Второе восстание Спартака - Александр Бушков

– А, ну да, слышал я что-то такое краем уха, – сказал Спартак.

– Воры сперва принесли его на руках в бараки. Оттуда потом потащили на плац, положили там, чтобы все увидели дело рук сучьих, и стали поднимать лагерь. Эт-то надо было видеть, я тебе скажу. Марсель звал вырезать сук подчистую, чтобы к утру ни одного не осталось, кричал: «Воры, где наша слава!»... – Федор снова протянул Спартаку самокрутку. – Я уходил, видел, как к плацу сбегается оперчасть и режим. Думаю, миром сегодня не закончится. Мойку, кстати, тоже закололи. Кто – неизвестно...

«Марсель, кому еще», – вяло подумал Спартак. И вдруг решительно поднялся:

– Пошли.

Федор-Танкист поднимался с явной неохотой.

– Может, ну его, Спартак? Мало мы разве...

– Пошли, – перебил Спартак и двинулся по тропе между сараями...

У входа в третий барак сидели на корточках три фигуры, в темноте алели три папиросных огонька. Эти трое, наверное, рассуждали примерно так же, как Федор-Танкист – отсидеться в сторонке, поглядеть, что будет. А со стороны плаца крики усиливались.

Обычно в это время в лагере стояла совершеннейшая тишина, без малейших признаков жизни. Спартак, кстати, любил идти по лагерю ночью в морозную зимнюю пору. В первую очередь, как раз из-за этой потрясающей тишины. Над головой торжественно молчало звездистое небо, под ногами хрустел снег, невольно охватывало умиротворение, и казалось, что все хорошее еще впереди. Путь от вошейбоки до барака превращался в одну из немногих приятностей лагерной жизни... Но сегодня романтические переживания отсутствовали напрочь – равно как и тишина.

Множились, становились громче истерические вопли, вопли боли, истошные предсмертные вопли. Спартак, а за ним и Федор невольно перешли на бег. Обогнули шестой барак и выбежали на плац...

И остановились как вкопанные.

– Твою мать, – прошептал Федор и почему-то потянул ушанку с головы.

Все уже было кончено. «Или лучше сказать, вот теперь как раз все и начинается», – поправил себя Спартак. Но, как ни говори, какие слова ни подбирай, ничего уже не изменишь.

Утоптанный зековскими ногами снег на плацу был залит кровью. Ни в коем разе не в переносном смысле, а в самом что ни на есть прямом. Темен был снег от кровищи.

Трупы валялись повсюду: в шинелях, в зековских бушлатах, голые по пояс, в наколках напоказ. Прямо под столбом, на котором покачивалась, поскрипывая, лампа под металлическим колпаком, в круге маслянисто-желтого света стоял на коленях шнырь Костян и размеренно всаживал и всаживал длинную заточку в грудь лежавшего под ним уже давно мертвого лейтенанта Чарного. Костян беспрестанно хихикал, громко шмыгал носом и мелко, всем телом подрагивал и бил, бил заточкой – по всему было похоже, что он повредился в уме.

Бился в агонии кто-то в солдатской шинели. Полз, оставляя за собой на снегу кровавую полосу, киевский вор Алмаз, кто-то в лагерном бушлате что-то искал, то и дело наклоняясь, среди тел в той части плаца, куда не доставал свет от фонаря и где землю заливал бледный лунный свет. Двое – кажется, из фронтовиков – ходили кругами, шатаясь, как пьяные, толкали друг друга в грудь, пинали мертвецов в шинелях, орали: «Победа! Наша взяла! Бей легавых!» – и еще что-то неразборчивое. Вот один из них поддел носком миску, та отлетела, перевернулась, что-то темное, густое пролилось из нее на снег...

Понятно, что произошло. Когда на плац примчались опера и режимники, воры тут же набросились на них, не вступая ни в какие переговоры, и стали примитивно резать. К тому времени на плацу собрались уже многие – и блатные, и неблатные. И все поддержали воров в этой бойне. Недаром среди убитых Спартак разглядел литовца Сигитаса по кличке Сиг, Рому Кильчу – молдованина из Кишинева... да многих можно опознать, если ходить и вглядываться. Вот только некогда ходить, вглядываться и предаваться философским раздумьям.

Толпа только что умчалась с плаца и бежит к ДПНК[46] – нетрудно определить по реву. Вскоре она разделится на потоки, и кто-то непременно рванет к административному корпусу. И это – вопрос каких-то минут.

Комсомолец.

