Оракул петербургский. Книга 1 - А. Федоров

Видимо, благородство не сеют, – его потребляют вампирши. Во всех посидельных вещаниях Олежек принимал участие, но было в его речах что-то от взглядов Григория Синоита (13-14 века) – византийского проповедника и аскета, основателя монастыря в пустыне Парории. Его тянуло к проповедям идеала созерцательной и аскетической жизни, конечно, несколько осовремененной. Он был сильный, решительный и бескомпромиссный боец на татами – побеждал отечественных увальней и японских профи. Америкашек на выездных соревнованиях Олег колотил просто пачками. Но судьба не была к нему благосклонна – интриги настигали его красивую голову без предупреждения и длительной подготовки. Сейчас, выслушав рассказ сотоварища, он сильно задумался и не стал влезать в обсуждение, – раут созерцания и осмысления был необходим Олежеку.

Четвертый в этой компании, конечно, был лишним. Его облик не очень вязался с эстетикой "малой группы". Но он уже затесался в нее, а изгонять человека из служебного помещения, – пусть даже малоблагоустроенного подвала, где располагался морг, – было не в правилах основательных эстетов. Золотое кредо цивилизованного общества: "живи так, чтобы не мешать жить другим". В подвальной компании такая сентенция толковалось расширительно: "живи так, чтобы извлекать пользу от жизни, не мешая при этом другим". Вадик, или для внутреннего потребления – "малыш", звучало здесь ласкательно; он же величал их выспренно – "звери". Ему отводилась роль обучаемого молчуна, разрешалось наматывать на ус и пускать сопли восхищения от высокой беседы. Возраст его не превышал тридцати восьми или около того. Тело он имел чрезмерно упитанное, рыхловатое для молодого мужчины, рост средний, богатую шевелюру и некую испуганную глуповатость во взгляде.

А глупеньких и убогих вечно чтили на Руси. Сентиментальность у русских – черта национальная. Внимание к чему-либо у малыша сочеталось с широко открытым ртом из-за бесконтрольно отвалившейся нижней челюсти. Цвет глаз трудно идентифицировать, да и нет в том серьезной необходимости. Своеобразная запасная мишень для острого словца, безобидной шутки – вот психологическая реальность данного персонажа. Известно, что "молчание – золото". Редкий металл, наличествующий в приятной компании, позволял любому адепту разговорного жанра быстро передвигаться от одного художественного образа к другому, сочными красками живописать экстремальные ситуации.

Такие ситуации чаще всего создавал своими действиями и высказываниями сам Вадик, но порой разговор затрагивал и опасные темы – касался начальствующих фигур. В интересах диссидентов было держать информацию в узде конфиденциальности. Должность у малыша была редкая среди нормальных людей – он был врачом-диетологом. В подвальном синклите сами собой вырисовывались его приватные функции. Не трудно догадаться – молодости вменялось в обязанности расстараться закусоном, когда из-под стола анатом доставал большую бутыль с казенным спиртом.

"Эликсир жизни" всегда готовился быстро и мастерски: все решала пропорция ректификата, воды и вкусовых оттяжек. Важно было не только нейтрализовать остатние сивушные масла, их запахи и привкусы, но и внести гармонию внутреннего осязания. От нее зависел эффект опьянения, качество рождаемой мысли, полет воображения, пафос и историческая значимость очередной повести. Наши мастера импровизации, вообще, считали, что первичным во всем том действе была мысль и слово, а не банальная пьянка.

Не надо думать, что возлияния была ежедневными и тотальными – под завязку, до изумления. Для такой светской жизни никакого больничного спирта, конечно, не хватит. Государство как раз формирует бюджет свой, во многом ориентируясь на индивидуальное потребление горячительных напитков. Во всяком случае, в царской России так и заведено было со времен графа Сергея Юльевича Витте: сколько выручили от продажи питьевого зелья, столько и направили на поддержание воинской доблести. Современные государевы умы тоже не забыли о проверенной методе, – бюджет оборонного ведомства соответствовал выручке от продажи спиртных напитков населению.

Сегодняшний разговор собратьев по оружию велся на трезвую голову. А потому был он конкретен, поучителен и точен. Анатом, любивший неспешное общение с информацией, ушел в некоторую задумчивость, видимо, разворачивая внутри себя представления, только что почерпнутые из рассказа Сергеева. Очевидно, что он смаковал художественные стороны только что нарисованного пейзажа и повести в целом.

