Ящик незнакомца. Наезжающей камерой - Марсель Эме

После периода испытаний, который, несомненно, был классическим вступлением к торжеству любви, Бернар не сомневался, что вскоре обретет счастье. Полицейское расследование, казалось, было решительно обращено к некоторым боксерским кругам, где бывал Милу, и не исключено было, что убийцу обнаружат. Мишелин не стала ни менее красивой, ни менее чистой, чем до прелюбодеяния. После долгих препирательств со своей совестью Бернар счел себя не вправе строго судить ее. Эта внезапная слабость слишком наивной молодой женщины делала ее еще более трогательной, а ему-то великодушия было не занимать.

— Здравствуйте, мсье Ансело, — сказал дядя Шовье игривым тоном, в котором чуть слышалась агрессия. — Безумно рад вас видеть. Вы, наверное, хотите поделиться со мной каким-то новым планом?

— Нет, никаких новых планов. Я хочу жениться на Мишелин. Мы с ней виделись в четверг.

— Да, вчера вечером она мне говорила о вашей встрече. Но она мне не сказал, что речь шла о свадьбе. Значит, Мишелин что-то скрыла от меня?

— Никоим образом. Эта тема даже не затрагивалась.

Они стояли посреди большой комнаты, служившей одновременно салоном и кабинетом, с уголками, располагавшими к беседе с глазу на глаз. Сунув руки в карманы, выставив голову и приподняв плечи (поза эта задержала внимание Бернара и пробудила в нем еще неясное воспоминание), Шовье сделал несколько шагов к окну и повернулся на каблуках.

— А почему бы вам сначала не переговорить с Мишелин? — спросил он. — Вы, несомненно, хотите, чтобы я выступил посредником?

— Да нет, уверяю вас, — стал отпираться Бернар. — Мне это даже в голову не приходило.

— Тогда зачем же вы делаете из меня наперсника? Я же пожилой человек. И не говорите, что вам может пригодиться мой опыт. Влюбленный не нуждается в опыте других. Но я начинаю думать, может, вы не уверены в своей любви и в своем желании жениться на ней? Нет, тоже не то. Я понял. Вашей совести нужно найти отклик в чужой совести. Тогда это не по адресу, мсье Ансело. У меня совести нет.

— Мсье Шовье, вы преувеличиваете. В тот вечер, когда мы вместе ужинали, вы так долго рассказывали мне о долге дружбы.

— Это правда. Я вел себя бесчестно. Забудем об этом. В конце концов, речь идет не обо мне.

Шовье принялся расхаживать перед Бернаром из конца в конец комнаты, насмешливо говоря:

— Мне сказали, что вы убили любовника Мишелин. Особа, которая мне это говорила, кажется, даже взволнована и тронута. И прямо восхищается вами.

Со спины и против света чуть приземистая фигура Шовье напоминала Бернару силуэт убийцы. В конце концов она и совсем совпала с той, что сохранилась в его памяти.

— Я его не убивал. Я только намеревался. Но я бы наверняка это сделал, если бы кто-то другой не опередил меня.

— Допустим, что его убили вы, — сказал Шовье. — Это ничего не меняет в том мнении, которое у меня сложилось о вас. Не воображайте себя исключительной личностью из-за того, что совершили или чуть не совершили убийство. Ваш поступок имел бы какую-то ценность, только если бы вы всегда были готовы убить во имя того, что вы любите. Впрочем, я не настолько требователен. Никто сильнее меня не желает, чтобы Мишелин развелась, но лишь для того, чтобы выйти за парня, который будет способен стать для нее опорой. А таких предостаточно. У вас, к сожалению, нет ни одного из тех недостатков, каждый из которых сам по себе достаточен, чтобы командовать в доме или подчинять себе женщину. Вы не тщеславны, не скупы, не злы, не завистливы. А достоинства ваши не того рода, чтобы залатать эти прорехи. Вы добры, честны, чувствительны и, как все люди, не порабощенные одной страстью, по поводу и без повода ставите перед собой тысячу мелких моральных проблем, еще более восхитительных оттого, что они не разрешимы. Но это не то, на чем может держаться семья. Вы хотите жениться на женщине, богатой деньгами и здоровьем, совесть которой функционирует, как печень, помимо ее сознания. Она неспособна следовать за вами в дебри ваших мелких грешков и угрызений. Сами же вы не выросли среди изобилия, и вам недостает непринужденности, чтобы принять богатство, которое вам принесет женщина. Вы будете неловко себя чувствовать, будете говорить себе: мне не следовало этого делать. Муки совести, угрызения, нервозность, апатия. Да что это с ним, что я ему сделала? — будет спрашивать себя Мишелин. Короче, вы никогда не споетесь.