Если не успеть, то до него доберутся раньше и, уж тут никаких сомнений, разорвут на части. «А если успеешь к нему, то разорвут вас обоих», – прошептал кто-то Спартаку в ухо, но этот голос Спартак слушать не стал. Он уже рванул к административному корпусу, не оглядываясь, топает ли по-прежнему за ним Федор-Танкист или нет. Перебежал широкое открытое пространство плаца, понесся мимо бараков. Лагерь тонул в криках и воплях – они раздавались отовсюду. Всюду же мелькали тени. Вот навстречу протрусили, зачем-то пригибаясь, несколько человек. В темноте Спартак узнал одного – политический Логинов. Наверное, и остальные тоже были из политических. Кто-то из темноты окликнул Спартака по имени, но Спартак даже не оглянулся в ту сторону.

Срезал путь, пробежав мимо кухни и прилегающих строений, – там стояла кромешная тьма. Вот и нужное здание. Он взбежал на крыльцо административного корпуса, отметив, что ни в одном из окон свет не горит. Дернул дверь – не заперта. Даже в полной тьме не составляло труда найти лестницу наверх, на второй этаж, где находился кабинет Комсомольца – лестница начиналась прямо от входной двери.

И дверь в кабинет Кума оказалась не заперта и не забаррикадирована изнутри. Спартак рванул ручку на себя, с запозданием сообразив, что сделать это надо было осторожненько, а то не ровен час шмальнет друг детства, ведь он как-то говорил, что, несмотря на запрет, держит у себя оружие...

– А я все думаю, кто первым заявится, кому будет первая пуля?

Комсомолец сидел за столом. Падающего в окно лунного света вполне хватало, чтобы увидеть его, и пистолет, лежащий перед ним на столе, и ППШ.

– Оборону держать собираешься? – Спартак с шумом подвинул стул от стены к столу и сел напротив Комсомольца.

Вслед за Спартаком в кабинет влетел запыхавшийся Федор-Танкист, остановился в дверях, огляделся. В дверях и остался. Спартак ему ничего объяснять не стал – сам поймет, сообразительный.

– У меня две возможности, – сказал Комсомолец, взяв в руки пистолет. – Первая – сразу пулю в висок. Вторая – сперва отстреливаться, а уж последнюю пулю – себе. Мы полагали там себе чего-то, в игры с восстанием играли, а судьба за нас расположила... В который уж раз.

– Теперь я тебе обрисую твои возможности, – быстро сказал Спартак. – Мы можем тебя спрятать, покуда все не уляжется. Я знаю где. Пока еще не поздно. Или мы можем возглавить бунт и превратить его в то самое восстание, о котором талдычил Профессор. Побег. Но только массовый! Не вдвоем, а всей шоблой. Помнишь наш разговор на берегу озера? Других возможностей не вижу. Ну разве что героически погибнуть... Только зачем?

Комсомолец вдруг резко поднялся, развернулся к окну, распахнул его. Судя по той легкости, с которой распахнул – все шпингалеты были открыты. Наверное, Кум совсем недавно стоял у окна. Любовался на происходящее.

В помещение ворвались уличные звуки: чей-то пронзительный вопль, звон разбитого стекла...

– ДПНК захватили, – безучастным голосом сказал Комсомолец. – Всех перебили, можно не сомневаться и не проверять. – Он повернулся к Спартаку: – Аккурат под этим бежал от самого плаца солдатик. Двое догнали. Причем не блатные, самые простые «мужики». Так вот они солдатика рвали голыми руками, как старую рубашку на тряпки рвут.

– Не о том ты, – Спартак подвинул к себе лежавшие на столе папиросы Кума, закурил, кинул папиросы Федору-Танкисту. Встал. – У нас считанные минуты. Потом уже не сможем выбраться из этого здания.

Комсомолец с грохотом бросил пистолет на стол, оперся о столешницу кулаками, приблизил лицо к Спартаку.

– Ты что, не понимаешь, что все мы оказались в западне? Отсюда никто не сможет выбраться! Выход один – через шлюз. А шлюз закрыт. Сломать, сжечь, пробить забор и – в массовый рывок? Положат из пулеметов, пока ломаешь. Охрана не даст вырваться за периметр, завтра самое позднее к вечеру подгонят подкрепление, и останется либо подыхать, либо сдаваться. А поскольку лично мне что так, что эдак – конец один, то... – Кум похлопал ладонью по пистолету. – Не глупи, сосед. Восстание – это прежде всего организованное действие. Долгая, кропотливая предварительная работа. Беседа с контингентом, выявление ненадежных и стукачей. Назначение руководителей боевых групп... А здесь – бунт, хаос!.. Помнишь такую новеллу у Мериме, про негров-рабов, которые в море захватили корабль, перебили всех белых надсмотрщиков, день пели и плясали на радостях, а потом сообразили, что никто управлять кораблем не умеет. В конце концов они все там и передохли. Очень похоже, не находишь?

– Так что ты решаешь?

За окном вдруг началась пальба: сперва затрещал автомат, тут же захлопали винтовочные выстрелы, после секундной паузы раздалась уже длиннющая пулеметная очередь... и снова автоматные и винтовочные выстрелы.