Тибетский лабиринт (новая версия) - Константин Жемер

– И всё же! – грозно прошипел толстяк.

– Приговор отцу подписал друг моего дяди и член его Братства Башни Глеб Бокий. Много раз мне хотелось убить этого человека, и возможность такая предоставлялась неоднократно, но что-то останавливало – возможно, не хотелось брать грех на душу. В конце концов, за меня отомстила та самая Советская власть, именем которой вершил свой суд убийца моего отца. Здесь я вижу некую параллель с пресловутым Орденом Башни. Одно поколение моей семьи участвовало в его уничтожении, другое – в восстановлении. Времена меняются, меняются и судьбы поколений…

В ответ на эту тираду Толстяк по-восточному зацокал языком, вероятно, выражая таким манером недоверие к услышанному. Щёголь же в очередной раз удружил Герману, переведя разговор в менее щекотливую плоскость:

– Хорошо, дорогой профессор, оставим Братство Башни. Расскажите теперь о своей работе. И начните со свитков Якова Блюмкина.

Упомянутые свитки на протяжении многих лет служили главным объектом исследований профессора Крыжановского, можно сказать, делом всей его жизни.

И Герман стал рассказывать.

Началась эта история четырнадцать лет назад, в двадцать пятом, когда Бокий и Харченко подготовили экспедицию в Тибет. Пожалуй, правильнее сказать – не подготовили, а выстрадали – чего стоили, к примеру, изнуряющая альпинистская подготовка и изучение тибетского языка – даже вспоминать боязно. Оставалось лишь получить разрешение от наркома иностранных дел Чичерина, но в последний момент всё сорвалось из-за козней Меера Трилиссера[16] – давнего недруга Глеба Бокия. Желая насолить Бокию, Трилиссер убедил Чичерина отказать в проведении заграничной экспедиции, однако, возражений против того, чтобы организовать таковую в пределах СССР не нашлось, и Харченко удалось вначале съездить в Крым, а затем на Алтай. Обе поездки имели одну и ту же цель – поиск следов працивилизаций. Этими новыми изысканиями Александр Васильевич так увлёкся, что на время примирился с невозможностью осуществить давнюю мечту – отправиться в Тибет и отыскать мифическую Шамбалу. Однако подобным образом с неудачей примирились не все – коллега Бокия по работе в ГПУ и один из членов Братства Башни, Яков Блюмкин, заявил, что плевать он хотел на бюрократические препоны и готов двинуться на поиски Шамбалы в одиночку, презрев любые трудности.

Блюмкин слыл личностью по-своему легендарной. Выходец из левых эсеров, человек авантюрного склада, именно он в восемнадцатом году осуществил убийство германского посла графа Мирбаха. Помимо того, Яков имел и иные заслуги перед пролетарской революцией, а также обладал немалыми связями и ещё большими амбициями. Поэты Сергей Есенин, Николай Гумилёв и Осип Мандельштам гордились дружбой с ним, а сам Лев Троцкий причислял этого человека к своему ближнему кругу. Но, как бы там ни было, все знали: Яков – хвастун, каких поискать, соврёт – недорого возьмёт. Поэтому когда он исчез из поля зрения, никто в Братстве не придал этому факту особого значения. Через год Блюмкин вернулся. Вид имел одичалый, но вполне довольный. Изумлённым членам Братства он заявил, что побывал в Тибете, нашёл Шамбалу и даже беседовал с её представителями – потомками древней мудрой цивилизации. В доказательство своих слов Яков предъявил стопку старинных текстов на архаичном тибетском языке, в которых, якобы, содержались некие сакральные знания, в частности – ключ, позволяющий попасть в Шамбалу. Зная Блюмкина, никто бы его тибетской истории верить не стал, кабы не эти свитки, оказавшиеся вполне подлинными.

Блюмкина как отъявленного троцкиста через три года арестовали, при этом не обошлось без погони со стрельбой по улицам Москвы, а чуть позже приговорили к расстрелу. Привезённые же им из Тибета тексты стали для Германа Крыжановского настоящим наваждением. Оказалось, что они не просто написаны на труднодоступном языке, а вдобавок – весьма замысловатым способом зашифрованы. За десять лет титанических усилий учёному удалось расшифровать лишь четверть текста. Тем не менее, это явилось весомым результатом – статья, опубликованная сразу двумя научными журналами, сделала имя Крыжановского весьма известным. Вдобавок, молодёжное издание «Знание-сила» в январе 1937 года поместило весьма хвалебный материал, где результаты Германовой работы именовались не иначе как открытием.

Профессор уже собирался перейти к содержанию расшифрованной части тибетских текстов, но это, очевидно, не интересовало следователей, потому что вопрос толстяка внезапно прервал повествование:

– Не о той ли статье вы говорите, которую потом опубликовали в Германии?

Герман кивнул, хотел пуститься в объяснения, что разрешения на публикацию не давал, следовательно, никак к появлению статьи за границей не причастен, но осёкся, осенённый простой и здравой мыслью: очевидно, эти двое – настоящие гении своего дела. Непостижимо, как легко им удалось подобрать ключик к нему. Без всяких пыток, криков и давления на психику, задавая самые обычные, к слову сказать, весьма умные и точные вопросы, тактично уходя от неприятных для собеседника тем, следователи волшебным образом сумели подвести подоплёку под любое, самое немыслимое, обвинение. Тут тебе, пожалуйста, и отец – махровая контра, и дядя – враг народа, то же самое – Востриков. Добавляем троцкиста Блюмкина, тайное Братство Башни, немецкую разведку и получаем такой «букет», что можно «пришить» организацию Вселенского заговора. А ведь Герман, чёрт возьми, никакой не враг, а обычный гражданин, лояльный к Советской власти и убеждённый патриот своей страны. Более того – предвидя арест, он даже готовился отвечать на вопросы, многие из которых предугадал. Нет, определённо, кавказцы гениальны. Понятно, у них большой опыт работы да и общая удручающая обстановка допроса поспособствовала откровенности арестованного, но только опытом и обстановкой подобный результат не объяснишь – тут нужен великий талант, такой, что, будь эта парочка, к примеру, художниками, наверняка стоила бы в одном ряду с Рафаэлем и Леонардо…

– Хорошо, дорогой профессор, спасибо, что удовлетворили наше любопытство, – вежливо сказал щёголь. – Теперь мы с коллегой можем представиться. Я – Берия, Лаврентий Павлович[17], а это – товарищ Богдан Кобулов[18].

Глава 3

Крючок и червячок

12 апреля 1939 года. Москва.

На побелевшего Германа внимательно смотрели две пары глаз: одна – весьма доброжелательно, вторая – с лёгким недоверием. В свою очередь, профессор не отрывал взгляда от лица товарища Берия.