Спляшем, Бетси, спляшем! - Марина Маслова

— Витторио, поговори с ней. После того, как ты назовешь ее Лорелеей, она будет твоей.

— Видишь ли, вчера мы… я… ну, в общем, я самый счастливый человек на свете! Но я хочу, чтобы она была моей женой. И ее девочки мне очень нравятся.

Я обнимаю его и целую, встав на цыпочки.

— Витторио, если вы договоритесь, я рада буду получить такого родственника.

В конце июля Саша уезжает в Лондон встречать Колю, а я начинаю паковать вещи для возвращения в свой дом. Все во мне сжимается, когда я думаю о переезде, так я боюсь оказаться в городе, в котором надеялась жить с Колей и который связан с воспоминаниями о наших встречах и нашей любви. Меня страшит новое свидание. Я представляю, что вот так себя чувствовал Коля, когда я приезжала с Ивом. Но больше всего я боюсь не этого. За три года с моего отъезда из Москвы мы виделись три раза по две-три недели. И вот теперь он женат и может, я уже ему не нужна? Я довожу себя этими мыслями до отчаянья. Клер, которая часто теперь приходит ко мне перед разлукой, утешает, как может, она уверена, что Коля по-прежнему любит меня.

— Как ты можешь сомневаться, Элизабет? Это все равно, что сомневаться в Господе Боге!

— Клер, твоя вера безгранична! Но я хотела бы посоветоваться с тобой о другом. Может, мне оставить Дженни здесь, у тебя? У нее может появиться шанс. Ты понимаешь, о чем я?

— Да, я знаю, что она влюблена в Джека. Но по сравнению с тобой она не имеет шансов.

— Я подумала, что возможно, когда он будет скучать обо мне, любящее сердце рядом утешит его и привлечет? Давай попробуем. Как только я устроюсь и отправлю Алису в школу, я пришлю Дженни обратно.

— А как же ты?

— Дети подросли, я отправлю Алика в детский сад и работать буду дома. Если у Дженни ничего не выйдет, я возьму ее обратно. Может, в Лондоне она найдет себе кого-нибудь, чтобы забыть Джека.

— А ты? Тебе не будет трудно без Джека?

— Клер, мне трудно только без одного человека. Джека же мне бесконечно жалко. Но он мужественный человек. И я думаю, что когда мы расстанемся, он сможет сделать счастливой любую. Ему только нужно дать понять, что Дженни страдает.

Наконец мы улетаем в Лондон. Когда я вижу в аэропорту рядом с Сашей Колю, я деревенею от усилий сохранить безмятежное выражение на лице. Дети вопросительно смотрят на меня, на Сашу, а потом подбегают к Коле. Алиса, конечно, помнит его и смело протягивает руки обнять. Алик исподлобья смотрит на них, подняв одну бровь и накрыв верхнюю губу нижней. Я не выдерживаю. Наклонившись над чемоданом, словно мне срочно что-то надо найти, прикусываю до крови губу. Дженни, нагнувшись помочь, с испугом смотрит на меня и поспешно стирает кровь платочком.

— Дженни, принеси мне, пожалуйста, воды, — прошу я, доставая лекарство, которое пью теперь постоянно.

Саша, подхватив Алису, быстро подходит ко мне и обнимает, думая, что я опять упаду. Но я уже опять невозмутима, давно научившись делать вид, что все прекрасно. Выпив сразу две капсулы, я светски улыбаюсь подошедшему с Аликом на руках Коле и протягиваю руку, предотвращая неловкость встречи. Теперь будет так. Мы едем домой, Саша лихо ведет мою машину.

— Саша, неужели ты освоил это жуткое движение по «неправильной» стороне? Придется подарить тебе эту машину. Хозяйство ты уже наладил? Завтра же буду искать экономку, — болтаю, не вникая в смысл, лекарство уже действует, и я могу, повернувшись, свободно посмотреть на Колю, — Вы хорошо устроились у нас? Где твоя жена?

— Дома.

— Как ты думаешь, Алик вырос? Как твоя жена к нему будет относиться?

— Она все знает. Алик очень вырос, — он крепче прижимает сына к груди, но тот выпрямляется, уставившись в окно на Трафальгарскую площадь, — И спасибо тебе за то, что он хорошо говорит по-русски.

— Это больше заслуга Алисы. Саша, а в Фернгрин ты ездил?

— Да, миссис Марш все уже приготовила. Вы можете жить там, когда захотите.

Мы подъезжаем к дому и я занимаюсь детьми, вещами, показываю Дженни дом, в котором она еще не бывала, и заглядываю на кухню посмотреть, что можно придумать на ужин. Но там все в порядке, ужин готов, в холодильнике молоко для детей и фрукты. Я прошу вошедшую Дженни накормить всех, а сама иду в спальню, потому что чувствую, что две капсулы транквилизатора заставили мой мозг почти полностью отключиться от действительности. Я ложусь на кровать, на которой мы спали с Алексом и никогда — с Колей, и меня накрывает ватное безмолвие. Мне кажется, что я не сплю, а просто лежу, ожидая, когда ко мне придет Коля, но сердце мое стучит громко, говоря почему-то по-французски: никогда, никогда, никогда… и мне хочется, чтобы оно замолчало, даже если при этом я умру. Лишь бы не слышать это «никогда». Я начинаю плакать от жалости и бессилия и открываю глаза. В комнате почти темно, горит один ночник, рядом с кроватью сидит Коля и печально смотрит на меня.

— Бетси, почему ты плачешь?

— Я не хотела уезжать из Рима.

— Я так надеялся, что ты счастлива.

— Я счастлива. Я очень счастлива! Вы уже поужинали? Где твоя жена?

— Дома. Я приехал один.

Я в изнеможении закрываю глаза. С этим я бороться не могу. Пока я думала, что они вдвоем, мне было легче справиться с собой. Слезы опять текут из глаз, щекоча шею. Коля наклоняется и вытирает их, вглядываясь в мое лицо. Я слышу, как он пытается сдержать глубокое дыхание и опять закрываю глаза, чтобы не видеть борьбы на его лице. Я чувствую невесомое прикосновение его губ к моему лицу, сорвавшийся нетерпеливый стон и крепкий бесконечный поцелуй. Он целует, притянув меня к себе, сжав в объятьях, его руки проводят по телу, мнут его, впиваясь пальцами, он целует меня, как одинокий мужчина, за год истосковавшийся по близости с женщиной. У меня кружится голова и кажется, что на на какое-то время я теряю сознание. Открыв глаза, я делаю то, что никогда бы не сделала в здравом уме: я обнимаю его за шею и начинаю целовать так же неистово. Мы не произносим ни слова, нам нечего сказать. Моя сестра говорила о прокисших сливках — так вот, теперь мы вдосталь напились свежих, но мне показалось, что они отдавали горечью.

— Прости, Бетси, я не хотел этого.

Я сдерживаю нервный смех и продолжаю молча смотреть на него. Мне интересно, что еще он скажет.

— Я дал слово, что все кончено.

— Да?!

— Бетси, — шепчет он, прижимаясь лицом к моей шее и касаясь губами уха, — прости меня, я дурак!

Я беру его лицо в руки и говорю четко:

— Где бы ты ни был, с кем бы ни жил, здесь ты — мой, и я не позволю тебе думать о других в моих объятьях. Никаких угрызений совести, никаких причин для отказа — будь у тебя хоть десять жен и двадцать детей. Запомнил?! И посмей сказать, что ты меня не хочешь!