Пропавшие без вести - Степан Злобин

Сеня неопределенно и скептически фыркнул, чего не позволил бы себе с другим педагогом. Но ведь Ксения Владимировна была своя, совершенно своя!..

Ребята привыкли видеть в школе чаще других педагогов именно Ксению Владимировну. К ней бежали с последней радиосводкой, ей рассказывали о письмах с фронта, о радостном и печальном: о полученных старшими братьями и отцами медалях и орденах, о похоронных извещениях. А из этих старших иные помнились Ксении Владимировне еще в облике вихрастых юнцов, стоявших, казалось, еще так недавно у классной доски…

Были и другие письма. После длительного молчания, после настоятельных справок и поисков вдруг приходило неопределенное сообщение: «Пропал без вести»…

Может, и жив, в партизанском отряде, или, отрезанный от своих, израненный, обессиленный, умирает в темной, промозглой землянке, боясь даже выползти и позвать на помощь, чтобы не попасть в руки фашистов. Никто не будет свидетелем его смерти, но никто не видел его и в живых. Он исчез! Может быть, его разорвало прямым попаданием снаряда, может быть, он засыпан землею, сгорел, утонул…

Жены и матери этих пропавших без вести встретились — и не раз — у окошка, где подавали заявления о розысках, они уже знают друг друга и с радостью вдруг узнают, что кто-то «пропавший» оказался в тыловом госпитале, нашелся!

И снова отчаяние сменяется зыбкой надеждой…

В течение долгих лет Балашов был для Ксении Владимировны тоже «пропавшим без вести», казалось — пропавшим навек… И вдруг война его вырвала из безвестности, но неужели же он появился лишь для того, чтобы снова исчезнуть?..

За этот последний месяц все тревоги ее удесятерились, теперь уже за двоих — за Петра и Ивана…

По многу раз в день она заглядывала в почтовый ящик. Иногда, оставляя школу, спешила на несколько минут к себе на квартиру, лишь для того, чтобы проверить, не принесла ли чего-нибудь почта, и снова шла в школу. Среди детей ей все-таки было легче…

— Ксения Владимировна, пакет! Ксения Владимировна, пакет! Ксения Владимировна, пакет! — кричал на ходу мелкорослый, курносый мальчишка, вбежав в учительскую. Он без спросу распахнул половинку окна и, высунув голову, закричал во двор: — Сюда давайте, сюда! Тут она, тут!

Ксения Владимировна побелела, поднялась с места, но не могла сделать шага навстречу решительной девушке в военной шинели и пилотке, с петлицами сержанта, которая подала пакет и указала пальцем, где расписаться.

Ксения Владимировна не видала, как она вышла, не заметила и того, как исчезли из учительской Бондарин и маленький мальчуган, вбежавший с таким криком.

Глядя на крупный, официального вида пакет, на котором были четко написаны ее домашний адрес, фамилия, имя и отчество, она заметила, словно глазом постороннего наблюдателя, что пакет дрожит в ее пальцах. Взяла ножницы и, выигрывая секунды на этой операции, чтобы собрался с духом, аккуратно разрезала край пакета. Бумага извещала, что муж ее, генерал-майор Петр Николаевич Балашов, ранен и находится на излечении в госпитале. Для получения прочих сведений ей предлагалось прибыть по указанному адресу и в указанные часы, имея на руках свои личные документы.

На несколько мгновений она была ошарашена и замерла, глядя прямо перед собою в окно и ничего не видя, потом вскочила, стала бесцельно перебирать какие-то лежавшие на столе бумаги, взяла телефонную трубку и не могла вспомнить нужный номер, по которому ежедневно звонила… Пришлось его разыскать по списку. Наконец она позвонила завучу школы, прося его приехать, сменить ее на дежурстве.

— Получила вызов из военного комиссариата, — сказала она, в волнении и поспешности не в силах ему объяснить, в чем дело.

Она выбежала на улицу без шляпы, в распахнутом демисезонном пальто, не чувствуя резкого ветра и влажного тумана, оседавшего над городом, не замечая сама, как расталкивала людей, чтобы вскочить в трамвай…

Она едва успела попасть в назначенные часы. Трамвай, вагоны метро, мокрый асфальт под ногами… Окошко… Она подала пакет, паспорт. Окошко захлопнулось.

В первый раз в жизни в официальной бумаге он был назван ее мужем. «Только бы не в последний!» — с каким-то суеверным опасением подумала она, ожидая перед окошком.

Вот и пропуск. Адрес. Все предусмотрено. Но часы…

— Справки — по телефону. Звонить туда можно с семи утра. Сегодня вы уже опоздали…

Ждать в бездействии до семи утра?! Этого она не могла!

