Звоночек 3 - Михаил Маришин

Эпизод 8

22-го июня 1936 года я проснулся очень и очень рано даже для себя, привыкшего вставать в пять утра, будто почувствовал что-то неладное. Потянувшись рукой, понял, что Поли рядом нет, а за окном хоть глаз коли. Вот те раз! Тело, напичканное за последние две недели всевозможными возбуждающими народными средствами, отреагировало на вброс адреналина мгновенно. Я ощутил непреодолимую потребность куда-то бежать, искать, в конце концов, поднять на уши караул. Если жена на острове, быстро найдём. Впрочем, если нет, то это ничего не меняло, сейчас я был готов поднять на уши не то что близлежащие посёлки, но и всю Москву.

Чу, в из сеней послышался тихий скрип аккуратно открываемой двери.

— Ты где была? — встал я перед супругой не только уже одетый, но и, вдобавок, вооружённый. Шестилетняя привычка снимать поутру ради тренировки меч со стены оказалась сильнее логики.

— Тише, детей разбудишь, — шикнула на меня Поля и, как ни в чём не бывало, спросила. — Что это ты вдруг вскочил ни свет, ни заря?

— Что вскочил, что вскочил? Вскочил и всё! А тебя нет! — затараторил я, давая выход рвущейся наружу энергии хоть таким способом, раз беготни не случилось. — И вообще, ты что мне зубы заговариваешь, вопросом на вопрос отвечаешь? Где была, спрашиваю?

— А ты о самом хорошем, наверное, сразу подумал? Ревнуешь, что ли? — подколола меня Поля.

— С чего это ты взяла, что ревную?

— Значит, не ревнуешь? — она приблизилась и взяла меня обеими руками за портупею. — Так, значит?

От её лукавого взгляда в голове у меня окнчательно всё перемешалось и я на миг растерялся, почувствовав, что жена загнала меня в угол.

— Беспокоюсь я!

— Верю, — шепнула Поля и очень нежно поцеловала. — Дела у меня были в купальскую ночь, на которые батюшка точно не благословил бы, — тихо сказала она глядя прямо мне в глаза.

— Надеюсь, без баловства?

— Ах ты охальник! — шутливо стукнула она меня в грудь своим кулачком. — За то, что вообще мог подумать такое, завтрак готовить не буду тебе. Вон, мёду с орехами поешь и простой водой запьёшь.

— Может, чайник поставить? — брякнул я, думая между тем, как бы половчей смыться на зарядку, где и умотать себя до полного выветривания дурных мыслей.

— Так надо, — твёрдо сказала Полина и мне пришлось смириться. Да, сегодня надо именно так. И вообще, близким людям порой лучше доверять не оценивая и не рассуждая, если в их словах слышится хоть десятая доля той уверенности, с которой вынесла свой вердикт Поля.

— А теперь, пойдём рассвет встречать, — разделив со мной трапезу из свежайшего мёда, который, налитый в стеклянную банку, давал при её перевороте всего лишь один большой пузырь, наполненного смесью из дроблёных грецких и лесных орехов, закономерно приправленного какой-то травкой, белого хлеба и воды, заявила моя жена.

— Что, это тоже обязательно? — переспросил я.

— У тебя совесть есть? Ты когда со мной последний раз рассвет встречал? Если не сейчас, то сколько ещё такого хорошего случая ждать?

— Слушай… А ведь действительно…

— А я о чем? Пойдём, говорю!

На всём нашем острове, с восточной стороны, оставалось единственное место, не засаженное по берегу "зелёнкой" и не опутанное колючей проволокой. Забранная в гранит, стрелка у самого начала канала представляла собой круглую площадку, на которой, на ступенчатом возвышении, со соего постамента наблюдал встающее светило высеченный из гранита отец народов. В моём мире, после того, как к власти пришёл кукурузный Никита, новоявленные борцы с культом Личности, не утруждая себя тяжёлой работой, просто сбросили памятник в воду и забыли о нём. И только старожилы ещё помнили, что где-то здесь, под самым берегом, лежит Иосиф Виссарионович, Генеральный секретарь партии, Вождь страны и Верховный главнокомандующий Красной Армии. А гранитная ротонда и пустой постамент остались, тоже став памятником отсутствию совести народа, воспользовавшегося талантом человека без остатка и выбросившего его, как более не нужную вещь, вопя при этом об изнасиловании и припоминая настоящие или мнимые злодеяния и ошибки, погибших по его вине. Забывая при этом оглянуться вокруг и посмотреть на живущих благодаря ему, ибо простое перечисление занимаемых Сталиным в то непростое время должностей однозначно говорит о его месте и роли в истории. Можно хоть сто раз менять общественный строй и правительства, каждое из которых будет лить помои на головы предшественников, но уже ничто и никогда не изменит того, что именно этот великий человек привёл Красную Армию в Берлин, так или иначе обеспечив её всем для этого необходиммым, от высокой мотивации до прозаических портянок, уничтожил зверя, шедшего истребить всех нас.

