Письма из Лозанны - Александр Шмаков

Н. Рубакин советует Дорохову попробовать написать произведение «В вихре гражданской войны», где были бы выведены два лагеря.

«Такое перо, как Ваше, мне кажется, — может нарисовать картину такого вихря довольно полно…»{46}

В заключение Николай Александрович сообщает Дорохову, что он собирается написать о нем и его книгах в рабочем журнале, который с января 1925 года будет выходить в Нью-Йорке. Потому просит прислать ему автобиографию.

Воодушевленный письмом, Павел Николаевич отвечает, что для нового издания «Колчаковщины» прибавил еще шесть листов и основательно «просмотрел» содержание романа. В книге рассказов, приписывает он, добавлено одно из первых произведений о В. И. Ленине «Как Петунька ездил к Ильичу».

Дорохов принимает совет Рубакина заняться большим романом о гражданской войне. Он ставит перед собой задачу — до конца исчерпать весь накопленный материал. В частности, на основе рассказа «Сын большевика», пишет пьесу — о борьбе партизан с колчаковцами. Дорохов далее сообщает, что книжки его пользуются успехом: «Колчаковщина» вышла тремя изданиями за один год, «Новая жизнь» печатается 6-й раз, а «Житье-бытье» — 4 раза, признается, что сбывается его мечта: он становится «массовым писателем».{47}

«Весной, на майской демонстрации несли плакаты, изображающие обложки книг. Были Ваша — «Среди тайн и чудес», из беллетристов Ляшко, Неверов, Сейфуллина и я…»

Н. Рубакин получил новые книги П. Дорохова. Горячо благодарит за их присылку и снова, как добрый наставник, советует автору к следующему изданию «Колчаковщины» написать предисловие, и в нем отметить, когда и в каком месте совершены белогвардейцами описываемые ужасы.

«Благодаря этому, книга получит значение неоспоримого свидетельства очевидца».

«Ваши книги читаются здесь очень хорошо, — заключает Н. Рубакин, — у Вас превосходный стиль: живой, сильный, народно-русский. Вы умеете захватывать читателя. О Ваших книгах, как и книгах Неверова, непременно напишу в «Зарнице».{48}

П. Дорохов был членом Всесоюзного общества культурной связи с заграницей. Он сделал многое для упрочения интернациональной дружбы советских и зарубежных писателей.

Талант Павла Дорохова набирал большую высоту. Это признавали все, кто писал о нем и его книгах. Но в 1938 году творчество писателя оборвалось, едва приблизившись к расцвету.

Произведения Павла Дорохова читаются легко, интересно, подкупают авторской простотой, обилием исключительно богатого материала, глубоким знанием жизни. Нас привлекает и то, что автор много и правдиво писал об Урале, что именно Урал окрылял талант этого незаурядного русского писателя.

ГЛАЗАМИ ДРУЗЕЙ

Луи Арагон{49}

Когда летом 1932 года делегация прогрессивных литераторов Европы и США приехала в наш край, страна с энтузиазмом готовилась встретить 15-летие Великого Октября: шла отладка агрегатов Днепрогэса, напряженно, по-ударному работали строители Магнитки и Кузнецкстроя. Урал представлял собою строительную площадку.

Целью делегации, входившей в Международное объединение революционных писателей, как раз и было знакомство с этой строительной площадкой, встреча с созидателями и хозяевами новой жизни, чтобы потом непосредственные впечатления могли вылиться в яркий рассказ о наглядном, живом опыте социалистического строительства.

Среди гостей был французский писатель-коммунист Луи Арагон в сопровождении своей жены Эльзы Триоле. Родившаяся и выросшая в России, Эльза Юрьевна хорошо знала страну и была незаменима в этой поездке как переводчица. Это и помогло Арагону глубже вникнуть в историю Урала, понять суть революционных преобразований, свободнее ориентироваться в обстановке — легче общаться с людьми.

За короткое время писатели побывали на Среднем Урале (Свердловск, Надеждинск, Нижний Тагил), объехали Южный Урал (Златоуст, Челябинск, Магнитогорск), ознакомились с Западным Уралом (Пермь, Лысьва).

Луи Арагон

Во время поездки Луи Арагон вел дневник, названный им «уральским»,{50} и все, что казалось значительным и интересным, поэт заносил в него.

