Тайна трех государей - Дмитрий Миропольский

Многие из певших эту песню навсегда остались в безымянных ледяных могилах Баксанского ущелья, но не пропустили «Эдельвейс». Деда Салтаханова в конце зимы сорок третьего представили к званию Героя Советского Союза. Летом он получил отпуск в Чечню, и родственники гордо провезли двадцатилетнего сержанта, сверкающего новеньким орденом Ленина и Золотой Звездой Героя, по всем окрестным сёлам. Потом дед вернулся на фронт, снова воевал, был ранен, а к марту сорок четвёртого узнал, что всех до единого чеченцев погрузили в эшелоны и вывезли в ссылку: народ поголовно был объявлен пособником оккупантов.

После войны деду как Герою разрешили жить в Чечне, но он отправился вслед за сосланными родственниками и только в пятьдесят девятом году, после реабилитации, вместе с остальными чеченцами смог вернуться на свою землю.

Дед не пел русских военных песен, но для «Баксанской» делал исключение. Потому и оторопел Салтаханов, когда генерал Псурцев напел ему на знакомый мотив слова пароля, которым обменивались Варакса с Одинцовым. А в записях Вараксы он услышал уже всю песню целиком. Она превратилась в гимн КУОС, который сложили спецназовцы послевоенной поры – участники новых войн в разных концах света.

У Вараксы песню пели почти на каждой гулянке, так что снова и снова, гоняя в компьютере записи, Салтаханов видел крепких мужчин и слышал бывшее дедовское, а теперь куосовское танго.

Бой затих у взорванного мóста,ГСН растаяла во тьме.Зам по «Д», не терпящий удобства,Умирает на сырой земле.

Жаркая нерусская погодаЗастывает на его губах.Звёзды неродного небосводаЗамирают в голубых глазах…

Салтаханов выяснил, что ГСН означает головку самонаведения ракеты, а таинственный «замподэ» – это заместитель командира по диверсионной работе. Узнал про подмосковную Балашиху, где рядом с Дорожным НИИ располагался пропускной пункт на базу КУОС, и про соседнее кафе «Радуга», которое лихие спецназовцы окрестили рестораном «Бычий глаз».

Умирает он, не веря в сказки,Сжав в руках разбитый пулемёт.И к нему в набедренной повязкеВражеский наёмник подойдёт.

Подойдёт, осмотрит, удивится,Вскинет автомат, прищурит глаз,Скажет: «Много съел я бледнолицых,Русских буду кушать в первый раз»…

Салтаханов слушал хор суровых головорезов не из любви к искусству. Он пытался проникнуться духом этой компании. Гимн КУОС очень годился для нужного настроя: неспроста ведь Одинцов и Варакса подавали с его помощью сигналы тревоги, и Псурцев мгновенно опознал своих коллег и раскрутил комбинацию, до которой Салтаханов не додумался бы никогда в жизни!

А в России зацвела гречиха,Там не бродит дикий папуас.Есть в России город Балашиха,Есть там ресторанчик «Бычий глаз».

По субботам и по воскресеньямЛюди в ресторан спешат гурьбой.Среди них идут, держа равненье,Парни с удивительной судьбой…

Они пели за столом с водкой и шашлыками – подтянутые, мускулистые… С годами их не становилось больше – их становилось меньше: войны продолжались, и на этих войнах продолжали гибнуть даже универсальные солдаты КУОС. Кто-то уезжал, кого-то добивали старые раны… А оставшиеся снова собирались за столом, третьим тостом поднимали стопки: «За тех, кого с нами нет!» – и выпивали, не чокаясь, и потом снова пели.

Узнают их по короткой стрижке,По беретам типа «балахон».Их в округе местные мальчишкиНазывают «дяденька шпион».

Ну, а если гром великий грянет,В неизвестность улетят они.Пусть им вечным памятником станетПроходная возле ДорНИИ.

Большинство записей были сделаны в Старой Ладоге. Салтаханову так и не удалось там побывать: после гибели Вараксы и захвата Одинцова он работал в бункере. Но академики тщательно обыскали дом и флигель, вывезли всё, что могло представлять интерес для расследования, – и не нашли никаких следов Ковчега.

Салтаханов смотрел на монитор. Строй деревьев, аккуратный двор, пышущий жаром мангал, накрытый стол, мясо под крепкие напитки, гитара и поющие мужчины с волевыми лицами… Ничего особенного. Почему же его так привлекает эта картина? Может, потому, что в собственной жизни не было ничего подобного?

