Контрольная диверсия - Михаил Белозёров

Цветаев пробежал уже порядочно, по Бастионной, через ботанический сад, и только когда вдалеке блеснул Днепр, понял, что ранен. Правая нога плохо двигалась, и в районе бедра возникла боль. Он нашёл укромное место в низине, между кустов жимолости, распорол ножом штанину и, нащупав головку гвоздя, выдернул его из раны. Кровь пошла обильнее, и боль стала почти невыносимой. Закусив губу, он достал перевязочный пакет, который всегда носил с собой, наложил повязку и перетянул ногу ремнем. И только потом уколол себе промедол, хотя надо было всё сделать наоборот. Боль отпустила, в голове вдруг что-то щелкнуло, и он на некоторое время забылся.

Привиделась ему Наташка, как они, болтая, шли весной под зонтиком и как он тайком, словно на первом свидании, вдыхал запах её волос, и то его романтическое начало, которое всегда жило в нём, сотворила странную вещь: он вдруг понял всю свою жизнь и сообразил, что никогда-никогда не будет до конца счастливым, не потому что не стремился к счастью, а потому что печать всёпонимания лежала на нём. И от этого некуда деться.

Очнулся он словно от толчка и понял, что любит Наташку в тоске, и что больше такого никогда не повторится. Не дано больше никого полюбить, подумал он, не дано, и посмотрел туда, куда вечно глядел Владимир Великий — на восток.

Светила яркая луна в декорации ночных облаков, и между деревьев блестел Днепр. Под ногами оказалась обычная асфальтовая дорожка. Цветаев встал и, охнув, тут же упал. Правая нога была словно чужая. Костыль, а не нога. Тогда он пополз вверх, в город, не оттого ли, что у самой воды дрались американский собаки. Их яростный, животный рык заставлял двигаться быстрее. Наконец-то он сообразил, что не может идти оттого, что нога перетянула, и отпустил ремень. В конце серпантина он уже сумел подняться и заставил себя ковылять, чувствуя, как в ране пульсирует огромный шар, но нога слушалась, и у него появилась надежда.

И тут он обо что-то споткнулся и упал, а когда поднял глаза, то увидел Жаглина. Он сразу понял, что Жаглин мёртвый, потому что у него не было половины головы, и мозг, как перебродившее тесто, свисал из раны.

— Сашка! Старик! — невольно воскликнул он и дёрнул его за руку, которая была в гипсе.

Голова качнулась, мозг перевалился через край и, как густой кисель, сполз на землю. Цветаев почувствовал приступ рвоты, во рту появился кислый привкус, и его, наверное, стошнило бы, но в этот момент они и выскочили: целая стая в блестящих кольчугах. Выскочила и замерла, вожак ощерился, зарычал, и вся стая зарычала, как она привыкла рычать при виде живых людей, чтобы забрать своё — мертвецов, и он, повинуясь слепому инстинкту выживания, подтолкнул им Жаглина. Стая как будто поняла его, с рычанием схватила Жаглина и утащила вниз, ломая кусты. Некоторое время он слышал, как они ещё пуще грызутся. Потом всё стихло, потом раздался плеск волн, потом на острове кто-то крикнул: «Бля! Бля! Бля!», словно аккордом нанизывая одно событие на другое. И снова всё замерло в ожидании одобрения равнодушной луны.

Нога болела так, что дергало от пятки до макушки, наверное, был задет нерв. Цветаев и ступал-то на неё боялся. Однако когда вошёл в кафе, ставил ногу на всю подошву, не подавая вида, что ему больно.

Пророк сказал:

— Жди меня здесь. — И ушёл в глубину помещения.

Это было единственное кафе рядом с Крещатиком, которое не побоялось открыться. Цветаев сел на бархатный стул, вытянул ногу и посмотрел в окно. По небу плыли белые облака, между ними голубело радостное небо. В любую минуту мог начаться летний дождь. Странно было видеть буйную зелень. Раньше он её едва ли замечал, но под ней умирали люди, и зелень часто была обрызгана кровью, поэтому Цветаев косился на неё с большим подозрением, словно именно в ней была причина рукоблудной войны.

Цветаев так отвык от цивилизации, что с жадностью стал смотреть вокруг и на девушку в белом, шустро сбежавшую вниз, и на пышную даму с коляской на балконе, его умилял даже кот на поводке, которого выгуливал толстый дедушка в соломенной шляпе. Посетителей в кафе не было, только из арки со стороны Прорезной вышли двое. Одного из них Цветаев узнал. Накануне Пророк показал его фотографию и сказал: «Его надо запомнить. Это Василий Гирный. Сейчас он наш друг. Не застрели его раньше, чем мы поговорим». Друг так друг, подумал Цветаев равнодушно, давно привыкнув в юмору Пророка, поэтому особенно не напрягался, когда эти двое тоже вошли в кафе, только снял автомат с предохранителя и, положив на колени, закрыл краем скатерти. В любом случае он привык рассчитывать только на себя.

