Вечера княжны Джавахи. Сказания старой Барбалэ - Лидия Чарская

Княжна Нина смотрит пристально черными задумчивыми, не-детски умными глазами.

Так вот он каков Вано, внук старой Барбалэ! Так вот он каков!

Его историю хорошо знает княжна Нина.

Сирота Вано. Умерла дочь Барбалэ, умер муж её. Остался Вано один на свете. Бабушка приютила его у себя. Князь Георгий одел, обул, оставил жить при доме. В школу сначала, потом в гимназию хотел отдать. Да Вано птицей лесной, беспутным певцом уродился. Не по нутру ему пришлась домашняя жизнь. Приобрел сааз[24] на базаре, убежал из дома, стал бродячим певцом, сазандаром. Плакала по нем старая бабка, жалела его, беспутного, много рассказывала о нем Нине…

Вот он какой! Снова вернулся!

На кухне зажгли лампу, развели огонь в очаге, холодную баранину Барбалэ разогрела, княжна приказала раскупорить свежую бутыль с вином.

— Кушай и пей, усталый путник, с Богом!

А сама любопытных глаз не сводить с худого лица юного сазандара, с его бедного наряда, с примитивного сааза, что болтается у него за спиной.

— Неужели уйдет снова Вано, предпочтет довольной сытой жизни печальную участь бродячего певца?

А бедняга Барбалэ так и приникла к внуку, глядит на него не наглядится, и плачут старые глаза.

— Вано мой, Вано! Наконец-то вспомнил меня, старуху!

Ласково гладит юноша костлявую руку бабки, шепчет:

— О тебе много и часто думал твой Вано, бабушка. Когда пел свои песни под звонкий сааз, думал и во сне тебя видел и в грезах порой. А только вернуться было трудно… Люблю свободу и песни больше жизни и тебя.

— Сердце мое! Как ты не боялся бродить один в горах и ущельях?

— А это? Или ты забыла, бабушка, о нем? — ответил Вано, быстрым движением выхватив из-за пояса кинжал.

Слабо сверкнула сталь в сравнении с искрометным огнем камней, сплошь заливавших рукоятку.

Глаза Нины вспыхнули от восторга и удивления.

— Вот так прелесть!

У нищего байгуша и такое оружие! Откуда? Вопрос готов был уже сорваться с дрогнувших губок.

— После, потом расскажу, — с молящим выражением поднялись на нее глаза Барбалэ. — Дай накормить его прежде, — без слов говорили они.

Насытился Вано. Порозовели впалые щеки, подернулись дымкой, дремлют черные глаза.

— Усни, мое сердце, сокол мой смелый! Отдохни после долгого пути, — обвив голову юноши и целуя его спутанные кудри, прошептала Барбалэ. Потом, когда внук её громко всхрапывал на широкой тахте в маленькой коморке подле кухни, с сияющими глазами сказала старуха княжне:

— Слушай, роза моя, расскажу о кинжале Сафара, слушай, стройный тополь горийских садов!

У старого татарина Бекира родился сын.

В ночь рождения малютки собралось двенадцать светлых джинов[25] у изголовья его, потому что любил Аллах отца Сафара, жителя дальнего лезгинского аула, за благочестие и смирение его.

И дал один из джинов красоту новорожденному.

И дал другой — смелую руку и взор орлиный.

И дал отвагу джигита ему третий джин.

Четвертый — счастье в любви дал ребенку Сафару.

Пятый — военную славу посулил ему дать.

Шестой — сладкий соловьиный голос.

Седьмой — богатство лучших овец и табуны коней.

Восьмой — посулил ему первых красавиц Дагестана в жены.

Девятый — любовь и уважение односельчан.

Десятый — мудрость.

Одиннадцатый — силу необыкновенную.

Двенадцатый джин, прекрасный, как сам Джабриил на небе, положил под подушку новорожденному кинжал с рукояткой, осыпанной драгоценными камнями, и сказал:

— Этот кинжал заговорен самим Пророком. Покуда в честном и правом деле ты будешь применять его, до тех пор и будет он служить тебе, Сафар, верой и правдой. Но берегись нечестным путем, на подлое дело пойти с этим оружием, кинжал твой в тот же час изменит тебе…

Сказал и исчез светлый джин из сакли. Исчезли вместе с ним и одиннадцать остальных.

Остался кинжал в колыбели малютки Сафара.

Промчались годы. Вырос, окреп Сафар. Из слабого ребенка превратился в юношу редкой красоты.

Поистине Сафар казался баловнем судьбы. Все у него было.

В двадцать с лишком лет он сумел уже запастись военной славой, отразив несколько набегов на родной аул со стороны соседних племен, и приобрел любовь и уважение не только среди товарищей-однолетков, на и со стороны мудрейших старейшин селения.