Бернар не стал возражать против того, что считал совершено очевидным. Он лишь испустил вздох, означающий одновременно и согласие, и сожаление. Шовье положил ему руки на плечи и добавил отеческим тоном:

— Я никак не буду противодействовать вашему решению, но послушайте меня, Бернар, и не женитесь на Мишелин. Когда ваша стажировка закончится, вы уедете в колонии и найдете там именно ту жизнь, которая вам подходит. Вы сочтете, что аборигены гораздо лучше европейцев, и сможете в свое удовольствие стыдиться себя и той цивилизации, которую вы представляете. И потом, подумайте, чем для вас станет отъезд. В вашем возрасте сесть на корабль и отправиться в дальний путь в тоске и муке — разве у вас при данной мысли слюнки не текут? Средиземное море, Красное море, меланхолия, пальмы, острова, разбитое сердце, Индия, бескрайние горизонты, неизведанное. О, вас жалеть не приходится.

Понимая, что его уже сажают на корабль, Бернар улыбался, но не говорил «нет». Эти ассоциации ему нравились. Он посмотрит, подумает. Он не хочет сделать Мишелин несчастной, он все же любит ее. Это была чудесная моральная дилемма, и, провожая молодого человека до двери, Шовье считал, что выиграл партию.

Возвращаясь домой с улицы Фальсбур, Бернар предвкушал, как погрузится в сладостные мечтания. Дам Ансело дома не было. Но не прошло и нескольких минут, как в дверь позвонил полицейский инспектор, который хотел с ним говорить. Это был мужчина лет сорока, похоже, весьма опытный в своем деле. Бернар, более спокойный, чем мог от себя ожидать, принял его в гостиной. Убедившись, что служанка не подслушивает за дверью, полицейский скрутил папиросу и начал допрос. «Где вы были такого-то числа в таком-то часу?» «В „Мулен де ла Галетт“, а потом вернулся домой». «Вас видели на улице Жирардон около полуночи». «Возможно, я не знаю улицу Жирардон». «Давно ли вы в последний раз видели жертву?» «Какую жертву?» «Ладно, ладно, не придуривайтесь. Знали ли вы семью Ласкенов?» «Немного». «Ах вот как, немного, ну, так я вам скажу, у вас губа не дура. Ласкены — это те, что заводы Ласкен. А что. Мелкий служащий с зарплатой в тысячу франков, отец уже одной ногой в тюрьме и в конце концов попадется. И уже лезет в одно из двухсот богатейших семейств. Тьфу, прямо противно быть честным человеком. Не стало никаких сословных преград, все смешалось. Сегодняшние богачи — как перезрелые сыры, уже не умеют держать дистанцию. Ну, так с которой из них вы спали — с матерью или с дочерью? А-а, мсье, не желаете отвечать. Деликатность, знаете ли. И перестань на меня так пялиться, понял? Надо сильно много таких пройдох-приказчиков, как ты, чтобы провести одного такого фараона, как я. Заткнись, джентльмен нашелся. Скажи мне лучше, зачем ходил к Шовье сегодня». «Потому что мне так захотелось». «Издеваешься? Ладно. Гуляй, пока время есть. Когда сядешь, я тебе морду начищу. Давай дальше, Шовье был с тобой в „Мулен де ла Галетт“?» «Нет». «Вы встретились у выхода?» «Нет». «Не добавляй себе сроку, понял? Ты уже влип. Если хочешь мой совет, то лучше честно расскажи, как все было. Я даю тебе хороший шанс спасти шкуру. Видишь ли, я почти склонен верить, что это не ты придушил педика. У тебя силенок мало. Боксера не задушишь руками пианиста. Видишь, тебе есть полный смысл колоться. Выходит, ты держал его за ноги, пока тот душил. Не хочешь говорить? Тебе же хуже будет. Подумай сам. Доказательства есть только на тебя. Отдуваться будешь сам. А жаль. Ты же не такой еще закоренелый, у тебя образование, дипломы разные, суд мог бы принять во внимание. Подумай про мамочку. Она будет так страдать, когда тебе отрубят голову. Упираешься? Ну, я не настаиваю. До скорого свиданьица».

У Шовье, куда он подъехал на такси, инспектор, слишком уверенный в себе, допустил ошибку. После нескольких минут допроса ему показалось, что подопечный держится скромно и сдержанно, и у него было настолько сильное впечатление, что тот у него в руках, что он решился злоупотребить своим преимуществом.

«Хочу вас, кстати, предупредить, что алиби, построенное на показаниях шлюхи, в зачет не пойдет». «О какой шлюхе вы говорите?» «Я говорю о шлюхе вашего зятя Ласкена, которую вы прибрали к рукам…» Ни эти слова, ни сопровождающая их ухмылка не вывели из себя Шовье. Он был совершенно хладнокровен, когда заехал по лицу инспектора. Его вынудила к этому какая-то художественная необходимость, как если бы он таким образом вставлял удачную реплику, единственно возможную. Он рад бы был продолжить разговор, но поскольку инспектор разразился отборной бранью, он подтащил его, пыхтящего и вопящего, ко входной двери и вышвырнул на лестницу.