Тайна серебряной вазы - Елена Басманова

Обогнув очередной сугроб, они увидели большое темное пятно, выделявшееся на белом снежном пространстве. Около свежей могилы застыл на коленях, спиной к ним, монах в черном одеянии. Тень от фигуры была так же недвижна, как и он сам. Клим Кириллович и его оробевшие спутницы шли тихо, не разговаривали, замолк и смотритель. Монах, видимо, почувствовал их приближение, потому что вдруг встал во весь рост, оглянулся, нахлобучил плотнее скуфейку, внимательно и строго , посмотрел на них и пошел прочь от могилы. Он явно не хотел с ними встречаться.

Клим Кириллович, Брунгильда, Мура не могли издалека рассмотреть лицо монаха. Он был высок ростом, выше Клима Кирилловича, а по тому, как легко и стремительно он удалялся в розово-голубой сумрак зимнего дня, пришли к выводу, что человек он, скорее всего, не старый. О том, что монах не оставляет следов, Мура никому не сказала.

– Он не захотел разговаривать с нами, – прошептала Брунгильда.

– Потому что мы нарушили его святую молитву, – так же шепотом ответила Мура. – Видишь, сколько свечечек натыкано в снег!

По периметру маленького холмика стояли четыре толстые, наполовину оплывшие зажженные свечи. Ничто не защищало свечи от стелющегося по земле ветерка, но они продолжали гореть, и пламя поднималось к небу вертикально. Снег возле свечей подтаял, обнажив кусочки почвы. Здесь, как показалось Муре, пробивалась зеленая травка... Все трое немного постояли, ощущая, как вместе с холодом сквозь тоненькие подошвы ботинок неумолимо поднимаются к сердцу печаль и уныние. В этот момент затея с посещением кладбища показалась им ненужной и глупой.

Извозчик ждал у ворот кладбища. На обратном пути девушки молчали, доктор Коровкин изредка спрашивал их, не замерзли ли они. Уже совсем стемнело. Празднично иллюминированные центральные улицы не радовали.

Доставив барышень домой – Елизавета Викентьевна отнеслась к несколько позднему возвращению дочерей спокойно, она доверяла доктору, – Клим Кириллович отправился к себе на квартиру пешком, ему хотелось развеять сгущающиеся в душе нехорошие предчувствия. И это ему почти удалось. Но предпринятая душевная терапия дала результат кратковременный – едва добившись равновесия, доктор был неприятно поражен сценой, которую ему пришлось наблюдать возле особняка покойного князя Ордынского. Двое полицейских выводили из ворот благообразного высокого старика с гордо посаженной седой головой. Руки старца были заломлены назад, сопровождающие грубо подталкивали его, несмотря на протесты арестованного, доносившиеся и до доктора Коровкина. Доносились до доктора также брань и угрозы полицейских. Доктор отвернулся с тягостным чувством и постарался забыть эту сцену. Конечно, он не знал, что вскоре и сам окажется в непростой ситуации.

Глава 5

Илья Холомков вырос в провинциальной семье помощника прокурора, человека либеральных взглядов, даже социалистических, по крайней мере, о необходимости уничтожения проклятого самодержавия Михаил Алексеевич Холомков поговаривал. В небольшом городке, где провел Илья свою юность, имелся и узкий кружок вольнодумцев, их невнятные, типографски неряшливые, пересыпанные стихами прокламации революционного толка казались Илье вполне безумными. Да и местные жители никак не хотели загораться прогрессивными идеями, и ненужные бумажки ими если и читались, то тут же выбрасывались, а то использовались для самых низменных нужд. Прогрессивные идеи Илью Холомкова не волновали.

Илья страстно мечтал вырваться из провинциальной глуши, жить в свое удовольствие, и самым мощным инструментом для достижения заветной цели считал отнюдь не свое дворянское происхождение, а личную природную привлекательность. Ее он осознал рано. Статный, с пышной светло-русой шевелюрой, с правильными, если не сказать – античными чертами лица, чуть удлиненным носом, Илья по утрам любовался в зеркале своими выразительными, речной синевы, глазами. Именно глаза завораживали представительниц прекрасной половины человечества, и покойная жена его как-то призналась в интимную минуту, что едва не теряла сознание от его долгого пристального взгляда

Внешность-то и помогла ему достигнуть желанной цели. Удачная женитьба на богатой, хотя и не дворянских кровей, сироте сделала его человеком состоятельным. Немногочисленная родня не смогла отговорить беззаветно влюбленную девушку от мезальянса с человеком без состояния, без профессии, без образования. Юридический факультет университета он и правда не закончил, но и без диплома Илья Холомков в свои двадцать восемь лет чувствовал себя вполне комфортно. После смерти жены на второй год после свадьбы – трагическая случайность на горном курорте в Швейцарии, о которой Илья не любил вспоминать, – он пользовался дивидендами ее хорошо вложенного капитала. Состояние, доставшееся от жены, давало ему возможность жить безбедно. Своим маленьким слабостям, а они у него, как и у каждого человека были, Илья Михайлович потакать мог.

