Страна мучительных грез - Сергей Васильев

Я расхаживал по палатам и активно общался с теми, кто лечился от пневмонии, внушая к себе уважение, заявлял, что в ближайшее время разберусь с тем, куда же тратит наш губернатор государственные деньги. Но успокоение, конечно, не приходило, и я немало замучил медсестру, которой, думаю, стало приходить в голову много вопросов, так или иначе связанных со мной, ключевым из которых был вопрос о моей дееспособности, так как все мои уверения о возможной помощи ее сыну, мужу моей одноклассницы, который находился волею злого рока в тюрьме, все больше походили на небылицу. И вот меня выписали, так и не успокоив достаточно. Шло время, я по-прежнему был энергичен сверх меры и снова прогуливался на поселке. Как-то нужно было решить эту проблему, и я самостоятельно принял, как сейчас считаю, совершенно не правильное решение прийти к психиатрам, а они уже сделали то, что окончательно сломало все мое существо, а именно – заключили в больницу. Жалею, что пришел к ним, ведь уже был на исходе маниакального подъема и совершенно мог обойтись и без них. Но вот в больнице и, как я думаю, в тюрьме человека и настигают кошмары, против которых выстоять он уже не в силах.

4. Дом скорби…

Что же ждет человека в больнице? Я, еще много наполненный подъемом своего сверхэнергичного настроения, вовсе не поддавался натиску медикаментов и даже устроил сумасшедший концерт с плясками для всех принудчиков в своей палате. Принудчики – это люди, находящиеся под уголовной статьей, но им нет места в тюрьме по причине душевной болезни. И вот я восторженно плясал, веселя весь этот сброд, который совершенно не отличается от нашего поселкового. И, надо сказать, со многими подружился, ведь, опять же, меня сочли за сумасшедшего не все, несмотря на мой эксцентричный номер под песни Земфиры. Но те, кто понял, что я в бреду, а их было большинство, решили познакомить с президентом, так называли здесь маниакального Колю, который считал себя самым настоящим президентом мира, которого заключили в психушку для того, чтобы удержать его, в чем он был совершенно уверен, от могущественного влияния на мир. Надо сказать, что для меня его влияние оказалось на самом деле мощнейшим. Эрудиция ли Коли, его сокровенные познания и тайны, умение ли играть в шахматы, которому его научил Фишер, или все это разом заставило меня искренне довериться его во многом обаятельной личности. Только родители приехали узнать, здоров ли их сын, как услышали веселую новость о том, что в кругу моих близких друзей теперь президент Коля. Надо сказать, что Коля был обречен и не выходил из маниакального состояния, весь ужас постоянного подъема настроения с каких-то пор не покидал его уже долгое время. «Меня признают богом в народе», – говорил я ему, а он утверждал, что сильные мира сего убеждены в его гении и преклоняются перед ним, как перед богом, и мы стали очень дружны.

Принудчики умудрялись здесь достать выпивку, постоянно пили чифир, сооружая самодельные кипятильники, лепили из хлеба четки, которые с ловкостью перебрасывали через пальцы, чему научили и меня. Я совершенно уже не видел надобности сообщать кому-то что я бог, поэтому эта тайна миновала всех, кроме Коли. Еще полтора месяца я не выходил из маниакального штопора. Начало игриво чудачиться воображение: я превращался в дракона, ищущего свой хвост, изучая порядок этого мироздания, который здесь был в повременном приеме пищи и походах в курилку. Ничто так не ценилось здесь, как сигарета. Она была единственной отрадой для каждого, кто свыкался с трагическим ритмом жизни в этом заведении. Люди здесь становились страстными курильщиками, а сигарета могла быть выкуриваема сразу большой группой товарищей, особенно тех, кто был совершенно зачухан и слаб, не имея при себе, по причине несостоятельности или будучи обворованным, этого дурмана. Но, собрав последние силы, приходили в курилку и просили о милости докурить остаток, бедняги даже шли на гнусные трюки, поедая кал, за представление они молили о сигарете.