«Урал — это часть нашей поездки. Но все, что мы увидели, убедило нас окончательно в том, что Советский Союз — счастье и судьба человечества… Весь Урал в целом — картина, в которой все предметы несколько крупнее, чем ожидаешь. У художников это называется «дать первым планом».{51}

Встречи, знакомства, взаимопонимание, приветливое и доброе отношение рабочих к иностранным писателям, в частности лично к Луи Арагону, глубоко волновали, будили творческую мысль человека, чувствовавшего неизбежность социальных перемен, упорно искавшего пути обновления мира.

И не удивительно, что поэт-коммунист обращал внимание буквально на все. Еще в пути от Москвы до Свердловска, на одной из остановок, он купил землянику, завернутую в бумагу. Арагону бросилась в глаза дата: «1 октября 1917 года». И он записывает в своем дневнике:

«Это был отпечатанный на машинке приказ Временного правительства (Керенского) населению о том, чтобы на зимнее время часы были переведены на час вперед. Урал не послушался Керенского, он послушался Ленина и перевел свои часы на столетие…»{52}

Записи Л. Арагона сохраняют живое восприятие новой действительности, они помогают теперь, спустя десятилетия, ощутить искренний интерес поэта к тому, что творилось в России, его стремление уяснить новую эру, которую открыл советскому народу великий Ленин. Читая эти строки, видишь обаятельный облик поэта-коммуниста — большого друга Советской страны.

Свердловск — центр огромной Уральской области — вызвал глубокие раздумья поэта над жизнью рабочих в буржуазной Франции и в Стране Советов. Луи Арагон из окна гостиницы обозревает широкую панораму индустриального города, наполненного кипучим созидательным трудом, и слышит змеиное шипенье белой русской эмиграции, призывающей к интервенции против СССР. Понимает, сколь актуален лозунг французского пролетариата: «Защита СССР и борьба против империалистической войны!», провозглашаемый на заводах, митингах, демонстрациях, идущий в массы со страниц «Юманите». Светлые пейзажи больших строек контрастнее подчеркивают мрак кризиса, окутавшего его родную Францию.

Луи Арагон пишет изобличительную статью «Кризис буржуазной Франции. СССР — наше отечество», гневно клеймит свое правительство, обнажает черные планы империалистов, готовых растерзать Страну Советов. Она публикуется в «Литературной газете» и вызывает злобу в стане недругов поэта. Статья — отзвук свежих впечатлений человека, прикоснувшегося к живому делу строительства социализма на Урале. То был гимн свободному труду, свободному народу России.

«Я пишу все это в июле, в Свердловске. Из своего дома я вижу изумительный, поражающий меня городской склад строительных материалов. Среди зелени виднеются маленькие деревянные домики, сохранившиеся от прежнего Екатеринбурга, и его единственный памятник — маленький белый театр, украшенный наверху двумя лирами. Рядом — развалины шести домов, которые немного отодвинули, чтобы было удобнее работать. А дальше виднеются строения самого склада с их высокими трубами. Справа возвышается город — не Нью-Йорк, но Свердловск!

Необозримый остров построек, где обрабатывают каменные глыбы, из которых будут потом сделаны кирпичи. Громадные мастерские освещаются и ночью для того, чтобы процесс шел беспрерывно. Внизу, на земле, целые горы материала, среди которого там и сям виднеются маленькие, повязанные красными платками головы женщин и темные фигуры мужчин. Дальше — кирпичные дома, все десятиэтажные, целый ряд домов, тянущихся до горизонта. А слева — Дом печати, — трансатлантическая постройка, серо-стальная, бесконечная, почти сплошь состоящая из окон. Еще другой склад строительного материала, а за ним маленькая изящная церковь, служащая в настоящее время хранилищем архивов областного комитета, а еще дальше большая белая церковь, с которой сняли крест и в которой 500 детей получают советское образование. Дальше все то, что я отсюда не вижу — городские площади, трамваи, небоскреб, возвышающийся над прудом, государственные магазины, дома рабочих, клубы, ясли, школы, а потом — все то, что я видел за чертой города, — заводы, Машстрой и, наконец, Урал, гигантский промышленный Урал!»{53}

Поэт дает обет:

«Я вернусь во Францию — хотя мне этого не хочется — для того, чтобы рассказать обо всем французским рабочим, крестьянам и французской интеллигенции, прежде чем французские пушки, отлитые под убаюкивающие речи пацифистов, повернут против всего этого свои извергающие огонь чугунные жерла. Я расскажу все это для того, чтобы громче звучал голос толпы, уходящей с вечерних митингов, тот восторженный голос, тот крик, которым ответит на блеяние социал-демократов пролетариат: «Хлеба и работы!», «Хлеба и работы!», «Создадим повсюду Советы!»{54}