Так мы и встречали рассвет втроём, я с Полиной, сидя на ступенях у подножия, да гранитный Иосиф Виссарионович, не подозревающий, какая его ждёт судьба, и думали каждый о своём.

— Знаешь, — мои мысли приняли неожиданный оборот, когда я подумал о начале двадцать первого века и посмотрел на происходящее через призму той реальности, — некоторые народы думают, что существуют супергерои, которые справятся со всеми врагами вместо их самих.

— Глупость какая… — пожала Поля плечами. — Постой, это ты о себе подумал что ли? Из-за того, что я сказала, что немцы испугаются? Вот уж не думала, что ты меня так поймёшь. Тут другое. Без своего народа, без тех, кто стоит за тобой, ты ничто. Напротив, только с теми, кто встанет с тобой плечом к плечу, кто даст тебе каравай в дорогу и даже просто будет молиться за тебя, победишь. Немцы знают это, били многих и сами биты бывали. Но глядя на тебя, могут подумать, что то, что совершишь, для русских обычное дело. Вот это может устрашить. Или ты поговорку, что один в поле не воин, забыл?

— Вот и я так думаю… — сказал я вслух, добавив про себя, что кое-кому, для вправления мозгов, не мешало бы хоть раз по-настоящему вломить.

— Кровавая война будет, — глухо сказала Поля, — заря какая алая, да и медведь егеря задрал до полусмерти. Гадание такое. Хозяина своим именем уж и забыли как зовут, а столица немецкая как раз Берлин. Но мы победим.

— Я знаю.

— Поэтому я и взялась. Не будь ты так в победе уверен, послала бы куда подальше, невзирая на личности, со всеми их уговорами, — призналась Полина. — Смотри, солнце уже встаёт. Знаешь, пожалуй сегодня не надо силы зря расходовать, перед делом разомнёшься, лучше отдохни.

— Как скажешь, — опять согласился я. — Есть одно место, куда бы я сейчас хотел съездить…

Да, есть такое место. Стоя в Москве, в Старом Симонове, на могиле инока с языческим, почему-то, именем Пересвет, я будто потерялся во времени. Стоял и думал о той битве, когда крымские татары не за данью пришли, а заручившись поддержкой и благословением папы, возжелали сесть на нашей земле. И вдруг всё вокруг стихло. И я как наяву увидел тот миг, когда Челубей был выбит из седла, его конь, заложив широкий круг унёсся в сторону строя генуэзской пехоты, а Пересвет, стараясь не подавать вида, держаться прямо, медленно и величаво, шагом, поехал к русскому строю. И невысокое утреннее солнце играло искорками на его кольчуге. Старый боец, уже было ушедший в монастырь доживать свой век, он знал, как важно продержаться, не подать виду, лишить врага любой надежды, он сам сошёл с коня, уже замертво, только въехав в русские ряды.

Да, были времена, по сравнению с которыми нынешнее положение, несмотря ни на какие угрозы, можно считать прочным, когда Русь балансировала на самой грани. Положа руку на сердце, надо признать, это состояние даже более привычным, чем периоды относительного затишья, когда битый внешний враг даже в мыслях не дерзал ставить перед собой задачи уничтожения нашего государства. Да, привычным. Потому, мы знаем цену войне, и что самое главное, готовы её платить. До конца.

По возвращении домой Полина отправила меня в баню, где самолично выпарила, выбила и выдраила из меня всю грязь, размяв тело так, как и здоровый мужик, наверное, не смог бы. Обычной после таких процедур разморенности я совсем не чувствовал, напротив, в теле появилась удивительная гибкость и лёгкость. Ради интереса я даже попробовал сесть на шпагат и это у меня почти получилось.

— Делать тебе нечего, — не одобрила мой поступок жена и принеся неуставную, с вышивкой по вороту, подолу, плечам и рукавам нательную рубаху, сказала, — одевайся, машина уже ждёт.

Новая, чистая и выглаженная форма, орден на груди, сапоги, даже синяя фуражка, и та ни разу ещё не ношенная, древний меч, последний штрих. Перед посадкой в правительственный "Тур", Поля поднесла мне крынку тёплого молока, оказавшегося на вкус нестерпимо горьким.

— Пей до дна, — сказала она строго. — И что бы вокруг ни происходило, просто делай своё дело.

А в машине меня уже ждал товарищ Киров, душа компартии СССР, превзошедший по дороге самого себя в ораторском искусстве, накачивая меня на победу.