Византийская тьма - Александр Говоров

Синеет в небе бирюза,

Идет со мной моя коза,

А под горой шумит базар,

Пойду козу продам.

— О! — Увидев загорающего в тени Дениса, она даже будто и не удивилась. — Это ты, генерал?

— Я не генерал, — ответил Денис, не зная куда и деться, потому что загорал совершенно неглиже.

— Ну кто там — экзарх, наварх, паниперсеваст или как там на придворном вашем языке. Мне декурион Стративул рассказывал, что ты к принцу Андронику приближенное лицо, как же не генерал?

Она бесцеремонно присела на корточки около лежащего на песке лицом вниз Дениса и провела пальцем по его спине.

— Боже мой, какой ты светлый, нежный, у нас так и не бывает! Из какой же ты стороны?

Денис не испытывал потребности с нею разговаривать, хотя, честно говоря, она его волновала. Тогда он решился, и, поскольку она не собиралась уходить, он встал перед нею во весь рост. Принялся одеваться, а она с интересом разглядывала каждую деталь его костюма: полотняную тунику, которую преданно стирал ему каждый вечер его оруженосец Ферруччи, сребротканый новенький скарамангий (кафтан), расшитый лорус — перевязь для меча.

— Оцеце! — восхищалась простодушная маркитантка. — Какой, однако, атлет!

Прислушавшись к разговорам возле фускарии, Денис понял, что там уже собираются в путь.

— А ты меня возьмешь с собой? — спросила Сула. Денис, не зная, что и ответить, смотрел мимо отсутствующим взглядом. А она продолжала:

— У меня хиосское есть прошлогоднего розлива, пять оболов литр, твоим людям могу отдать дешевле. Есть и плодово-ягодное, но это для пьянчуг. Могу предложить соль, сладости, сапоги есть офицерские, новые, выделкой из Вланги…

И поскольку Денис продолжал молчать и глядеть в сторону, она засмеялась, откинув голову, и роскошные ее соломенные косы упали ей на плечи.

— Но главный товар — это я сама. Для тебя, мой генерал, совершенно бесплатно. И ослик в придачу, — продолжала она смеяться, показывая не черные, как у всех византиек, а ослепительно белые зубы. — Возьмешь ведь, а?

— Так вот ты каков! — отдувался Маврозум, сверкая неукротимым глазом. — Эк с моей легкой руки какую ты сделал карьеру. А меня разведка принца предупреждает: повезешь важнейшего личного представителя, а это, оказывается, тот, кого я посадил в рыбий ящик, и он сумел после этого всю империю околдовать!

Впрочем, Маврозум даже как-то заискивал перед Денисом, хотел, что ли, загладить прошлое, даже предложил ему свой шатер на палубе, а сам сел у руля. Увидев маркитантку с ослом и тюками, он крякнул (еще ведь были лошади Дениса и Ферруччи), но не стал протестовать. Только досужий Костаки нашел время шепнуть Денису:

— Значит, туда ехали с одной девушкой, а обратно возвращаетесь с другой? Ведь это я был тогда, когда вы вдвоем на ветвях платана сидели…

Денису хотелось выдать ему подзатыльник, но он отложил это на потом.

Фелюга Маврозума во тьме, зарываясь в волны, шла на самую середину пролива. Гребцы нажимали на весла кто во что горазд, потому что ритмический молоток не стучал, старались только не плескать. И они все неслись в полном мраке и неведении, в неизвестное пространство, и никто не знал, что сулит им небо, озаряемое только бесчисленными скоплениями звезд.

Маркитантка разместилась в Маврозумовом шатре, где сидел и Денис. Почувствовав себя в привычной походной обстановке, она при свете фонаря принялась расшпиливать свои узлы. Смешала вино, отправилась к гребцам, каждому преподнесла во тьме чарочку для подкрепления души.

— О, Суламифь! — говорили благодарные пираты.

— И ты не боишься? — спросил Денис. Ведь надо было с ней о чем-то и разговаривать. — Наше дело рискованное, ты понимаешь?

— А! — Откинула она голову, отбросив косы, видимо, это был ее привычный, характерный жест. — Я к риску привыкла. Знаешь, за кем только я не была?

«За кем же?» — хотелось спросить Денису, но он все-таки постеснялся. Она же без всякого стеснения задрала свои полотняные юбки и показала при свете фонаря смуглое до желтизны бедро, на котором красовался рубец от стародавнего шрама.

— Это палач, — сказала Сула. И пухлые губы ее задрожали, как у ребенка, а Денису смертельно захотелось ее поцеловать, приласкать.

И в этот момент борта фелюги содрогнулись от невероятного удара. Фонарь погас, все что толькочможно посыпалось на пол, маркитанткино вино полилось со звучным бульканьем, а сама она закричала: «Тонем!»

Вторым, еще более сильным ударом Сулу швырнуло па еле удерживающегося Дениса, по полу катались бутыли и кубки, морская вода хлынула меж ребер судна.

— Все за борт! — командовал на палубе одноглазый. — Мы наткнулись на императорский корабль! Все за борт, тут до берега десять сажен!

— Ай-ай-ай! — визжала Суда, уцепившись за Дениса. — Я не умею плавать!

Ретиво исполняя приказ правительства пресечь сообщение через Босфор, великий дука флота Контостефан ввел в пролив все наличные корабли, от неуклюжего дромона с пятью рядами весел до самой мелкой галеры. Ночью было приказано бортовых огней не зажигать. А было новолуние, бледноликая богиня босфорских ночей, как ее звали поэты, не изволила взойти на небосвод, и вот результат — и без того плохо управляемая фелюга Маврозума врезалась во тьме в такой вот малоповоротливый многоэтажный дромон.

Дромону что — он только содрогнулся и закачался на морской зыби. А фелюга Маврозума приказала долго жить. Императорские матросы зажгли все наличные фонари и факелы и принялись баграми вылавливать все, что плавало вокруг.

Денис пришел в себя в каюте великого вождя флота. Контостефан, как всегда изысканно одетый и от нечего делать кушающий подсоленные орешки, приказал подать больше свечей и брезгливо всматривался в мокрого, опутанного водорослями Дениса.

— Кто это?

Ответил стоящий в уничиженной позе — на коленях, лицом в пол — пленный Маврозум.

— Личный посланник принца Андроника. Мне было приказано переправить. А куда, кому — пусть он сам говорит.

Когда Дениса проводили в каюту Контостефана, он по дороге успел заметить разожженные жаровни с угольями, клещи, тиски, наручники, еще какие-то инструменты нытки. Поэтому, когда после приказа адмирала с него принялись стаскивать его мокрый скарамангий, он приготовился к худшему. Но оказалось наоборот — ему предложили чистый и сухой комплект новенького обмундирования флотского офицера. Когда Денис переоделся, его вновь ввели к Контостефану, где царило молчание, прерываемое только хрустом орешков, да время от времени утробно вздыхал бывший пират, стоящий все в той же смиренной позе.

— А я вас помню, — сказал Контостефан и похрустел орешками. — Это вы ведь исцелили однажды покойного ныне василевса Мануила.