В его сакле жили богатство и радость.

Красавицы-жены наперерыв старались угождать ему непрерывными заботами, веселыми песнями и плясками, услаждая досуги своего властелина.

С его советами считались ученейшие мудрецы Дагестана.

Силен, бодр и прекрасен быль, он — Сафар.

А когда он брал чиунгури и пел свои песни, сама природа, казалось, и весь мир пели заодно с ним…

В соседнем ауле расцвела новая роза — девушка, о красоте которой пели все бродячие певцы Дагестанской страны.

Увидел ее мельком Сафар, когда она спускалась к студеному роднику с кувшином, и взыгралось в нем сердце.

Как меркнут звезды перед сиянием солнца, так померкла перед красотою Зюльмы красота Сафаровых жен. Полюбил Сафар Зюльму с первого взгляда. И не столько за красоту, сколько за кроткий нрав и мягкую душу.

Но знал Сафар: старому кадию,[26] злому, жестокому богачу, просватана была отцом Зюльма.

В ту же ночь собрал он удальцов-джигитов, своего аула, заткнул за пояс свой прекрасный кинжал и помчался в селение, где была сакля отца Зюльмы.

В сакле этой сидел кадий и пил в кунацкой бузу[27] со своим будущим тестем. А красавица Зюльма гуляла с женщинами по саду, пользуясь тихой роскошной ночью.

Словно из-под земли вырос перед ней Сафар со словами:

— Я люблю тебя, Зюльма, и жажду назвать тебя своею женою, красавица моя!

Могла ли устоять против соловьиного голоса и искрометных очей Сафара Зюльма?!. Ведь и любовь к нему давно уже зрела в её сердце.

Вместо ответа подняла только черные очи красавица, и целую поэму нежной любви прочел в них Сафар.

Он схватил в объятия девушку, посадил ее в седло, дал шпоры коню…

Взвился было конь, метнулся стрелою. Но неожиданно предстал перед лихим Сафаром его злейший враг — кадий, с кинжалом в руке.

— Так вот ты кто, подлый похититель Зюльмы! — вскричал он, багровея от гнева, — умри же, барантач! — и занес кинжал над головой Сафара.

Но тут поднялась рука джигита. Блеснул яхонтами и рубинами роковой кинжал, и кадий повалился на траву, обливаясь кровью.

В тот же миг до ушей Сафара донесся тихий, чуть слышный, голос:

— Я помог тебе, потому что твое дело правое. Кадий нападал на тебя, ты защищался и не по злобе совершил убийство это.

Это говорил чудесный кинжал.

Роскошная ночь сторожила горы. Миром и покоем веяло от неё. Но то был кажущийся, призрачный покой и только…

Из далекого города с покупками ехал Сафар обратно к своему аулу. Верные слуги сопровождали его. Он вез не мало драгоценных украшений своим молодым женам!.. Красавице же Зюльме ярче и краше всех.

Странный шорох, — не то рокот ручья, не то шелест ветра, привлек к себе внимание Сафара.

Он велел спешиться людям, сам слез с коня и, извиваясь змеею, пополз по земле в ту сторону, откуда слышался шорох. И видит Сафар: несколько человек со зверскими лицами лежать у потухших костров и сладко храпят на все ущелье.

Стал вглядываться в лица их Сафар и невольно вздрогнул от неожиданности и удивления: узнал он в спящих людях злейших разбойников края, наводивших страх и трепет па весь Дагестан. Узнал в лице одного из них и главного предводителя шайки, злодея Магому, на душе которого числилось не мало человеческих жертв.

Много людей неповинных загубил злодей Магома. Не давал он спуску ни богачу, ни бедняку.

Тогда точно осенило что-то сердце Сафара.

«Надо во что бы то ни стало избавить от злодея родной край!» — пронеслось вихрем в его мыслях, и он громким криком разбудил спящих:

— Эй, Магома! Проснись! Не хочешь ли потягаться со мною силой?

Разбойник — душман, встревоженный, вскочил на ноги и стал неистово махать своей шашкой.

— Я мог бы убить тебя сонного, но не привык нападать на безоружных, — вскричал Сафар и, отклонив направленный на него удар разбойника, вонзил ему кинжал прямо в сердце.

Увидя гибель своего вожака, остальные душманы обратились в бегство.

И опять Сафар услышал тихий, нежный голос, шепнувший ему;

— И нынче ты прав, Сафар: совершил ты честное дело, избавив край от злодея. И я охотно помог тебе.

О доброте, величии души и счастье Сафара прослышал шайтан, князь бездны. И решил смутить Сафара, совратить его душу с истинного пути.

С этой целью принял на себя шайтан образ человека, надел одежду странствующего торгаша и пошел в саклю Сафара.