Расчудесный Хуливуд - Роберт Кемпбелл

– Да, я его искала.

– А где?

– У старика Янгера остался спичечный коробок от тех людей, которым он продал Джона.

– Как это?

– Там, на холмах, когда покупаешь табак, спички к нему не прилагаются. И, в отличие от города, их нельзя купить на каждом углу. Там обычно прикуривают от керосиновой лампы. А старику понадобилось раскурить трубку – вот те люди и отдали ему коробок.

– Ион продержал его полгода?

– Он отдал его Сью-Сью, двенадцатилетней девчушке, и я бы не удивилась, узнав, что она отблагодарила его на свой лад. Так или иначе, она его сохранила. Это был красивый коробок, покрытый фольгой. Она держала в нем иголки и булавки. Так и поступают дети, особенно дети с холмов, у которых практически нет красивых вещей и игрушек.

– И что же значилось на коробке?

– Королевский мотель в Джонсон-сити. Я отправилась туда, но на этом моя удача и кончилась. Мне сказали, что регистрационные карточки хранят лишь в течение трех месяцев. Я покрутилась там какое-то время в расчете сама не знаю на что, а потом уехала.

– Я поищу твоего мальчика.

И он вновь поцеловал ее. На этот раз она открыла рот.

– Но как? Ведь прошло столько времени?

– Есть вещи, которые можно сделать, есть места, куда следует заглянуть. Никаких обещаний давать не стану, но, если смогу, я его разыщу.

И он вновь поцеловал ее.

– Я понимаю, что я у тебя в постели, но я на такое при первом свидании не соглашаюсь.

Фэй постаралась, чтобы сказанное прозвучало шуткой.

Он сунул ей руку под юбку.

– А я ничего и не жду.

Она принялась возиться с ремнем его брюк.

– Ждешь, не ври, – сказала она. – Да и я тоже жду.

А дальше они даже не успели как следует раздеться.

Глава восьмая

Боско был по-прежнему на дежурстве.

– Где твой сменщик? – спросил Свистун.

– Всегда в пути. Я вижу его только, когда прибывает поезд из Чикаго, а происходит это лишь трижды в неделю… Шутка. Понятия не имею, где он. Да и не все ли равно? Какие у меня могут быть дела?.. Хочешь кофе?

– Яичницу с ветчиной и кофе.

– Ты во что-то впутался.

– С чего ты взял?

– Ты никогда не завтракаешь, если во что-нибудь не впутаешься.

– Тебя не проведешь. Всевидящий Боско. И всезнающий.

– И за словом в карман не лезущий, – добавил Боско.

– В каком смысле?

– Не делай этого.

– О чем ты?

– Не вороши остывший пепел.

– А можно обойтись без философских сентенций? Давай выкладывай, что у тебя на уме.

– Ты уже не тот, что прежде, поверь мне на слово. Столкнешься на улице с этим Сэмом и даже не узнаешь его. И уж наверняка он тебе не понравится. И то же самое относится и к Фэй.

– Погоди-ка, Боско. Не такой уж я идиот. Я понимаю, что Фэй не восемнадцать, да и она меня за двадцатипятилетнего не держит.

– Ладно, так куда же ты собираешься?

– В Кентукки.

– А что за дела у тебя в Кентукки?

– Там у Фэй пропал сын.

– И когда же это случилось?

– В последний раз она видела его одиннадцать лет назад. А ее знакомые в последний раз видели его четыре года назад.

– Позволь мне убедиться в том, что я не ослышался. Ты отправляешься на поиски парня, пропавшего четыре года назад, не так ли?

– Совершенно верно.

– И как ты оцениваешь собственные шансы? Один против двадцати миллионов, так примерно? Или один против ста миллионов?

Свистун, ничего не ответив, посмотрел на стеклянную дверь кофейни.

– Боишься, что нас подслушают?

– Жду Фэй. Она должна заехать за мной и отвезти меня в аэропорт.

– Ну, хорошо, допустим, один шанс против двухсот тысяч. И этого для тебя достаточно, чтобы начать колесить по всей стране?

– Хватит о шансах. Ты что, решил на старости лет стать букмекером? Ты ведь читал истории про братьев и сестер, разлученных во младенчестве и вновь нашедших друг друга сорок лет спустя. О матерях, которым удалось разыскать сына или дочь, и наоборот.

– Это случается редко. Ты ведь сам понимаешь.

– Ну, хорошо, редко так редко.

– Ладно, согласен. Такое действительно случается. Но ты семью потами умоешься в ходе таких поисков.

– А завтрака ты мне так и не приготовишь? Что ж, придется перекусить в аэропорту.

Боско отошел приготовить ему яичницу. Вернулся, поджарив ее на скорую руку, принес и кофе.

– Может, Свистун, ты ее только расстроишь.

– В каком смысле?

– Попусту обнадежив.

