Сага о Годрланде - Наталья Викторовна Бутырская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы перекусили тем, что на скорую руку сготовили рабы, а потом ульверы занялись, чем им вздумалось. Почти всем вздумалось сходить к хваленым песчанкам и проверить, каковы гулящие женщины в Гульборге. А мне хотелось походить по городу, убедиться, что та стена и впрямь здание, глянуть, чем торгуют на торжище, поспрашивать про лекарей. Да вот беда — здешний язык знал лишь Хальфсен, и ему никак было не разорваться. Договорились на том, что раб отведет парней к бабам, а там иногда встречаются женщины с Северных островов, помогут парням растолковать, что к чему. А Аднтрудюр и без языка с любой бабой договорится. Не впервой.
Рысь, Тулле и Хальфсен пошли со мной. Простодушный на этот раз остался приглядеть за Альриком и домом.
Для начала мы решили обойти то самое огромное здание-стену. Оно тянулось на несколько сотен шагов! Через каждые полсотни шагов в стене были широкие ворота, в которые легко проедут две повозки бок о бок, но они казались такими крошечными! А вокруг них весь камень был исчерчен углем.
— «Великий бой Черного мечника против треххвостого скорпиона!», «Воины благородного Игнатиоса Ласкариса против воинов благородного Леонтиса Кидонеса!», «Последний бой Человека-Волка: смерть или свобода!» — зачитывал вслух Хальфсен.
— А тот пухлый говорил, что поединков тут нет, — усмехнулся я.
— Это не такие поединки, как на Севере, — возразил наш толмач. — Они дерутся не ради истины или суда, а ради славы и золота.
Драться ради славы — это понятно. Ради золота — тоже понятно, например, мы так дрались за ярла Сигарра против ярла Хрейна.
— Нет. Чаще всего тут дерутся рабы. Рунные, конечно, но рабы. Ласкарис и Кидонес — это благородные рода, и у них так много денег, что они купили сильных рабов, дали им руны, выучили сражаться, чтобы выпустить на арену. Чьи воины победят, тот благородный получит больше славы. А заодно и золота.
— Значит, слава идет не воинам, а их владельцам?
Хальфсен пожал плечами. Он сам знал о здешних порядках лишь по рассказам прежнего хозяина-фагра.
— А что за Человек-Волк? Почему «смерть или свобода»?
Толмач снова пожал плечами, но подошел к первому попавшемуся карлу, что сидел на камнях, выставив вперед культю. Они поговорили, и Хальфсен бросил ему самую мелкую из бронзовых монет. Как бишь их там? Звезды?
— Мне рассказали, что если раб-воин на арене получает десятую руну, то он становится свободным! А еще ему дают сердце твари и помогают стать хельтом. Дальше он сам выбирает, кому служить, но уже не как раб, а как воин, за достойную плату. Для благородных заполучить такого раба считается делом чести, поэтому они заранее договариваются с воинами о будущей службе, помогают им с оружием и доспехами. Но настоящий хозяин таких рабов — арена — не любит отпускать их просто так, потому зачастую для последнего боя им подсовывают либо очень сильных воинов, либо очень сильных тварей. Человек-Волк — это норд! И он вот-вот должен стать хельтом. Никто не знает, с кем он будет сражаться, погибнет или получит свободу. На такие бои люди любят ходить и смотреть!
Я остановился:
— Норд? Норд, что вот-вот станет хельтом или умрет? Как его имя, как зовут его отца? Есть ли у него прозвище?
— Фагры плохо запоминают наши имена, потому его здесь знают как Ликантропоса, Человека-Волка.
— Когда будет этот бой? Как на него попасть?
Хальфсен еще поспрашивал калеку и сказал:
— Бой будет завтра на этой самой арене. Но нужно заплатить за вход. Самые дальние места стоят десять астеронов. За места поближе спрашивают и двадцать астеронов, и даже два-три фенгари. А за лучшие места платят золотом, но туда пускают либо благородных, либо тех, кто под их покровительством.
— Завтра мы придем!
Я заглянул в кошель, там сиротливо болтались две серебряные монеты и несколько бронзовых. Всё, что выдал мне Хотевит.
Тулле посмотрел на меня ласково, улыбнулся и сказал:
— Кто-то растет с рунами, кто-то — с рождением детей. Кай растет с каждым увиденным городом.
— Это с чего же?
— Меньше смотришь на себя и больше на жизнь вокруг.
Зря мы отдали Тулле Эмануэлю в обучение. Своим единственным глазом он будто видел совсем не то, что мы, а говорить стал и вовсе непонятно. Висы скальдов распутывать интересно, а вот речи жрецов ещё поди разгадай.
Хотя жизнь вокруг и впрямь изрядно отличалась от нашей. Если бы в Сторбаше или в Мессенбю, да даже в Хандельсби появился хоть кто-то отсюда, неважно, чернокожий раб, пухлощекий муж в цветастом платье или голоногий воин, на него бы глазели, тыкали бы пальцем, а потом обсуждали бы еще зиму-две. Тут же никто и не замечал нас, нордов, хоть мы и были чудно одеты, иначе стрижены да с бородами все. Впрочем, в эдакой мешанине оно и не удивительно.
Казалось, что в Гульборг съехались люди со всех концов света. На одной улице народу было больше, чем во всем Сторбаше. Мелькали мальчишки-воришки, проходили господа с рабами, держащими над ними навесы, спешили торговцы с грузами; бряцая оружием, прошел хирд воинов, все хускарлы во главе с хельтом. А в том хирде и сарапы, и фагры, и живичи…
И чем ближе мы подбирались к торговой площади, тем громче и суетливее становилась толпа. Вскоре я увидел ту самую верблюду. Странно, что это не тварь с эдакими горбами на спине, но рун я и впрямь от нее не чуял. Кони, ослы, мулы, быки… и хотя скотина вся была знакомая, но выглядела она иначе, чем у нас: крупнее, жирнее и лысее. Наши коньки низенькие и мохнатые, чтоб зимой не замерзнуть, а тут кони высокие, ноги тонкие-тонкие, словно хворостины, шерсть гладкая, блестящая, глаз горячий. Сразу видно, не поскачет, а полетит стрелой. За такого и впрямь можно марку золота отдать.
Чуть подале торговали людьми. Дешевле всего были дети, особенно девочки, их отдавали даже за серебро, потому даже у небогатых годрландцев был хотя бы один раб.
Оружейные, доспешные, кузнечные ряды. Мы ходили по торжищу до самого вечера, а как проголодались, прямо там зашли под навес, поели горячей каши с мясом и выпили горячего настоя, от чего я вспотел еще