— Спокойно, — сказал второй, которого он не знал. — У нас встреча.

Цветаев кивнул, и Василий Гирный вошёл вслед за Пророком, а его охранник сел напротив Цветаева, и это ему не понравилось.

— Ми тимчасові союзники, — развязано сказал охранник и достал сигареты.

— Так уж и временные? — удивился Цветаев, хотя Пророк предупредил его, что на них вышли майданутые и хотят пообщаться по очень важно для них вопросу.

Конечно, они были разными: от полных отморозков, до вполне вменяемых желто-голубых кретинов, но для него все они были: с левой резьбой, с мозгами набекрень, с ушами, забитыми натовской пропагандой, да и встречался он с ними только ночью и разговаривал только с помощью ножа.

— Тоша, ты уверен, что это не ловушка? — спросил Цветаев, когда они сели в машину.

— Уверен, — коротко ответил Пророк.

— А СБУ?..

Вопрос не был риторическим: наушничество стало отличительной чертой киевлян. Сотни людей обычно следили за тобой из окон, две трети из них тут же звонила в СБУ или в ближайшую сотню. Правда, в этом был свой плюс — излишек информации приводил к неразберихе.

— А что СБУ?

— Если тебя опознают?..

Пророк почесал затылок и был краток:

— Волков бояться в лес не ходить!

Цветаев заткнулся. Видать, наверху всё согласовано, решил он и успокоился, хотя ему совсем не нравилось соваться на площадь «Нетерпимости», где каждая шавка считает себя волкодавом.

— Уяви собі, - так же развязано сказал охранник и закурил, сизый дым поплыл в тёплом, летнем воздухе.

Оружия при нём вроде не было, но когда он наклонился, Цветаев заметил за поясом, под рубашкой, пистолет.

— Часи змінилися, — добавил охранник.

— Что припекло? — спросил Цветаев с подковыркой.

— Ну да, — добродушно кивнул охранник.

Был он поношенный, как старый пиджак, с морщинистым лицом и с неизбывной тоской в глаза. Такую тоску Цветаев всё чаще замечал у майданутых: восток их придавил, а запад не принял, вот они и оказались между огней, мечта о ЕС растаяла как дым.

— Тогда зачем стояли на майдане? — не удержался он, ожидая, впрочем, любой реакции и незаметно для себя сжал цевье автомата.

— Проти олігархів, і за свободу, — оттарабанил старый пиджак.

— Зачем опять выбрали олигарха? — во всё той же издевательской манере поинтересовался Цветаев.

— Так ось за цим і прийшли, — покорно ответил старый пиджак.

— В смысле? — удивился Цветаев, которого Пророк, как всегда, не посвятил в тонкости миссии.

— Погані «пшеки» сюди рвуться.

— Сами не справитесь? — удивился Цветаев.

— Самі не впораємося. Політика, мати її за ногу! — ответил старый пиджак.

Цветаев согласно кивнул, хотя мало что понял. Они помолчали. Под цветущей бузиной, в которой с удовольствием чирикали воробьи, тощая кошка закапывала свои экскременты. Дождь всё-таки пошёл — ненастоящий, редкий. На площадь потянулась колонна рабочих.

— Мене Дмитром Полторабатька звати, — вдруг протянул руку старый пиджак. — Ми з Василем з самого початку тут стоїмо.

— Понятно, — удивился Цветаев.

Обычно бандерлоги отвечали на подобные вопросы после того, как их хватали за ноздри и выворачивали наизнанку, а этот разоткровенничался. Странно, решил Цветаев и ещё больше напрягся. Впрочем, расслабиться ему не давала нога — дёргала от пятки до макушки, в этом заключался тайный смысл, значение которого Цветаев ещё не понял. Может, потому что боль не давала ему поверить в искренность Полторабатька, а может, посылала тайные знаки из вселенной?

— Стали б комусь довіряти.

— Это правильно, нам доверять нельзя, — кивнул Цветаев. — Так что они захотели, эти «пшеки»?

— Відрубати собі земельки нашій!

— А вы что? — удивился Цветаев.

Обычно западенцы стояли за свою землю насмерть, а теперь их нагнули из-за океана и из Европы, вот они и задёргались. Впрочем, нашёл, чему радоваться, всё идёт по планам гарвардского и хьюстонского проектов: с одними обязанностями, но без прав, с подчинением, но без правил. Так что нечего удивляться и плакаться. Сами виноваты, взрастили в себе рабов, сунулись в чёрный ящик, а в нём дна не оказалось.

— А ми не хочемо!

— Ну и правильно, — великодушно согласился Цветаев, — нечего землю разбазаривать! Отыгрываем назад. Не вы её завоевывали.