Несбывшаяся весна - Елена Арсеньева

– Товарищ майор, – повторил Сергей Сергеевич, – товарищ Поляков, если вы меня слышите, откройте глаза.

«Интересно, – подумал Смольников, – а почему майор Поляков лежит с закрытыми глазами?» И внезапно, будто его ударили, он осознал, что это он – майор, который лежит с закрытыми глазами, это его просит Сергей Сергеевич открыть глаза, и это он – Егор Поляков, никакой не Георгий Смольников. От мысли такая боль ударила в левую сторону тела, что стон сорвался с его губ. Мучительное ощущение… почти невыносимое!

Пытаясь как-то пережить ужасный миг, он зажмурился еще крепче, стиснул зубы, давя стон. Вдруг новая догадка явилась ему: да нет, все не так страшно, на самом-то деле он – Георгий Смольников, но все думают, что Егор Поляков.

Почему они так думают? Наконец он вспомнил. Единственное, чего он не помнил и не понимал, – почему лежит здесь. И, кстати, где это – здесь?

Он задумался. Но толку от раздумий не было никакого. Может быть, Сергей Сергеевич подскажет? Или тетя Фая?

Боль тем временем не то чтобы прошла, но сделалась терпимой. Не то чтобы терпимой, но… Короче говоря, она вся скукожилась в левой части тела, не разрывая на части мозг и не комкая сердца. Веки тоже перестали дергаться и расслабились. Смольников (нет, Поляков, Поляков, Поляков!) смог их приподнять.

– Ага! – радостно воскликнул женский голос. – Я же говорила!

Поляков повел глазами и увидел женщину лет шестидесяти, темноглазую, круглолицую и румяную. На ней был белый халат и косынка, из-под которой виднелась полоса темных волос с сильной проседью. В ушах поблескивали дешевенькие голубенькие сережки.

– Нагляделся? – улыбнулась женщина. Очевидно, она и была тетей Фаей. – А теперь на доктора посмотри. Вон туда, влево!

И она показала пальцем.

Поляков послушно перевел взгляд в том направлении. Хорошо, что она показала пальцем. Пока что он еще не вспомнил, что такое влево, а что – вправо.

Налево стоял мужчина лет сорока, больше похожий на какого-нибудь героического комкора из фильма о Гражданской войне. Правда, в отличие от комкоров он был не в гимнастерке с портупеей, а в белом халате, туго обтянувшем богатырскую грудь, и в белой шапочке, надвинутой на лоб. Значит, мужчина – доктор. И зовут его, конечно, Сергей Сергеевич.

«Ишь ты, не разучился мыслить логически», – подумал Поляков.

– Отвыкли от людей? Ну еще бы, – сказал Сергей Сергеевич. – Неделя без памяти – пожалуй, многовато для такого пустяшного, по большому счету, ранения. И травмы головы не было. Совершенно непонятно, почему никак не возвращались в сознание.

«Просто не хотел», – подумал Поляков, но ничего не ответил.

– Как вы себя чувствуете? Что беспокоит? В вас стреляли, вы помните? Плечо болит? Болит, конечно, но ничего, я сейчас скажу вам укол сделать, и все сразу… – быстро говорил Сергей Сергеевич, но Поляков поморщился от ненужных звуков и пробормотал:

– Пахнет… что?

– Где? – удивился Сергей Сергеевич.

– Да это герань, наверное! – воскликнула тетя Фая. – Вот, геранька у вас стоит, посмотрите!

И она поднесла чуть ли не к лицу Полякова узенькую стеклянную вазочку – прямую, прозрачную, больше похожую на подставку для карандашей, – в которой стояли три цветка: красный, белый и розовый.

– Герань, – повторил Поляков, который вдруг перестал ощущать и боль, и вообще все на свете. Осталось только это волшебное, ароматное, немыслимое слово – герань…

– А что? – забеспокоился Сергей Сергеевич. – Беспокоит запах? Убрать цветы?

– Нет, – резко сказал Поляков. – Нет. Оставить!

Слов было слишком много, он устал и умолк.

– Ну, поставьте снова на тумбочку, – смягчился Сергей Сергеевич. – А кто ее вообще принес, эту герань?

Тетя Фая равнодушно пожала плечами: не знаю, мол.

Она знает, почему-то подумал Поляков. Знает, но не хочет говорить! А он должен узнать. Немедленно!

– Где я? – с усилием выговорил он.

– Вы в областном военном госпитале, в Энске, на улице Гоголя. Понимаете?

Поляков не мог кивнуть и опустил веки.

– Товарищ майор, вам плохо? – обеспокоенно спросил Сергей Сергеевич.

Поляков молчал. На самом деле вопрос: «Где я?» – означал: «Кто принес сюда герань?» Сергей Сергеевич ответил на вопрос.

Полякову вовсе не было плохо. Ему просто нужно было… подумать.

– Товарищ майор, вы меня слышите? – снова заговорил Сергей Сергеевич. – Подполковник Храмов просил немедленно поставить его в известность, когда вы придете в себя. Как вы думаете, сможете поговорить с ним завтра? Или лучше попозже?

– Нет, – снова открыл глаза Поляков. – Завтра.

С подполковником Храмовым встречаться не слишком-то хотелось. Но встретиться было необходимо. «В вас стреляли, вы помните?» – спросил Сергей Сергеевич. Да, он помнил. А также помнил, где это произошло и все, что выстрелу предшествовало. Именно поэтому с Храмовым следовало увидеться как можно скорее. Иначе он мог такого натворить…

– Я позвоню ему сейчас же, – сказал Сергей Сергеевич и шагнул в сторону, взявшись за ту белесую завесу, которая маячила перед глазами Полякова, отгораживая его от мира. Оказывается, она была самой обыкновенной простыней, которой был завешен угол в палате. Поляков успел увидеть спинки других кроватей, лежащих на них людей, тумбочки, стоящие в проходах.

– Погодите, – сказал он. – Помогите мне встать. Мне нужно…

Он замялся.

– Вста-ать? – протянул Сергей Сергеевич, оборачиваясь к нему и качая головой. – Вы куда собрались? В уборную, что ли? И думать забудьте. В ближайшие два-три дня ваш удел – судно. Даже не вздумайте вставать! Вам, конечно, повезло, удар пули был ослаблен, она ударилась о ремешок портупеи, оттого и скользнула, и пошла вверх, от сердца, но все же, сами понимаете, рана есть рана. Да и, пока доставали пулю, пришлось поковыряться, так что…

– Какой калибр? – быстро спросил Поляков.

– Что? А, калибр! – кивнул Сергей Сергеевич. – Шесть и тридцать пять. В вас стреляли, судя по всему, из «браунинга».

– Ничего себе! – пробормотал Поляков.

– Что? – взглянул Сергей Сергеевич. – Ну, может быть, я и ошибаюсь. Вам лучше с подполковником Храмовым говорить, а не со мной. Тетя Фая, позовите санитарку.

Поляков дернулся.

– Да что я, сама не смогу ему судно дать? – проворчала тетя Фая. – Дурное дело не хитрое.

И она достала из под кровати белую эмалированную посудину со странным отростком.

– Ну, ну, не зажимайся, – сказала тетя Фая по-свойски, поднимая с Полякова одеяло. – Небось я вашего брата повидала и нагляделась на все, чем вы богаты и чему бабы рады… А у меня сыновья твоих лет, оба уже семейные, и внуков народили, прежде чем на фронт ушли, так что смотри на меня как на мамашу. А коли не хочешь смотреть, и вовсе зажмурь глаз.