Смерть в кредит - Луи Селин

— Знаете, у него ужасный жар!.. Я очень обеспокоена! — говорит мама еще раз.

— Для больного он очень мил!.. — гнусит Витрувиха в свою очередь…

Мне было так жарко, что я дотащился до окна.

«По направлению к Звезде плывет мой прекрасный корабль… он погружается в темноту… пока не обгонит ее… Его паруса наполнены… Он направляется прямо к Центральной больнице… Целый город стоит на Мосту, безмолвный… Я узнаю всех умерших… Я даже знаю того, кто за штурвалом… Я на “ты” с лоцманом… Учитель понял… он играет мотив, который нам нужен… “Черный Джо”… В плаваниях… Чтобы лучше почувствовать Время… Ветер… ложь… Если я открою окно, сразу станет холодно… Завтра я пойду и убью месье Бизонда, который дает нам подработать… этого бандажиста в его лавке… Я хочу, чтобы он отправился в путешествие… Он никогда не выходит… Мой корабль застрял и болтается над парком Монсо… Он теперь плывет медленней, чем прошлой ночью… Сейчас он наткнется на статуи… Вот два призрака спускаются на Комеди Франсез… Три огромных облака уносят арки Риволи. За окном завывает сирена… Я толкаю тяжелую раму… Врывается ветер… Моя мать выпучила глаза… Она отчитывает меня… Мне опять будет плохо!.. Витрувиха тоже подгавкивает! Шквал поучений… Я взбунтовался… Я ругаю их… Мой корабль еле тащится. Эти бабы портят всю бесконечность… он сбивается с курса, позор!.. Он дает крен на левый борт… Нет ничего более грациозного, чем он, под парусами… Мое сердце следует за ним… Они должны были бы убежать, эти шлюхи, вместе с крысами, которые портят такелаж!.. Никогда он не сможет пришвартоваться, так крепко затянуты его фалы!.. Надо бы ослабить… Я выкрикиваю все это над крышами… А потом моя конура утонет!.. Я оплатил ее до конца! Все оплатил! до единого су! Всем своим дерьмовым существованием!.. Я обоссался в своей пижаме! Все промокло насквозь… Ужасно плохо! Сейчас я буду над Бастилией. „Ах! Если бы здесь был твой отец!..“ Я слышу эти слова… Они меня бесят! Она еще здесь! Я поворачиваюсь. Я обзываю своего отца падалью!.. Я надсаживаюсь от крика!.. „Не было большей сволочи во всей вселенной от Дюфайеля до Каприкорна!..“ Сначала она остолбенела! Застыла! Стоит в оцепенении… Потом приходит в себя. Она обращается ко мне как к пустому месту. Я не знаю, куда деваться. Она плачет горючими слезами. Закутывается в шаль скорби. Становится на колени. Снова поднимается. Тычет в меня зонтиком.

Она бьет меня большим зонтом прямо по голове. Ручка трещит у нее в руке. Она заливается слезами. Витрувиха бросается между нами. «Она бы предпочла никогда меня больше не видеть!..» Вот как она ко мне относится! Она сотрясает всю комнату. Ее воспоминания и куча неприятностей — это все, что оставил мой отец… Ею владеют воспоминания! Чем дальше его смерть, тем больше она его любит! Как собака, которая не может забыть… Но я-то не намерен! Я не смирюсь, пока не сдохну! Я повторяю ей, что он был ханжа, лицемер, грубиян и неудачник во всем! Она снова бросается в бой. Она даст убить себя за своего Огюста. Я отлуплю ее. Черт побери!.. Я ведь болен малярией. Она оскорбляет меня, она закусила удила, забыла о моем состоянии. Тогда я наклоняюсь, в ярости задираю ей юбку. Я вижу там ее иссохшиеся икры, тощие, как палки, обвислый зад, все это смердит!.. Я это видел когда-то давно… Меня сильно рвет…

— Ты сумасшедший, Фердинанд! — она отступает… Подпрыгивает!.. Удирает! — Ты сумасшедший! — снова орет она на лестнице.

Я спотыкаюсь. Падаю на пол. Я слышу, как она ковыляет вниз. Окно осталось распахнутым… Я думаю об Огюсте, он тоже любил корабли. В сущности, он был художником… Ему не повезло. Время от времени он рисовал шторм на моей грифельной доске…

Служанка осталась стоять у кровати… Я сказал ей: «Ложись туда одетая… Мы путешествуем… Мой корабль потерял все фонари на причале в Лионе… Я передам Капитану, чтобы он вернулся на причал Араго, когда поднимут гильотины… Причал Утра…»

Эмили хихикает… Она не понимает шуток… «Завтра! — сказала она… — Завтра!..» Она пошла за своим мальчуганом.

Теперь я действительно один!

Я вижу тысячи и тысячи лодочек на левом берегу… В каждой маленький сморщенный мертвец под парусом… и его история… вся его маленькая ложь… она поможет ему поймать ветер…

* * *

Я могу говорить о прошлом веке, я еще застал его… Он ушел по дороге из Орли… Шуази-ле-Руа… Там, в Рюнжи, жила тетка Армида, моя прабабка.

