами этому удивлялись, по крайней мере, если судить по их ответам, которые варьировались от «Нужно быть идиоткой, чтобы проделывать такие трюки» до «А ты уверен, что это прислали тебе?» Все без исключения были у меня на подозрении, но уличить кого-то из них мне так и не удалось. То, что поначалу пробудило во мне столько самомнения, быстро превратилось в удар по самолюбию, однако передо мной неотступно маячили одни и те же вопросы: кто, почему, чего ради?

Эти вопросы грызли меня вплоть до того вечера, когда я переступил порог своей квартиры и обнаружил нечто такое, чего видеть мне не хотелось. Это «нечто» в корне меняло ход вещей.

5

Забавно (хотя и не смешно), как жизнь умеет дать тебе пинка именно в то время, когда не ждешь от нее ничего, кроме обычного холодного безразличия. Меня она лягнула в один ничем не примечательный вторник, в начале января. В Бостоне это очень тягостное время, когда красота осени Новой Англии[10] уже давно отошла в прошлое, а радостей весны приходится ждать еще очень-очень долго.

День, о котором идет речь, не сулил ничего из ряда вон выходящего: написать обычную колонку для газеты, позавтракать с одним нудным политиком, согнать семь потов на тренажерах, а потом провести скучный вечер, потому что по телевизору не будет ни одной спортивной передачи. Единственной отдушиной намечалась прогулка с собакой, а после – сэндвич с индюшатиной, который я брал в магазинчике у дома (в нашем квартале его все называли «магазинчик панини»[11]). Такие дни иногда случаются, главное – чтобы не слишком часто.

Здесь надо упомянуть о том, что обычно, когда я входил в квартиру, Гарри уже ждал меня у двери. Я так и не выяснил: то ли он чуял меня, когда я подходил к дому, то ли различал звук моих шагов по ступенькам лестницы, то ли просто пробуждался от глубокого сна, когда слышал, как поворачивается ключ в замочной скважине. Как только я входил, он тихонько взвизгивал, долго терся о мои ноги, потом садился прямо передо мной и настойчиво смотрел в глаза, пока я не целовал его в лоб. Не встретить меня таким образом для Гарри было все равно что для Дональда Трампа[12] – упустить случай сказать слово «я». Такого просто не случалось – вплоть до того вечера, о котором я рассказываю.

В прихожей не было Гарри, не было повизгивания, не было вообще ничего. В квартире царила полнейшая тишина, и это настораживало.

– Гарри! – встревоженно позвал я. В голове мелькнула мысль: может, он у Кэрол, а я забыл, отупев от дневной скуки? Нет, не похоже. Может, пес просто постарел и дрыхнет сейчас на моей кровати? Очень сомнительно. – Гарри! – крикнул я снова, и голос мой растворился в полутемной гостиной, как молоко в чашке черного кофе.

Наконец я увидел его, и внутри у меня все похолодело. Он лежал на своем любимом месте, под столом у самого окна: голова поднята, хвост опущен, но Гарри даже не пытался постукивать им по полу, как делал всякий раз, когда я на него смотрел. Испуганными глазами он глядел на меня не отрываясь.

– Гарри! Что случилось, мой хороший? – ласково обратился я к нему.

Он чуть выше поднял морду и быстро заморгал. Мне подумалось, что пес, возможно, напроказничал: нечаянно свалил картину или оставил кое-что неположенное на ковре в спальне, потому что у него разболелся живот. Однако ничего подобного я не увидел и не учуял.

– Да что с тобой, Гарри?

Я медленно подошел к нему, все еще надеясь, что он выберется из-под стола и поздоровается со мной как ни в чем не бывало, будто я просто разбудил его, и ему нужно всего лишь встряхнуть своей царственной головой, чтобы окончательно прийти в себя. Но он вместо этого продолжал упорно смотреть на меня, не отводя взгляда, словно хотел услышать ответы на еще не заданные вопросы. Когда мне оставался до него один шаг, Гарри сделал нечто поразительное, хотя от него следовало этого ждать: он перевернулся на спину и развел в стороны задние ноги. Таким образом он показал мне рану внизу живота, сочившуюся алой кровью. Гарри хотел сразу объяснить мне, почему он не поднимается на ноги. Пес у меня, надо повторить в тысячный раз, был невероятно умный.

Я прижался к его морде, не желая, чтобы он понял, как я напуган, и заверил, что все будет в полном порядке. Погладил его по голове, по шее, по ушам, тихонько добрался до раны, напоминающей прогрызенное отверстие. Вероятно, он весь день грыз себя в этом месте, что в высшей степени не было похоже на Гарри. Когда в ветеринарной клинике ему накладывали швы, он вовсе не нуждался в нелепом ошейнике, похожем на воротники елизаветинской эпохи. Я просил его ничего не жевать на себе, он и не жевал – просто и ясно. Вести себя иначе было бы ниже его достоинства.

Я велел ему лежать спокойно, принес смоченную в теплой воде тряпочку и промыл рану, что было, кажется, чрезвычайно болезненно, хотя Гарри ничем мне не мешал. Насколько я мог припомнить, мне никогда не приходилось видеть таким перепуганным существо с врожденным чувством уверенности в себе – значит, дела были еще хуже, чем казалось на первый взгляд, а дела даже на первый взгляд выглядели худо. Я помог ему встать на ноги, но Гарри зашатался, а потом опять повалился на пол. Это повторялось снова и снова, пока я не убедился, что выбора нет, придется обращаться к врачу. Я взял его на руки, почувствовал, как он положил голову мне на плечо, робко попробовал покачать (в нем было примерно семьдесят пять фунтов[13] чистых мышц), спустился с ним вниз и пошел по улице к своей машине.