Артём - Генрих Боровик

Вернувшись из Никарагуа, он решил попроситься в Афганистан.

Мы оба уговорились, что маме до времени говорить об этом не будем. Поездка сына в Никарагуа ей очень дорого обошлась. Она беспрестанно волновалась, выговаривала мне:

- Ты уже испортил мне всю жизнь тем, что носился, кажется, на все войны, на все революции, а теперь ты хочешь, чтобы по тем же дорогам ходил Тема! Зачем? Зачем мне второй раз такие испытания!

Но я понимал: если хочешь быть настоящим журналистом в нашем тревожном мире, то начинать надо именно с "горячих" точек.

Впрочем, если бы я придерживался другой точки зрения и начал бы отговаривать сына, боюсь, он все равно меня не послушал бы. Он рвался туда, где было опасно.

Тут, конечно, была и доля моей "вины". Он прочел все мои очерки из Индонезии, Никарагуа, Португалии, Чили, с Кубы, из Вьетнама, Афганистана. Знал о моих поисках Вальтера Рауффа и Отто Скорцени, о попытках прорваться в фашистскую колонию "Дигнидад" в Чили, о днях и ночах, проведенных на границе между Аргентиной и Чили после пиночетовского переворота...

Меня действительно "носило" по "горячим" точкам. Может быть, хотелось романтики, веры в чистоту помыслов... Их все меньше виделось дома. В революционных событиях, в тех экстремальных ситуациях я часто встречал людей, которые казались мне святыми. Да многие из них и были такими бесстрашными, бескорыстными, готовыми отдать все ради счастья людей, в том числе и жизнь.

Может быть, вера эта была немного наивной. Наверное, я романтизировал и революционную борьбу и борьбу за национальную независимость. Но то было искреннее чувство, и я в нем не раскаиваюсь. В справедливость той борьбы верили и Грэм Грин, и Габриэль Гарсия Маркес, и Эрнест Хемингуэй, и Пабло Пикассо, и мои друзья Кармен и Симонов, и многие другие совсем неплохие люди.

Нет, в той вере я не раскаиваюсь.

Я никогда не навязывал своих взглядов Артему. Но они передавались внутренне, как жидкость в сообщающихся сосудах. А "сосудов", приобщенных к той "системе" общения душ, к счатью, было множество - я уже назвал некоторые имена. Они ведь были кумирами не только для меня, но и для сына.

ТРУДНОЕ СЧАСТЬЕ АРТЕМА

Однажды я рассказал сыну, как в разговоре с Константином Симоновым задал ему вопрос: когда он испытывал наиболее полное чувство счастья в жизни?

К.М. подумал и ответил так:

- Ты можешь удивиться, старик Боровик, но это было во время войны. Да, во время войны. Объясню почему. Тогда все было просто: вот мы, а вот враг, вот добро, а вот - зло. И мы дрались со злом. И должны были победить зло. Кровь из носу - победить. Иначе - смерть всему и всем. Это во-первых. А во-вторых, во время войны я знал: то, что я делаю, что пишу - очень нужно людям. И на фронте и в тылу. По-настоящему нужно...

Так Симонов мне ответил тогда.

Я рассказал Теме об этом, и мы оба вспомнили того итальянца, который был у нас в гостях в Нью-Йорке вместе с Мэри Хемингуэй. Того, который тоже был "счастлив во время войны". И оба сравнили эти "два счастья". Еще мы говорили с сыном тогда о том, можно ли испытывать счастье сегодня, когда многое вокруг размыто, что идеалы, которые существовали когда-то, дискредитированы самой жизнью... Долгий был разговор. Но не пессимистический.

Мне кажется, Артем отнесся к рассказу о "счастье по Симонову" серьезно. Во всяком случае, он всегда в жизни проводил четкую линию между добром и злом. И не боялся сражаться со злом, даже если оно было гораздо сильнее его. И ещё очень хотел быть нужным людям. Хотел быть "включенным" в человеческие проблемы. Хотел делать добро людям и бить зло. И очень хотел победить зло.

И когда он уже стал совсем взрослым человеком (а это произошло до удивления рано) и очень известным журналистом, когда ему уже не нужно было доказывать свою самостоятельность, не нужно было в том числе и ездить в командировки по "горячим" точкам, он нашел самую "горячую" точку (и, если хотите, романтическую) - на родине: создал независимый концерн "Совершенно секретно", который нужен людям, который вел и ведет бескомпромиссную борьбу со злом.

Но до этого был Афганистан...

Афганистан был тогда самой горячей точкой. Я уже писал, что от Гали мы решили наши планы скрыть и ничего не говорить ей до самого дня отлета. Но, как оказалось, и от меня Артем тоже скрыл кое-что.

