Сам я родом из СССР. Воспоминания о себе любимом - Владимир Сергеевич Неробеев

станковый пулемёт и автомат Калашникова, несколько ящиков патронов к ним, положил всё в люльку боевого мотоцикла и погнал через Сальские степи на Украину, а там хотел (как потом выяснилось) податься на Запад. Тогда группы ВДВ еще не везде были, и нашу роту вызвали задерживать беглеца. На машинах без остановки мы гнались за ним километров шестьсот, если не больше. На границе с Украиной догнали. Беглец, видя погоню, остановился, с пулемётом и автоматом залёг под мотоциклом приготовился отстреливаться. Как хочешь суди – ряди, а это уже боевые действия. Солдаты окружили его и залегли. С ними ехал командир той части, из которой сбежал этот сержант. Полковник прихватил с собой мегафон, не думал проливать кровь, а хотел уговорить беглеца сложить оружие. Вышел из укрытия и встал во весь рост, стал призывать сержанта к благоразумию. Что – то блеснуло под мотоциклом. Наш старшина барсом кинулся на полковника, сшиб его на землю. Офицер остался жив и невредим, а старшине пулей раздробило колено. Хирурги госпиталя долго колдовали над раной старшины, но хромоту убрать не смогли. Пошли разговоры, комиссовать старшину. Приехал командующий военным округом генерал – лейтенант Прокошин, вручил ему медаль «За отвагу». Вручая, сказал:

–Пока я руковожу округом, старшину Звягенцева, пальцем тронуть никому не позволю.

А изъян старшины Звягинцева, как успел заметить читатель, нисколько не мешал ему нести исправно свою службу. Уже в мою бытность произошла подобная картина, что и с беглым сержантом. Только здесь убежал из соседней части СА салага. Нас подняли среди ночи в ружьё. Капитан Старцев расписал всем взводам территории, где нужно было искать беглеца. Первому взводу пришлось шмонать вокзал, третьему пригородный лес прочесывать, нашему второму взводу достался городской парк культуры. Взводного Васина не было, он жил на окраине города на квартире и не мог знать про боевую тревогу. Наш взвод возглавил старшина Звягинцев. На машине подъехали к воротам парка с тыльной стороны и в калитке повстречали садовника. Дело было летом. Днём разбор воды в городе был большим и поливать цветы и кустарники приходилось ближе к утру. Старшина подозвал садовника и рассказал о цели нашего приезда.

–Да я из-за него главную клумбу не поливаю, – тихо, почти шёпотом произнёс садовник, – лежит на самой верхотуре, свернулся калачиком и в обнимку держит автомат. Я уже собрался звонить в комендатуру, и вы вот подкатили.

Мы тихо окружили высоченную клумбу. Старшина сказал, без его приказа носа не поднимать. А сам как кошка пополз по плостунски между цветов наверх. Я смотрел на Звягинцева и диву давался: сколько меня мурыжил Гавнюк на снегу полигона, я так ползти, как старшина не смог бы. Он дополз до вершины, аккуратно дотянулся до ложи автомата и выхватил его из-под солдата. Тот вскочил, не понимая в чём дело, видно заспал, и растерялся. Автомат был не заряжен, а два рожка с боевыми патронами лежали в пилотке на земле, вместо подушки. Солдатик рассказал старшине, зачем бежал из части. Его милашка стала водить шашни с мужиком намного старше себя. Хотел свести с ними счёты.

–Эх ты, салага! – сказал старшина, улыбаясь, – запомни, чем старше мужик, тем крепче любовь. Тут автомат не помощник. Тебе надо было на танке поехать к ним и поговорить через смотровую щель.

Что-то я всё про танки, да про стрельбу. Пусть пушки помолчат, – дадим слово Музам. Перефразируя известного англичанина, скажу: «Война войной, а репетиции службе не помеха». Они шли своим чередом. Как-то Слуцкий сообщил, что к нам едет ансамбль песни и пляски нашего военного округа. То было событие, в корне изменившее мою армейскую планиду. В ансамбле было сорок певцов, десятка полтора танцоров, столько же музыкантов. Были специалисты разговорного жанра и даже гимнасты с интересными номерами. Мне очень понравилось выступление этого коллектива. Дирижёром и художественным руководителем был капитан Чистосердов. Мужчина, ну, просто красавец. Подтянутый, стройный. С голубыми весёлыми, я бы сказал,зажигательными глазами. В нашей части и близко таких офицеров не было, разве что капитан Старцев. Я просто влюбился в Чистосердова. Глаз не мог оторвать от него, когда он дирижировал на сцене. Ансамбль должен был дать несколько концертов в части и на периферии. На следующий день они уезжали на периферию. Сели все в машины, обтянутые брезентовыми тентами. Только капитан Чистосердов не садился в машину, а ходил по плацу, нервно потягивая сигарету. Он ждал сопровождающего офицера штаба. Я до сих пор не могу объяснить свой порыв. Мне так захотелось близко посмотреть ему в глаза. Я подбежал к офицеру, он остановился. Я взял под козырёк:

–Товарищ капитан! Разрешите обратиться.

Отбросив всякую фамильярность, капитан спросил меня:

–Какая проблема, солдат?

–Хочу выступать в вашем ансамбле, – выпалил я. Капитан слегка улыбнулся, его глаза заискрились, он спокойно сказал:

–Завтра после обеда в клубе у нас репетиция. Приходи, я тебя послушаю.

Он сел в кабину, хлопнув дверкою, в головную машину сел офицер штаба, и все машины тронулись гуськом к воротам у проходной. Он уехал, сказав, «завтра после обеда». Легко сказать, «завтра», а как дождаться этого «завтра». Я не знал, куда себя деть. С одной стороны, я радовался, что меня завтра прослушают, и не важно какой будет результат (конечно же, я ждал положительного результата). А вот по отношению к Слуцкому, к Васину и к старшине Звягинцеву я чувствовал себя предателем. Наверное, я что-то для них значил, и они шли на уступки в отношении моего поведения в части. Конечно, им нет резона оголять тылы художественной самодеятельности. Это Старцеву теперь было наплевать на всё, ибо он сдавал дела вернувшемуся с учёбы капитану Струкову. Мне жаль было Старцева, потому что никто не знал, где он будет служить дальше. А потом, появление Струкова меня настораживало. Что за человек? Как вести себя с ним? Уживусь ли с ним. Целые сутки я чувствовал себя ужасно, как в самолёте, когда тошнит и выпрыгнуть нельзя. Думал и надеялся, что после прослушивания всё прояснится. Дудки! Еще хуже стало, как генеральские погоны, – без единого просвета. И так прослушивание. Я зашёл в клуб. Капитану доложили о моём приходе. Чистосердов пригласил меня зайти на сцену, где он, сидя за роялем, сняв китель и скинув подтяжки брюк, музицировал и записывал что-то в нотный лист бумаги. Я бодро поднялся по ступенькам, приложил руку к козырьку и хотел, было отчеканить заготовленную фразу. Капитан отмашкой руки остановил меня, протянул мне руку и поздоровался.

–Что ты можешь делать? – спросил он.

–Петь, играть на баяне, на балалаечном контрабасе, – начал перечислять я.

–Стоп, стоп, стоп! – остановил меня офицер. – Такого контрабаса у