Весь этот тяжелый дух больницы, казалось, не вынести без затяжки. Но что бы ни происходило вокруг меня, пусть и не несло собой комичность, но все же и мучения тоже принести не могло, ведь я был под влиянием какой-то тяги, в которую уходила вся моя жизнь, и она же раздувала огонь того приподнятого, прямо как у Коли, настроения. Я даже не мог чувствовать досады за то, что не посещаю институт, не хожу на работу и вообще пребываю в столь прескверном месте, мне было как-то даже не до сожалений, я был внутренне рад как будто чему-то гораздо большему, в сравнении с той жизненной удачей, которую потерял. Но что вселяло в меня тот оптимизм и радовало все мое существо, догадаться мне было очень непросто. Назвать это все болезненным колебанием настроения, маниакальным явлением – слишком однобоко, ведь от чего-то меняются эти процессы, держится весь мой психический аппарат, и что-то увлекает от печали, что-то веселит больше, чем что-то угнетает.

Но взять, к примеру, Колю, ведь у него так всегда, и печали места нет, он быстро мог очнуться от депрессий и продолжать свой праздник президентства, который разжигали ему злые товарищи, подкидывая пищу к размышлениям о его величии. Мне же, когда отпустили домой, приснился сон. Скажу, что уже тогда, еще не будучи подкованным знанием об анализе сновидений, которым отец психоанализа Фрейд гордился по заслугам, я уже несколько разделял его взгляды и прекрасно тогда понял скрытые мысли сна, в котором увидел попугая: это огромная птица какаду схватила меня за палец когтями и стала рвать его. Когда я проснулся, то понял, что это образ Коли, человека, который превратился в попугая, повторяет все время одно и то же, твердя о своем президентстве. Также понял, что мне может грозить та же участь, стану повторять, что являюсь богом, бесконечно, так и не выходя из замкнутого круга маниакальных состояний, и тогда я проснулся, ужаснувшись той ситуации, в которой нахожусь, и уже в тот же миг ощутив себя и свободным от нее. Приступ страха перевернул все стремления маниакальных движений во мне, которые предвосхищали возможный жуткий исход такого предприятия, как игра в бога, и положил конец тому настроению, которое с дьявольской устойчивостью уже около четырех месяцев истязало меня, забирая все в моей жизни, взамен лишь предложив иллюзию, сосущую из меня остатки рассудка. Потом следующий сон, где я мучаюсь в стенах какого-то мрачного подземелья, собравшись с силами, пытаюсь выжить среди гориллоподобных существ, и сам явлюсь таким монстром, но не хватает духа удержаться в столь агрессивном обществе, и резко чувствуется слабость, которую возникает серьезная необходимость скрыть, чтобы остаться неубитым. Конечно, это переживания себя в больнице, и невозможность сохраниться прежним, не измученным этой тяжкой обстановкой, и желание сделать это велико, оно должно быть большим, иначе обязательно будешь раздавлен в этом каменном мешке. И, конечно, история сна способствовала появлению испуга за нахождение в такой обстановке, вынести из которой можно лишь злость, гнев и ненависть, ожесточение, и это в лучшем случае, а в худшем – эта адская машина психиатрической больницы, придуманная человеком, сожрет тебя без колебаний, превратив в окончательного зверя. Надо сказать, сны – великое дело, и в этом я убедился полностью, когда познакомился с работами Фрейда, но сейчас я был очень далек от моего ставшего впоследствии пристрастия – чтения его знаменитых трудов, сейчас меня волновал процесс выживания в обществе, с такой очень искалеченной психикой. Хочу познакомить вас с вопросами, которые встали передо мной, ведь теперь, после второго приступа, стало ясно, что, возможно, и конца их череде не будет.

Дело в том, что суть проблемы психиатры рассматривали простейшим образом, для меня у них не было рационального объяснения или даже любого другого, поэтому на мои жалобы они говорили, что все пройдет, ведь раньше проходило. Да, и действительно – очень даже просто и в какое-то время достаточно. Правда в том, что я совершенно не сосредоточился на этом вопросе. Мне он особенно в периоды мании был вовсе не интересен, так как я считал себя очень даже здоровым, сверх, как я думал, полным здоровья, но и в маниакальных подъемах есть свои очень неравномерные колебания, когда, например, чувствуешь, что все не так и что ты пропадаешь, были моменты просветления, как раз следовавшие за тяжелыми оценками себя. Но и эти моменты не всегда меня верно направляли, выходом было, по словам молодой подающей надежды специалистки, которая устроила краткую лекцию моей матери, обычное переживание приступов, но чтобы разделаться с болезнью, в корне нужно измениться: все-все, каждый момент, каждое воспоминание перебрать и тщательно обсудить, и тогда есть возможность целиком и полностью выздороветь, но это ей предполагалось в моем случае далеко не возможным.