Пожалуй, это был единственный случай, когда он сознательно использовал доставшуюся ему фамилию. Добился приема у начальника Генерального штаба маршала Ахромеева и попросил у него письменное разрешение участвовать в боевых операциях. Журналистам такое обычно не разрешалось.

- А отец знает? - спросил Ахромеев.

- Ну конечно! - заверил Артем.

И Ахромеев подписал бумагу. О её существовании я узнал только после возвращения Артема из той тяжелейшей командировки.

Пользуясь этим разрешением, он ходил вместе с разведчиками к душманам. Вместе с десантниками его сбрасывали с вертолета. В том десанте, увидев сбитые сапоги у солдата, он без слов отдал ему свои. Сам шел по горам в кроссовках, не раз видел смерть в лицо.

Вернулся домой почерневший и похудевший.

Два дня отсыпался. А на третий принялся писать свои очерки.

Писал по ночам. Вначале с полчаса перебирал клавиши пианино, наигрывая что-то свое, только ему ведомое. Потом ставил на магнитофоне кассеты с солдатскими песнями, услышанными и записанными в Афгане. А к полуночи - "Реквием" Моцарта. Слушал, прикрыв глаза. Вызывал в памяти картины недавно виденного. Потом садился писать. И писал почти до рассвета.

Все, что он увидел в Афганистане: гибель многих своих новых друзей, случайность, непредсказуемость и нелогичность смерти, отвага и трусость, благородство и подлость, верность долгу и предательство, - все это могло превратить его в циника или в мистика. К счастью, он не сделался ни тем, ни другим. Но тот взгляд - очи, устремленные внутрь собственной души, которым он иногда обескураживал собеседника, стал появляться гораздо чаще.

Галюша тревожилась, спрашивала: ну зачем слушать без конца "реквием"?

Он успокаивал:

- Мам, не волнуйся. Просто мне это нужно...

Иногда качал головой:

- Нечеловеческая музыка...

К тому времени как очерки были готовы, в "Советской России" сменился главный редактор. Материалы Артема в том виде, в каком он их сдал в газету, новый редактор печатать отказался: требовал "смены акцентов" и существенных сокращений. Артем не согласился и понес их Коротичу, только недавно назначенному главным в "Огонек". Виталий не только выразил готовность печатать очерки немедленно, но и предложил Артему перейти работать к нему в редакцию, в международный отдел.

Очерки из Афганистана вызвали бурю - восторгов со стороны читателей и мощного раздражения - понятно, с чьей стороны.

Это было первое испытание гражданского мужества сына.

Он его выдержал достойно.

Однажды вечером он пришел домой раньше обычного (как всегда - с цветами для мамы). И в особенно хорошем настроении.

Немного посидел у пианино, перебирая клавиши. Потом подошел ко мне и, как бы между прочим, спросил:

- Батяня, где вышла твоя первая книжка?

- Ты же знаешь - в "Библиотеке "Огонек".

- Знаю. А в каком году?

- В 1956-м. А что?

- Сколько тебе было лет тогда?

- Посчитай.

- Батяня, вровень!..

И он положил на стол свою первую книжку - "Встретимся у трех журавлей". Она была издана, как и моя первая книжка, в "Библиотеке "Огонек".

Это был праздник для всех нас.

Первый человек, которому я подарил книжку Артема, был Булат Окуджава (благо сосед по дому). Он прочел её, как он сказал, за один присест и на другй день поздравил нас с Галей.

В магазинах и киосках книжку расхватали молниеносно.

Это был успех, большой укспех. И литературный и гражданский. Несколько писателей по своей инициативе подняли вопрос о том, чтобы принять Артема в члены писательского Союза. Среди них были Юрий Нагибина и Георгий Семенов. Они же дали официальные рекомендации.

Приведу их полностью, они короткие.

"Признаться, не часто я рекомендую кого-либо в члены Союза писателей: и так уж напринимали сверх всякой меры! Но когда вижу, что молодой писатель может своими литературными и человеческими достоинствами благотворно повлиять на климат нашего Союза, радуюсь и рекомендую от всей души. Так и с Артемом Боровиком...

Книга "Встретимся у трех журавлей", его сборники, очерки, опубликованные в журналах, - это повествования чаще всего трагичные, но заставляющие верить в способность сегодняшней молодости до конца исполнять свой долг. И безусловно заставляющие верить в мужество, даже, сказал бы, в благородную суровость автора. Рассказывает он о том, что сам испытал, а испытать, по всему видно, успел немало. Он исследует суть характеров, суть разного поведения разных людей в условиях экстремальных.

Артем Боровик умеет разглядеть события в подробностях, в деталях, а потом воссоздать эти подробности - и сделать нас как бы свидетелями того, свидетелем чего он был сам. Значит, произведение создано пером п и с а т е л ь с к и м.