Любовные письма - Аристенет

Не в добрый час, Филинна, меня выдали замуж за этого ученого ритора Стрепсиада. Ведь всякий раз, когда надо идти ко сну, он до поздней ночи притворяется занятым своими судебными делами, ссылается на то, что обдумывает их, и, приняв вид оратора, машет руками и что-то бормочет себе под нос. Зачем только он женился да еще на девушке в самом расцвете молодости, раз ему совсем не нужно женщины? Может быть, чтобы обсуждать со мной свои процессы, чтобы ночью я вместе с ним рылась в законах? Но если он превращает нашу спальню в ораторскую школу, я скоро оставлю супружеское ложе, хотя мы и недавно в браке, и стану спать одна, а будет жадно хвататься за чужие дела, пренебрегая нашим, ведение моего я тогда поручу другому ритору. Понимаешь, что я хочу сказать? Конечно же: ведь я обращаюсь к тебе, кто по моим кратким словам легко догадается об остальном. Обдумай все хорошенько — как женщина ты, конечно, посочувствуешь женщине,— хотя я из стыда не могу прямо писать о том, чего мне не достает, и постарайся как-нибудь облегчить мою беду. Тебе, моей доброй свахе и вдобавок двоюродной сестре, нужно печься не только о заключении брака, но прийти на помощь теперь, когда все пошатнулось. Я схватила волка за уши; долго мне не удержать его, а отпустить страшно, чтобы сутяга не возвел на меня ложного обвинения.

Вчера я стал вызывать Дориду, как обычно, играя в переулке на свирели. Она, наконец, показалась в окне, точно сверкающая звезда, и шепотом говорит: «Я слышу, дорогой, но не могу выйти — мой господин дома. Он не уходит, чтобы помешать мне, любимый, встретиться с тобой. Останься, подожди. Я скоро спущусь, а за маленькое промедление щедрее вознагражу тебя. Потерпи, ради богов! Отчаявшись, не губи сегодняшний вечер, не огорчай живущего во мне влечения, не разжигай горячее пламени». Такими речами она ободряла, так манила, и словами, точно они были любовными стрелами, склонила, если придется, ждать до полуночи. Однако она вскоре спустилась с кувшином на левом плече, удачно придумав, что надо принести воды. Даже так Дорида показалась мне красавицей, словно на ней были украшения из золота. А волосы — что за прелесть! Какие они длинные! Немного убранные с бровей, они пленительно сбегают по шее и плечам. На щеках отблеск истомы, струящейся из глаз; пить ее губами — сладостно, описать — не легко. Дорида говорит: «Пока мы вместе, не будем упускать мимолетных возможностей, которые посылает нам случай». С радостью обнявшись, еще радостнее мы приступили к тому, что за этим следует: ведь возникающие препятствия делают это для влюбленных слаще и желаннее.

Что за голос! Что за лира! Как согласно они звучат, как слиты слова со звоном струн! Воистину Музы здесь неразлучно соединены с Харитами. Глаза юноши сосредоточены на музыке и пении, но, когда он смотрит на меня, сильнее песен чарует мою душу. Если б не таким был Ахилл (я знаю его по картинам в нашем доме), он не мог бы считаться действительно красивым, если б не так играл на кифаре, не был бы учеником Хирона[56]. О, пусть бы он пожелал меня, пусть бы ответил любовью на мою любовь! Впрочем, это дерзкие мечты. Какая женщина может показаться ему красивой, если он не взглянет на нее снисходительными глазами? Как сладостно такое соседство, клянусь Музами. Но подчас я испытываю жестокие страдания: хватаюсь за сердце — оно так бьется, что готово выскочить и, кажется мне, горит. Голова то клонится к самым коленям, то бессильно падает на плечи. А видя его, я стыжусь, робею, задыхаюсь от счастья. О сладчайший огонь, кто пролил тебя в мою грудь? Как сильно я страдаю, а отчего это — не могу понять. Меня гложет какая-то странная боль, по щекам неудержимым потоком льются слезы, бесчисленные мысли проносятся в голове: так, отраженный водой в чаше или чану, бегает по стене солнечный зайчик, своим движением воспроизводя вечно текущий поток вод. Или это то, что люди зовут любовью? Факел Эрота проник мне в самую печень[57]. Почему этот огненосный бог, забыв своих прежних прислужниц, обрушивается на еще непосвященную в мистерии и затевает войну с девочкой, не созревшей для Афродиты, запертой в женских покоях, строго охраняемой, так что при бдительных стражах ей едва удается даже выглянуть из дому. Счастлива дева, не знающая тревог любви, занятая только прялкой! Я стыжусь своего страдания, скрываю болезнь, боюсь открыться кому-нибудь: своим служанкам я не доверяю. О беда! Из-за нее я хожу взад и вперед по комнате и ломаю руки, когда не достает сил терпеть. И нет мне ни исцеления, ни хотя бы краткой передышки. Ведь юноша, мой сладчайший враг, поет свои чудесные песни напротив, и я не знаю, что мне делать. И откуда мне, несчастной, знать, когда я ломаю себе голову над тем, природа и особенности чего мне неизвестны, потому что я неопытна в любовной науке и не знала любовного ложа. Прощай, стыд, прощай, целомудрие, прощай, мучащая меня скромность девственности! Я чувствую зов природы, который, кажется, не признает никаких законов. На время я отучусь краснеть и тогда, может быть, избавлю свою душу от страдания. Весьма кстати я за письмом чихнула. Может, мой любимый подумал обо мне. О, если б мы могли насладиться друг другом не только одними глазами, но всем телом! Гарпедона (я нарочно поведала тебе про сладкую боль моей любовной раны), приди теперь и дай мне совет. Скажи, что тебе понадобились нитки для основы, для утка или еще что-нибудь в этом роде. Прощай и, клянусь Эротом, клятвой, которой я научилась у него самого, сохрани все это в полной тайне.