Она рассказывала о многом, чего уже никто не помнил. Осенью выбирали воскресенье, чтобы навестить ее до наступления самых суровых месяцев. Чтобы потом снова заехать лишь зимой и удивиться, что она еще жива…

Старые воспоминания неотвязны… они хрупки, непрочны… Я точно помню, что мы садились у Шатлэ на омнибус, запряженный лошадьми… Мы с кузенами залезали на скамейки империала. Мой отец оставался дома. Кузены шутили, они говорили, что мы уже не найдем в Рюнжи тетку Армиду, ведь у нее нет прислуги и она одна в доме, она точно погибла во время наводнения, потому что ее, наверное, не успели предупредить…

Вот так мы и тряслись всю дорогу до Шуази по берегу реки. Это продолжалось много часов. Я дышал свежим воздухом. Вернуться мы собирались на поезде.

Когда мы прибывали на конечную остановку, нужно было торопиться! Широкими шагами мы шли по булыжным мостовым. Моя мать тащила меня за руку, чтобы я не отставал… Мы встречали других родственников, которые тоже приехали повидать старуху. Моей матери мешали шиньон, вуаль и соломенная шляпка.

Вуаль намокала оттого, что она нервно жевала ее. На улицах по дороге к тетке Армиде было полно каштанов. Я не мог их собирать, у нас не было ни минуты… За дорогой были деревья, поля, насыпи, пригорки, потом деревня… а еще дальше незнакомые страны… Китай… А потом совсем ничего.

Мы так торопились, что я наделал в штаны… впрочем, дерьмо на заднице было у меня до самой армии, так я торопился всю свою юность. Наконец мы дошли, совершенно взмокшие, до первых домов. Это была красивая деревенька, теперь я это понимаю, с маленькими тихими уголками, улочками, мхом, поворотами, всеми живописными прелестями. Очарование кончалось, как только мы доходили до ограды. Раздавался скрип ворот. Вот уже пятьдесят лет тетка брала напрокат свой парадный наряд в Карро дю Тампль… Все ее сбережения ушли на этот домик в Рюнжи.

Она сидела в глубине комнаты перед камином в своем кресле. В ожидании, что придут ее навестить. Она всегда закрывала ставни из-за своего зрения.

Ее домик был в швейцарском стиле, в то время это было модно. Перед домиком в вонючем пруду томились рыбы. Мы шли еще немного, подходили к крыльцу. Погружались в сумрак. Я утыкался во что-то мягкое. «Подойди, не бойся, мой маленький Фердинанд!..» Она хотела меня приласкать. Я не противился. Сперва было что-то холодное и шершавое, потом чуть теплее, в уголке рта, с пугающим привкусом. Зажигали свечу. Родственники образовывали кружок сплетников. Когда они видели, как я целую прабабку, они приходили в волнение. Этот единственный поцелуй внушал мне сильное отвращение… И слишком быстрая ходьба тоже. Но когда она начинала говорить, все были вынуждены молчать. Они не знали, что ей отвечать. Она употребляла только время импарфэ дю сюбжонктиф[1]. Это были устаревшие формы. Этим она подчеркивала свою исключительность. Она слишком зажилась.

В камине позади нее никогда не зажигали огонь. «Необходимо, чтобы мои дела немного поправились…» Действительно, это делалось из соображений экономии.

Перед тем как всем разойтись, Армида предлагала печенье. Высохшие бисквиты из хорошо закрытой коробки, которая открывалась два раза в год. Все, конечно, отказывались… Они же не дети… Это печенье для меня!.. От волнения, от удовольствия мне предлагалось подпрыгнуть, увидев его… Для чего моя мать меня щипала… Изображая, что шалю, я быстро убегал в сад, чтобы выплюнуть все это рыбкам…

В темноте за моей прабабкой, за ее креслом, находилось все, что уже прошло: мой дедушка Леопольд, который не вернулся из Индии, Дева Мария, месье де Бержерак, Феликс Фор и Люстюкрю, и импарфэ дю сюбжонктиф. Вот.

Я давал прабабке поцеловать себя еще раз, на прощание… А потом все внезапно выходили и быстро шли через сад. У церкви прощались с кузенами, которые поднимались на Жювизи. Когда они целовали меня, от них исходили всевозможные запахи, из-под манишки несло потом. Моя мать хромала еще больше, потому что сидела целый час и ноги у нее затекли.

Проходя мимо кладбища Тье, мы заскакивали туда. У нас там было два покойника в конце аллеи. Мы едва успевали взглянуть на их могилы. Мы убегали оттуда, как воры. В День поминовения темнеет быстро. Мы догоняли Клотильду, Гюстава и Гастона на развилке Бель-Эпин. Моя мать волочила ногу, постоянно спотыкалась. Она даже получила настоящий вывих, когда пыталась нести меня перед железной дорогой.

Мы торопились добраться до большой аптеки, пока не стемнело. Это была Центральная улица, знак, что мы спасены… Под светом фонаря двери бистро открывались и закрывались, оттуда доносилась музыка. Мы чувствовали себя в опасности. Быстро переходили на другую сторону, моя мать боялась пьяных.