Диетолог затих, обескураженный полетом мысли инфекционно-заразной души. Вадик еще не привык к встряскам интеллекта и на некоторое время потерял дар речи, забыл некоторые весьма распространенные слова. Когда ему неожиданно предоставляли слово, он долга путался в сорняках из междометий, пытаясь выбраться из лабиринта аллегорий, гипербол, постоянно сталкиваясь с потоком шальных мыслей. Его подавляла "чуждая" эрудиция рассказчика, сильно отличавшаяся от прежних передовиц партийных газет. Все время приходится ждать от этого полиглота какой-то трансцендентной отсебятины. Не ведаешь, где здесь мистика, где реальность, а где розыгрыш, хохма, цель которой проверить досужего слушателя на вшивость. Честно говоря, Вадик так и не понял к чему плелись сии вирши, в чем корень зла? Какую генеральную идею Сергеев намерено вплетал в прозу жизни?

Молчание было нарушено через довольно длительное время. Необычно, но прорвал заслон очарования диетолог:

– Складывается впечатление, – заявил он, почесывая переносицу, – что существуют на земле особые места, куда нет нам дороги. А как интересно было бы отправиться в Грецию в гости к Дельфийскому оракулу, пошептаться с ним о "тайном", узнать свои жизненные перспективы, хотя бы прогноз погоды на завтра.

– Ну почему же нельзя отправиться в путешествие? – возразил патолог (в хорошем настроение Чистяков чаще величал себя "патологом", в плохом – "анатомом"). Покупай туристическую путевку и двигай в Грецию, – скатертью дорога. Оставь только нам ключи от продуктовых кладовых, – мы помянем твой светлый образ не единожды.

– Ключи оставить не могу. Нечего и губу раскатывать. Но добраться до Дельфийского оракула – мысль заманчивая; однако, трудно выполнимая по теперешним временам – советский гражданин страдает от хронического безденежья.

Инфекционист наслаждался эффектом, произведенным только что сооруженной повести. Ухмыляясь, Сергеев наблюдал исподтишка за реакцией сотоварищей. Он молчал до поры до времени, понимая, что в данной ситуации ему пристало до конца играть роль носителя вещего слова – почти что ставленника оракула. Всегда нужно дать дозреть впечатлению, чтобы покорить публику окончательно – сделать ее "рабой искусства".

Безусловно, вся братия собиралась в вонючем (имеется ввиду запах формалина и трупных остатков) подвальчике на своеобразный сеанс групповой психотерапии по методике досточтимого профессора Балента. Все присутствующие ощущали потребность через общение восстановить равновесие. Жизнь тяжела, а в России – особенно.

Отечественная медицина всегда была в загоне, на последнем месте – с ней расплачивались остатними крохами. В бюджете страны купались лишь военные и высокие чиновники. Но наиболее кривым боком такие происки выходили пациентам. Старый анекдот подходил к такому случаю наилучшим образом. Врач на приеме в поликлинике допрашивает пациентов и ставит один и тот же диагноз. Но одному он рекомендует для лечения диету с зернистой икрой и осетриной, Черноморский курорт (то был директор завода). Другому страдальцу (скажем, рядовому инженеру) эскулап советует чаще наслаждаться чистым воздухом. Пролетарию рекомендовалась скромная пьянка.

Радостным свойством жизни и труда отечественных эскулапов всегда было право жить впроголодь, набираясь при этом выше крыши микробами и болью, оттягивая их от пациентов на себя. Потому и заболеваемость среди медиков на уровне заболеваемости лесорубов северных волчьих углов. При том при всем, еще требовалось излучать милосердие, внимание, сострадание, заботу.

Легкая и своевременная релаксация исправляет положение. Она – спасительница умов, невеста страдальцев от медицины. Будучи желанной, но еще не трахнутой, та невеста никогда не станет законной супругой, ибо не дано жениху окончательное спасение. Великая пошлость есть известный символ: "светя другим – сгораю". Никто и никогда не должен сгорать, особенно на работе. Исподволь, неосознанно, врачи и сестры милосердия приходили к необходимости самозащиты. Вот почему медики первыми приняли на вооружение методику Балента, прячась под шаткой крышей групповой терапии. Но чаще подключали традиционное, народное средство, утвержденное бесстрашным и добрым божеством – Бахусом. Кто-то не устоял, поскользнулся и превратился в алкоголика, а кто-то пошел дальше – скатился до страшной муки – наркомании. Однако разговор, затеянный постояльцами подвала, неспешно продолжался.