Да, он бы дорого дал за то, чтобы оказаться одним из этих воинов, – настоящих, а не ряженых, звякающих цацками в штабах и на парадах. Он бы хотел быть таким же, как они, – собственными руками творившие историю и делавшие то, чего не могли сделать политики. Сидеть среди них, как равный, а не кривиться от вопросов пьяных дембелей в дни военных праздников: «Мужик, ты вообще служил?». Дикой силой веяло от компании Вараксы с Одинцовым – и от места, где они встречались год за годом.

Надо туда съездить, думал Салтаханов. Вряд ли академики, которых Псурцев лично отобрал и командировал в Старую Ладогу, могли что-то пропустить. И всё же, всё же…

Надо съездить.

80. Нет повести прекраснее на свете

– Странный какой-то этот Книжник, – сказал Одинцов.

Он сидел рядом с водителем, Ева с Муниным – на заднем сиденье; в наступавших сумерках «мерседес» возвращал троицу на Каменный остров.

– Лев Самойлович – великий, – вскинулся Мунин.

– Чем, интересно? – обратился Одинцов через спинку кресла к поблёскивающим очкам историка и длинным ногам Евы, которые ей приходилось поджимать даже в просторном салоне машины. – Я не заметил.

– Он великий, – жёстко повторил Мунин, – а вы не имеете права о нём судить, потому что совсем его не знаете.

Он был готов биться за своего учителя, который утвердил его в желании стать историком. Мунин хорошо помнил, как в разгул эпидемии гриппа старик обращался с кафедры к полупустой студенческой аудитории:

– Уважаемые коллеги! Прошу вас передать отсутствующим, что я буду читать лекцию от начала до конца, не только если на неё придёт один человек, но даже если не придёт ни одного, и даже если, не приведи бог, случится новая блокада Ленинграда. Потому что знания и некоторые навыки вы можете получить заочно – из книг, например. Но любовь к знаниям заочно не передаётся. А без неё в науке делать нечего. Я стою здесь для того, чтобы передать вам именно эту любовь.

– Культура создаётся поколениями, – говорил Книжник первокурсникам, – но не хранится в наследственной памяти. Любой человек, вне зависимости от национальности, пола, религиозной конфессии родителей и прочего, появляется на свет свободным от знаний. Всё, чего достигло человечество к моменту вашего рождения, в вас надо вкладывать. Каждый день, каждый день, хотя бы понемногу. И главное – чтобы линия этой передачи не обрывалась. Непрерывность – обязательное требование, иначе культура умирает.

Еве было проще понять Мунина, и она поняла. А ещё вспомнила работу в биологических лабораториях и сказала:

– Обезьянам не дают посуду, которая бьётся. У них в голове нет идеи про длительность. Обезьяна пьёт из стакана и разжимает руку. Упс! Вода выпита – стакан больше не нужен. Она не понимает, что значит «завтра». Многие люди так же.

– Он вам всё по полочкам разложил и на блюдечке с голубой каёмочкой вынес, а вы… – добавил историк.

– Буду рад ошибиться, – примирительно заверил коллег Одинцов, который не видел большой разницы между многословием Арцишева и пространными рассуждениями Книжника.

Вейнтрауб ждал троицу в особняке. Ужинали наспех, потом Ева не удержалась от соблазна переодеться в обновку и догнала остальных в малой гостиной. За день там установили вдоль стены длинную доску – делать записи и вывешивать материалы, необходимые в работе, чтобы постоянно были перед глазами. А к макбукам прибавился цветной лазерный принтер.

– Всё для вас, – прокомментировал Вейнтрауб.

Ему вкратце рассказали о встрече с Книжником и о рекомендациях старого учёного. Ева была горда: по сути, предстояло искать в книгах маркеры, которыми помечены интересующие события, – об этом она говорила с самого начала.

– Кто торопит время, того оно выталкивает, – сказал на прощание Книжник. – Но кто не опережает события, тот обязательно дождётся своего часа. Жду вас послезавтра. Глядишь, за сутки с лишним и вы что-нибудь накопаете, и я спокойно изучу работу нашего молодого коллеги.

Вейнтрауб объявил троице, что не хочет мешать, и отправился в свои апартаменты. Благодаря оборудованию, полученному от Иерофанта, он и оттуда мог спокойно слушать всё, что говорят в малой гостиной – хоть в реальном времени, хоть в записи, – правда, только на русском. Зато в отличие от Иерофанта миллиардер мог наблюдать за ходом исследования визуально – по информационной доске…