– А вот и Фэй.

Свистун выскользнул из-за столика.

– Прикажешь позаботиться о твоей машине? О твоем доме? – спросил Боско.

– Фэй позаботится.

Свистун выскочил на улицу и отправился к своему видавшему виду «шевроле», за рулем которого сидела женщина.

Боско присел за столик и принялся есть только что приготовленную яичницу.

– Появляется женщина, – пробормотал он с набитым ртом, – и диета идет к чертовой матери.

Глава девятая

Они не захотели называть его Кентукки, хотя именно это имя пришлось бы ему по вкусу. Звали его Джоном, но сам он предпочитал Кентукки. Иногда он называл себя Дэном. В именах и прозвищах заключена особая магия. Он сообщил всем и каждому, что его зовут Кентукки, но они начали называть его Котлетой. Ничего себе прозвище для уличного главаря и громилы!

Надо хорошенько постараться, чтобы не ударить в грязь лицом, если тебе пятнадцать лет, росту в тебе пять футов два дюйма, а весу сто десять фунтов. И вовсе ему не хочется быть главарем. На самом деле не хочется. Лучше был бы главарем Хоган, которому семнадцать, восемнадцать, а может, и все девятнадцать, и росту он пять футов десять дюймов и весит полтораста фунтов.

Когда месяц-другой назад появился Хоган, откуда-то из Айдахо, штат Небраска, или из другой точно такой же дыры, ему только и понадобилось сказать: "Зовите меня Хоганом", – и все начали звать его Хоганом. Котлета не сомневался в том, что по-настоящему его звали как-то иначе. На улице никто не называет настоящее имя. Придумывают себе клички, изобретают фиктивные автобиографии.

Да и что за тип этот Хоган? Кому придет в голову назвать себя именно так – словно ты второстепенный персонаж из какого-нибудь фильма с участием Джона Уэйна? А хочешь походить на Джона Уэйна, ладно, тогда становись главарем, а Котлету изволь оставить в покое.

Так нет же, такого ждут от него самого. Но почему тогда не называют его Кентукки, как ему нравится?

А быть главарем означает заботиться обо всей ватаге в восемь или в десять подростков любого возраста, всех цветов кожи, и у каждого – свои заморочки. Означает ложиться последним – лишь после того, как убедишься, что припасена чистая вода на случай, если кому-нибудь захочется пить, что вся пища надежно спрятана в жестяные банки и ее вид и запах не привлечет крыс.

И подниматься с утра приходится тоже первым, чтобы проверить, не заболел ли кто-нибудь ночью, не впал ли в спячку и не наделал ли в угол, привлекая в подвал мух и других насекомых.

А вот Диппер все время забывает об этом и то и дело гадит в угол, потому что Диппер – дебил и место ему в больнице, а не на улице. Только больниц для таких, как Диппер, теперь нет. Какой-то говнюк из правительства штата прикрыл такие больницы. Выгнал всех дебилов и даунов, сказал, пусть сами о себе заботятся или пусть о них заботятся соседи. А соседи ни хера о них не заботятся. Кое-кого определили в гостиницы, но там их бьют, унижают, насилуют.

И вот на руках у Котлеты оказался этот несчастный дебил Диппер, а еще большие ленивые засранцы вроде Хогана, а еще малолетние проститутки Сисси, Мими и Му.

Котлета находит Мими красоткой. На ней рваная комбинашка, которую она называет блузкой, шелковая пижамная куртка, короткая юбочка, с обоих боков разорванная до самого пояса, туфельки на высоком каблуке и перчатки со срезанными пальчиками. Она отчаянно красится и накручивается на бигуди. Му одевается точно так же, и Котлете кажется красоткой и она.

Девочкам отчаянно хочется, чтобы их принимали за уличных музыкантш, и Мими действительно поет. Котлета парочку раз слышал ее: на крыше, она стояла, облокотясь о ветхие перила, и пела, а точнее вполголоса что-то мурлыкала. Певица из нее так себе – это было ясно даже Котлете, – но ее напомаженный ротик изгибается, когда она поет, так замечательно, что ему не до музыкальных нюансов.

И еще одно нравится в ней Котлете: она никому не дает. Даже Хогану, который держится так, словно, спуская с девочки штанишки, делает ей великое одолжение.

Котлета слышал, как она отшила Хогана:

– С друзей я беру двадцать долларов.

– Не смеши меня, – ответил Хоган. – Больше двадцатки тебе и на улице никто не платит.

– Потому что все они мои друзья, – возразила Мими.

– А я подставляю зад за полсотни, – похвастался Хоган и отошел в сторону, мотая мудями, как будто они были полны охотничьей дробью.

– Думает, что его говно не воняет, – пояснила Мими Котлете. – Только ему невдомек, что друзьям я даю за пятерку. Настоящим друзьям. Даже за так даю.