Нашей юности полет - Александр Зиновьев

Хотя сталинская сверхвласть пришла в конфликт с той сетью власти, которая естественным образом вырастала из условий жизни в коллективах нового общества и из необходимости объединения их в целое общество, создавалась она под контролем сталинской сверхвласти и под ее защитой. И она в массе была тоже народной как по составу людей, так и по их уровню и способу жизни. Для большинства из них это была такая же бедная жизнь, как и для прочего населения. И это была трудовая жизнь, причем в толще прочего населения. Для многих из них это была тяжелая обязанность по настоянию коллективов и вышестоящей власти, обязанность временная и рискованная. Люди менялись на всех постах власти с неслыханной быстротой. Еще не умели руководить. Коррупция. Бытовое разложение. Невозможность решить проблемы, которые хотелось решить. Мне пришлось некоторое время поработать в небольшом колхозе. Все мужчины деревни побывали на руководящих постах, а затем — в тюрьмах. Почти все бабы побывали бригадирами, звеньевыми, учетчиками, кладовщиками… И так было повсюду. По крайней мере психологически это была оргия самовластия, нарушавшая всякую меру и нуждавшаяся в ограничении.

Культурная революция

Одной из величайших заслуг сталинизма и одним из условий, подготовивших его уничтожение, является культурная революция.

Я уже говорил, что человеческий материал не соответствовал потребностям нового общества, — оно нуждалось в миллионах образованных и профессионально подготовленных людей. И оно получило возможность эту потребность удовлетворить в первую очередь. Тут мы видим другой в высшей степени интересный парадокс истории: самым доступным для нового общества оказалось то, что было самым труднодоступным для прошлой истории, образование и культура. Оказалось, что гораздо легче дать людям хорошее образование и открыть им доступ к вершинам культуры, чем дать им приличное жилье, одежду, пищу. Доступ к образованию и культуре был самой мощной компенсацией за бытовое убожество. Люди переносили такие бытовые трудности, о которых теперь страшно вспоминать (и в реальность которых теперь уже не верят), лишь бы получить образование и приобщиться к культуре. Тяга миллионов людей к этому была настолько сильной, что ее не могла остановить никакая сила в мире. Всякая попытка вернуть страну в дореволюционное состояние воспринималась как страшная угроза этому завоеванию революции. Быт играл при этом роль второстепенную. И казалось, что образование и культура автоматически принесут бытовые улучшения. И это происходило на самом деле для многих, что вселяло надежды на будущее.

Коллективизм

Назову еще один важнейший результат революции, привлекший на сторону нового общества широкие народные массы: образование коллективов, благодаря которым люди приобщились к публичной социальной жизни и ощутили заботу общества. Условия жизни и работы людей внутри советских коллективов предмет особого разговора. Я определенно узнал тогда одно: люди познали достоинства такой жизни, и вернуть их в прошлое было уже невозможно. Я тогда много бродил по стране. Как бы плохо ни было в колхозах, большинство крестьян уже не хотело от них отказываться. Тяга людей к коллективной жизни (причем без хозяев, с активным участием в этой жизни) была неслыханной ранее нигде и никогда. Демонстрации и бесчисленные собрания всякого рода были делом добровольным. На демонстрации ходили целыми семьями, порою — даже с младенцами и инвалидами. Несмотря ни на что, иллюзия того, что власть в стране принадлежит «народу», была всеподавляющей иллюзией тех лет. И явления коллективистской жизни, которые были внове для подавляющего большинства людей, воспринимались тогда как показатель народовластия. Они и были таковыми на самом деле. Народные массы заняли нижние этажи социальной сцены и приняли участие в социальном спектакле не только в качестве зрителей, но и в качестве актеров. Но и актеры на верхних этажах сцены и на более заметных и важных ролях тогда тоже выходили из народа. На нижних уровнях сцены разыгрывались в миниатюре все те же спектакли, какие разыгрывались в масштабах всей страны.