Зная, что любим, ты воображаешь о себе, заносишься, поднимаешь брови[58], окрыленный своими мыслями, прямо-таки паришь в облаках, свысока смотря на нас, ступающих по земле, и сильнее своей матери-флейтистки, играя, надуваешь щеки. С чего, Формион, ты так быстро поверил, что она тебя любит? Может потому, удивительный ты человек, что красив лицом? Желаю ей быть столь же красивой: она это заслужила. Наслаждайтесь друг другом подольше, и пусть ваш ребенок пойдет в отца. Кинжал нашел свои ножны. Ты победил, отбив мою возлюбленную. Вечно ты стараешься попасться мне на глаза, что-то бормочешь и улыбаешься. Тебе доставляет удовольствие вызывающе смеяться мне в лицо и хвастливо махать руками. Тебе любо издеваться надо мной, потому что насильно прогнал меня от возлюбленной. Но я смеюсь еще веселее: ведь я втолкнул тебя к ней, и мое поражение лучше, чем твоя, как говорится, кадмейская победа[59]. Ведь победителю, который одержал верх в борьбе за что-нибудь нестоящее, не следует завидовать.

Девушка-служанка влюбилась в любовника своей госпожи. Начало ее любви положила необходимость прислуживать им обоим. Часто девушка слышала их нежные беседы друг с другом, так как стояла неподалеку на страже и следила, чтобы кто нежданно не появился. Случалось, девушка видела и то, как они обнимаются. И вот Эрот со своим факелом и стрелами проник через уши и глаза к ней в сердце. Служанка сетовала на свою судьбу: у рабов и любовь — рабыня. Ведь она не имела права разделять радостей своей госпожи и могла только, подобно ей, испытывать желание. И как же девушка поступила? Эрот не оставил ее без своей помощи. Однажды, когда госпожа послала ее за своим любовником, служанка прямо без обиняков сказала ему: «Если, милый, хочешь, чтобы я тебе помогала и наперед служила с охотой — но что говорить? Как от человека, опытного в любви, от тебя, конечно, не утаилась моя страсть. Но нравлюсь ли я тебе, раз ты сам так красив? Скажи? Согласен? Согласен, я знаю». А молодой человек (ведь служанка была хороша собой и вдобавок девушка) тут же — сказано-сделано — и с превеликим удовольствием стал исполнять ее просьбу, сжав молодые яблоки ее грудей и вкушая простодушные поцелуи. Ведь поцелуи женщин лишены непосредственности, поцелуи гетер — лицемерны, поцелуи же девушек искренни, как и их нрав. Они несут с собой нежную влажность и теплоту учащенного дыхания, потому что сердце — у самых губ, а душа — у самого своего порога: если приложить руку к груди, слышно ее трепетание. Так они вдвоем проводили время, а коварная госпожа, осторожно и неслышно ступая, подкралась к любовникам и в страшной ревности стала тащить служанку за волосы. Та же стонет и говорит: «Судьба не обрекла заодно с телом и душу мою тебе в рабство. Я почувствовала желание. Это же позволено. Остановись, ради богов. Тебе, кто сама любит, следовало бы жалеть влюбленную. Не оскорбляй, госпожа, нашего общего владыку, Эрота, чтобы невольно не оскорбить собственной любви. Ведь и ты его раба: обе мы несем общее иго». Так сказала служанка. А госпожа шепотом говорит юноше, взяв его за правую руку: «Как настоящий сицилиец, Эмпедокл, ты воруешь зеленый виноград и собираешь урожай в винограднике совсем молоденькой девочки, которая не умеет даже целоваться. Ведь девушка, еще не посвященная в таинство Афродиты, не приносит радости на ложе, потому что не обучена любовным ласкам, а такая женщина, как я, имеет достаточный опыт в делах любви, чтобы доставить себе и возлюбленному тысячу радостей. Женщина целует, девушку целуют. Ты убедился в этом. А если забыл, подойди, любимый, и я сладко дважды и трижды напомню тебе, какие богатства способна дать».