И все-таки он служил, тому имелись свои причины. Вот уже полгода он выполнял обязанности секретаря у князя Ордынского, куда Илью Михайловича Холомкова определил господин Пановский. Чтобы попасть на эту ненужную Илье службу, потребовалась протекция со стороны княгини Свияжской, хлопотал о протекции все тот же Пановский.

Нельзя сказать, что служба обременяла Илью и что князь Ордынский перегружал своего секретаря работой. Престарелый князь, человек среднего роста, сухой, с темным худым лицом, хищным крупным носом, острым подбородком, с жесткой складкой бесцветных губ, был немногословен, речь вел четкую, деловую, хотя и старинным слогом. Свои архивы князь разбирал сам, иногда привлекая к этому пыльному делу камердинера Григория. Илья Михайлович встречался с князем в его кабинете в двенадцать часов и к трем уже освобождался, если князь не давал каких-либо дополнительных поручений.

В обязанности Ильи входило разбирать почту князя Ордынского, вести деловую переписку. Князь был тесно связан с Обществом любителей древней письменности и занимался поисками списков «Слова о полку Игореве». Письма к нему стекались со всей России. Князь не мог смириться с тем, что оригинал безвозвратно утрачен, и его доверенные лица разыскивали древнюю рукопись. Искали в ярославских монастырях – князь считал, что в ярославских землях должны оставаться старинные копии. Искали и в Москве – в подземных тайниках набережной Москва-реки, пытались проникнуть в подземелья дома Мусиных-Пушкиных на Разгуляе, дома, не горевшего во времена нашествия французов. Денег на безумные поиски уходило много, о неумеренной расточительности князя Илья мог судить по суммам, указанным в письмах корреспондентов.

Страстная привязанность князя к древнему «Слову» казалась Илье маниакальной. В разговорах и письмах Ордынский нелестно отзывался о Карамзине, называл его франкмасоном, прихвостнем, блюдолизом, шарлатаном, а все из-за того, что якобы из-за ложного заключения Карамзина автор «Слова» считался неизвестным. Князь Ордынский с той же маниакальной настойчивостью пытался доказать, что автором «Слова» являлся сам князь Игорь, ибо только сам князь мог на равных обращаться к другим князьям (называя их «братие»), знать более сорока княжеских имен из восьми поколений, только князь мог так разбираться в оружии, доспехах, соколиной охоте...

Служба у князя Ордынского имела еще одну сторону, глубоко потаенную от посторонних глаз. Раз в неделю – по изначальному уговору – Илья обязан был приходить в кабинет ресторана «Семирамида», где его поджидал человек Пановского, агент сверхсекретного бюро Департамента полиции. Илья подробно рассказывал ему обо всем виденном и слышанном в доме Ордынского, о содержании каждого письма. Сообщения Холомкова неизвестный визави выслушивал, как правило, с нескрываемым неудовольствием, все фамилии он аккуратно записывал и удалялся. Почему за князем велось такое наблюдение, Илья не мог взять в толк. Князь никого не принимал, сам никуда не выезжал, ничего противозаконного ни в поступках, ни в письмах, ни в высказываниях князя Илья обнаружить не мог.

Среди постоянных обитателей дома, после князя Ордынского, самой значительной фигурой являлся Григорий, старый камердинер хозяина, сам похожий на аристократа, зачем-то примерившего костюм прислуги. Высокий, молчаливый, с удивительно правильными чертами лица – будто с какой-то фрески сошел, великомученик Земли русской, да и только.

Илья не раз пытался расположить его к доверительной беседе – напрасно. Ни в какие разговоры о прошлой и настоящей жизни князя Григорий не вступал, он презрительно оглядывал Илью Михайловича и молча удалялся. На плечах этого человека лежало обустройство быта княжеского дома, закрытого для чужих глаз. Григорию князь доверял безусловно, они часто о чем-то негромко беседовали, но о чем Илья не знал, сквозь плотно прикрытые двери доносилось только невнятное бормотание. Среди домочадцев числилась и пожилая экономка, такая же неразговорчивая, как и Григорий. В парадных комнатах она появлялась редко, все приказания ей отдавал камердинер, да она и сама знала свои обязанности: комнаты, белье содержались в безукоризненной чистоте, завтрак, обед, ужин подавались вовремя, стол и напитки, и еда отличались особой сдержанной изысканностью, которую Илья, иногда приглашавшийся к столу, очень ценил. Экономка, женщина далеко не первой молодости, Илью совсем не интересовала. Ни одного хорошенького свежего личика в стенах особняка Илья, к своей досаде, обнаружить не смог. Старый швейцар, видно отставной вояка, сопровождавший князя еще во время военных походов, также не казался Илье достойным внимания объектом. Ничего интересного об обитателях дома и их рутинной жизни сообщить посланцу Пановского он не мог, что и вызывало, как предполагал Илья, его недовольство.