Она помчалась в другой конец города, через всю Москву, ничего не видя, охваченная лихорадкой волнения за жизнь Балашова… Ведь, может быть, он умирает…

Дежурный врач сам не мог разрешить посещение.

— Ранение в голову, в спину и в ноги. Идет борьба за его жизнь. Ваш муж в бессознательном состоянии. Его личный медальон с вашим адресом и фамилией не был никем обнаружен раньше, а то бы вас известили несколько дней назад. Звоните с семи утра, в одиннадцать можете поговорить с начальником отделения. Вероятно, начальник разрешит вам ночные дежурства, это делают, — сказал врач.

Слушая врача, Ксения Владимировна видела только белый халат и чувствовала запах лекарств.

Возвратиться в школу она не могла, да и зачем?! Но, приехав домой, она все же убедилась по телефону, что старенький завуч, он же учитель физики, на дежурстве, а Софья Петровна, географичка, обещала его сменить.

Ксения Владимировна решила пока ничего никому не рассказывать, — не по скрытности, нет. Слишком много пришлось бы им объяснять. Ведь никто во всем коллективе не знал, что у Шевцовой есть муж…

«Установить потверже дежурства. Днем работать, после работы спать, а на ночь — туда, в госпиталь», — решила она.

Оказалось, она уже просто не может обходиться без школы, а сейчас дома ей стало особенно одиноко. Она не знала, что делать, и под предлогом «установить дежурства» все же снова оделась, пошла в школу…

И неприкаянный Сеня Бондарин был здесь. Он, видно, тоже не мог жить без школы и Ксении Владимировны.

Сеня встретил ее «изобретением». Он надумал создать кружок выразительного чтения, подобрать рассказы, чтобы ребята могли обслуживать раненых. Райком комсомола эту идею одобрил, а договориться с администрацией госпиталя должна была школа.

— Хорошо. Подберите пока рассказы, можно из Чехова, Зощенки… А завтра обсудим подробнее, — сказала Ксения Владимировна, чувствуя, что, может быть, первый раз в жизни относится к делу поверхностно…

— Ксенечка Владимировна, что с вами такое творится? Вы на меня обиделись, может быть, что я не пришла на дежурство… Или случилось дурное у вас что-нибудь? Неприятности, да? — заговорила с ней Софья Петровна, почуяв непривычную рассеянность Ксении Владимировны, какое-то скрытое чувство. — Может, расскажете, легче станет, а, Ксеня? — дружелюбно спросила она Шевцову.

— Нет, нет, нет! Нет, не надо!.. Я только очень прошу вас завтра быть аккуратно на месте и подежурить. Вы извините, Софья Петровна.

Ксения Владимировна торопливо простилась и возвратилась домой.

Приготовленная для письма бумага лежала на столе, но она не могла сейчас писать Зине. «Продолжаем бороться за жизнь… продолжаем бороться за жизнь…» — звучало в ушах.

Значит, вот и сейчас, и сию минуту, они продолжают бороться за его жизнь… И, может быть, вот именно в эту минуту эта борьба решается… Ждать до семи утра!..

Ночь была полной провалов, каких-то криков. Кто-то звал ее громко, отчаянно… Или это она звала его… То вдруг залает собака. И во сне возникают голодные собачьи глаза… Да, это было у булочной. Люди несли домой хлеб, еще теплый, свежий. А возле булочной одиноко сидела собака-овчарка. Какими глазами смотрела она на эти кусочки хлеба! Она понимала, что ей никто не подаст куска, и сидела, как голодный нищий, у булочной, большая, безнадежно печальная и немая…

— С голоду уж припадает на задние лапы, бедняга, а где там собаку кормить, когда люди… — говорили стоявшие в очереди.

— Да чья же собака?

— Тут жил в пятом номере инженер, ушел на фронт, с первых дней и пропал. Остались жена да грудной ребеночек. Она и сама-то на задние лапы уже припадает от горя, как эта… А попробуй-ка на иждивенскую карточку…

— И сколько народу вот так-то без вести попропадало!

— Гадает тут одна женщина, у кого кто пропал. До чего же у ей верные карты! — заговорила еще одна.

«Повылезли! — с ненавистью подумала тогда Ксения Владимировна. — Повылезли и попы и гадалки — все черные силы, спекулянты человеческим горем!» Но она понимала, какая тоска гнала чаще всего трезвых, раньше не подверженных никаким суевериям женщин, в притоны молитв и гаданий. Она целиком испытала эту тоску безвестия…

«Продолжаем бороться за жизнь!.. Бороться! Бороться за жизнь!.. Продолжаем бороться… продолжаем… за жизнь…» — слышался голос врача.