Сейчас я говорю обо всем этом как о прошлом, т. е. спокойно и даже с некоторой симпатией. Тогда я наблюдал этот процесс формирования власти, оргию власти, буйство народовластия со страхом, с безнадежным отчаянием. Я сам постоянно ощущал на самом себе тираническую власть людей, как будто бы лишенных всякой власти, — власть коллектива на самом низу социальной иерархии. Функции мои были самые примитивные: мальчик на побегушках, уборка мусора, чистка машин начальства. Зарплата — мизер. Койка в общежитии. В нашей комнате жило двадцать человек. Койки были двухэтажные. Моя койка — у самой двери, рядом — уборная. И холод. Я стремился приспособиться к коллективу. Научился ругаться матом, пить самогон и денатурат, играть в карты, драться. Но мое образование и культура так или иначе давали себя знать. Я получил кличку Студент. Коллектив следил за каждым моим шагом. Я чувствовал недоверие к себе. Стукачи вызывали меня на откровенность. Комсорг питал ко мне антипатию: я однажды неосторожно посмеялся над ним. Комсорг высказал парторгу подозрения насчет меня. Парторг посоветовал покопаться в моем прошлом. Мне еще не было восемнадцати, а я, оказывается, уже имел прошлое. И коллектив должен был его разоблачить.

Но комсорг не успел разоблачить меня: потребовалось выделить от учреждения несколько «добровольцев» на отдаленную сибирскую стройку. Меня, естественно, включили в их число. В первую же ночь я сбежал из эшелона.

Любовь

В те времена еще встречалось явление, называемое в старой литературе словами «первая любовь». Это сейчас люди втягиваются в жизнь так, что как-то незаметно минуют это мучительное и вместе с тем сладостное состояние. Я жил в ту страшную эпоху и испытывал первую любовь.

После того бегства из эшелона я устроился работать на маленьком полустанке вдали от населенных пунктов. На полустанке было два домика и сарай. В сарае жили мы — рабочие. Рабочие все, кроме меня, были женщинами. Мне они казались старухами, хотя самой старшей из них не было и сорока. Я спал, разумеется, отдельно — в углу, где сваливали орудия труда. Спали на соломе, покрытой тряпьем. У меня и тряпья своего не было. Бабы одолжили мне какую-то вонючую вшивую рвань. В одном из домиков жил командовавший нами бригадир с семьей. В другом — начальник полустанка с семьей. У начальника была старая, измученная заботами жена и пятеро детей. Старшая дочь была моего возраста. Она и стала моей первой любовью.

Не могу сказать, была она красива или нет. Для меня такой проблемы тогда вообще не было. Было чистое и неодолимое чувство, отодвигающее в сторону все прочие критерии. Это тоже было характерно для той эпохи. Мы сначала влюблялись, причем раз — и навсегда, и лишь потом разглядывали, в кого именно мы влюблялись. А я свою первую любовь даже разглядеть не успел: пришлось снова убегать.

Наша любовь была любовью в самом высшем и чистом смысле. Мы сидели на бревнах или гуляли по окрестностям до рассвета, не прикасаясь друг к другу даже руками. Для меня было достаточно одного только того, что она рядом со мной. Это — тоже черта той эпохи.

Мы телами обнаженнымиНе касалися друг друга.Даже с собственными женамиГоворили: «друг», «подруга».

Мы говорили о будущем, но не о нашем лично, а о будущем всей страны, всего народа. Оно нам представлялось сказочно прекрасным.

Все люди будут иметь свою отдельную койку с чистыми простынями, фантазировали мы. Все будут получать трехразовое питание. Одежда будет чистая и без заплат. Каждую неделю будут показывать кинофильм… Короче говоря, мы мечтали как о сказочном богатстве о том, что потом стало будничным явлением убогой советской жизни. Поразительно, обретя некоторый минимум житейских благ, который нам казался верхом мечтаний, советские люди утратили надежды на райское будущее. Лишь много лет спустя я понял, что это есть общее правило общественной психологии: рост благополучия порождает рост недовольства своим положением и неверие в будущее общество изобилия. Именно улучшение жизни в послевоенное время убило идеологическую сказку коммунизма, а не чудовищная бедность тех лет.

Наша взаимная любовь казалась настолько сильной, что я решил полностью довериться своей невесте и рассказать ей о своих злоключениях. Я так и сделал. Она ничего не сказала. Мы посидели еще немного и разошлись. А утром чуть свет явились пьяный бригадир и пьяный же начальник. Они избили меня. Сунули в подпол, где хранилась зимой картошка. Начальник сообщил обо мне на ближайшую станцию. Там обещали прислать человека за мной. Но мне повезло: жена начальника выпустила меня, сунула краюху хлеба, сказала: «Беги!» Я вскочил на товарный поезд, замедливший ход, и покинул свою первую любовь, так и не коснувшись ее рукою. Где она теперь? Что с ней стало?