Выжить без зеркала. Сборник новелл - Анна Лощилова

голова сверху, внимательно оглядел Витеньку и остановился на красноватой плотной руке, сжимавшей мешочек с фруктами.

Губы его задрожали, а в глазах появились кристаллики слез.

– Витенька. Твои яблоки, – он запинался, силясь не расплакаться, – Бомжи трогали.

– Ну и ладно! – Витя растянул губы в улыбке так сильно, что они почти исчезли с его лица, был виден только глубокий изгиб на месте рта.

Следующую утреннюю прогулку Витя пропустил. Встал поздно, идти куда-либо уже не хотелось. Дождался вечера и поехал на работу, разливать текилку по рюмкам с тонкими стенками, которые кажется, так легко сломать даже тем пухлым, малахольным бизнесменам, составлявшим основную часть той ресторанной публики.

Швейцар, пустивший Витю в здание, слегка отпрянул от него. Лицо его было покрыто ссадинами, рот с правой сторону припух, на подбородке и брови были видны следы драки.

Швейцар одарил Витеньку сначала сочувственным взглядом, и несколькими секундами позже ободряющей улыбкой, слегка обнажавшей зубы. Зубы были отвратительно неестественного белого цвета.

– Наверное, ни чай не пьет, ни кофе, – думал Виктор, продолжительно улыбаясь в ответ.

Ходить было больно. Виктор это заметил поздновато, когда идти в травмпункт означало бы опоздать на работу. А опоздать на работу – не получить денег. А деньги были нужны.

Витя остановился, перечисляя в голове необходимые косметические процедуры, с ботинок начинал капать подтаявший снег.

Соленый еще не пришел, поэтому Витя не торопился. Поплелся в стаффную. Так называли помещение для персонала, где можно было переодеться, съесть принесенный обед, заботливо уложенный в пластиковую коробочку и просто передохнуть. В стаффной уже начинали копошиться обнаженные мальчики.

Витя пристегнул пояс с огромным количеством карманов и застежек для бутылок, рюмок, соли и лимонов, посмотрел в зеркало. Левое плечо сильно возвышалось над правым и одно бедро выдавалось вперед, отчего положение его ног было смешным и милым, как у скромной девятиклассницы на последнем звонке, еще не знающей, кто ее будет трахать в туалете.

Еще, кажется, была вывихнута рука. Ладонь, прижатая к запястью, без адской боли не вставала в обычное положение. Виктор удостоверился, что работать это ему не помешает и вышел в зал. Все вокруг было синеватым и вещи белого цвета флуоресцентно светились. Витя пританцовывая приближался к столику веселых, шумных и оттого красноватых пухлячков.

Этот всеночный танец кружил Витю, официантов в белых перчатках, сильных, мышечных барменш до утра. Гости расходились, лениво и неохотно болтая друг с другом – вымотались. Кто-то превращался из бабочки обратно в гусеницу и, чтобы пережить очередную метаморфозу, заказывал плотный завтрак.

Солнце еще не взошло. Витя с болезным выражением лица тер разные части своего тела, по очереди. Ужасно хотелось выйти из ночного мрака.

В комнате для персонала появился Соленый. Стоял и смотрел куда-то мимо Витеньки. Тот тоже смотрел куда-то мимо и от этого ситуация не казалась неловкой или странной.

– Ну и что с тобой случилось? – Соленый снова вернулся в режим реального времени, и на лице его появилась сладенькая улыбка, окруженная сладенькими морщинками.

– Все в порядке

– Был бы ты в порядке, твоих болячек не было бы видно через такой жирный макияж.

Витя потрогал свою щеку, чтобы посмотреть, не осталось ли на пальцах косметики. Но вглядываться стал не в пальцы, а в глаза Соленого.

Здесь все всегда пользовались косметикой Вали, Валентины. У нее был огромный серебристый чемодан с палетками, кистями, кремами, помадами. Она была толстенькой, приятной девушкой и ужасно весело хохотала. Хохотала, снимала комнату где-то в Мытищах, каталась на электричках, копила на что-то грандиозное, что держала в глубочайшем секрете, а на все расспросы отвечала славным разливистым смехом.

Если коллектив любил ее, то как младшую сестренку: молодые люди в нее не влюблялись, но всегда были обходительны, девушки никогда про нее не сплетничали и не завидовали, она их в принципе мало волновала. Но ее чемоданчик нравился почти всем. Следы приключений, недосып, неудачные попытки суицида и многое другое замазывали тональными кремами Вали, которых у нее была бесконечная палитра.

А потом она уехала в родительский дом, в начало начал. Устала, наверное. Свой чемодан забирать не стала, а вручила его Витеньке. То есть фактически он был общий, как и раньше, но формально принадлежал ему.

– И лицо твое, это еще не самое страшное! – ответил на придирчивый взгляд Витеньки Соленый, – У тебя бедра шиворот на выворот! У тебя все тело на выворот.

– Я с бомжами подрался…

Соленый скорчил рожу, словно сейчас рассмеется, но, глядя на друга, передумал.

– Я оставил яблоки на скамейке. Заболтался с соседкой, забыл. Вернулся. Все на месте, но Вася, мальчик, очень хороший, добрый, красивый сказал, что мои яблоки бомжи трогали.

Ну, тут я не выдержал. Гена! Они меня обижают бесконечно, ни за что! Я им ничего не сделал, а они смеются, плюются, обзываются. Проходу мне не дают! А я посмотрю на них, сделаю вдох, выдох: чувствую, как воздух в грудь идет и замирает там, ничего не двигается внутри – тихо и светло, а потом выходит наружу. И это хорошо. И я чувствую, что все они хорошие, у них лица красивые, и руки, и что я их люблю очень. И так хочется их поцеловать. И всех поцеловать, особенно Леночку. И становится спокойно.

А тут я сделал вдох, выдох. Несколько раз. А любви не чувствую! Не получается. Наверное, на голодный желудок сложно это. А потом начал думать о Леночке – мне от нее всегда умиротворенно. Передо мной появился ее живот, пупочек внутрь. Грудь. Ребра выпячиваются, но не сильно, тело сидит на ней плотно. Плечи острые, ключицы. На них яйцо не поставишь, упадет. Разве что перепелиное. И почему все ее тощей называли! Я рассмеялся, чувствую то самое! Любовь чувствую. Ко всем, к яблокам, к бомжам этим.

А потом ее лицо. Брови такие редкие и широкие, я вглядываюсь в эти волосиночки и, вдруг, все понял. Встал и пошел к ребятам.

– Ребята – это бомжи? – уточнил Соленый.

– Они. И я пошел. И ударил. Бил. Чувствую кровь – солено. Бью сильнее. Кулаки ноют, суставы, слышу треск, а чей, не знаю. Но треск приятный, имбирный такой, глухой и острый. Поднял глаза. Холодно, в снегу лежать очень холодно. А небо светлое, серое, только начинает двигаться к темноте. Стыдно немножко стало, что при всех устроил драку, среди белого дня, как говорится. Там и дети ходят, и старики.

Встал и пошел домой. Вот и все.

– Нормально дошел? – включился Соленый. История его занимала, но лицо оставалось каким-то строгим.

– Да. Я вот только перед сменой почувствовал боль, когда начал одеваться. Шарф еле завязал. Но не прогуливать же.

– Позвонил бы, сказал. Что я, зверь?

– Поздно уже было. Звонить, – отвечал Витя, – не переживай. Я отлично поработал сегодня.

– В этом ты прав. Ты наверное и