Гость из бездны (сборник) - Георгий Мартынов

— У кого? — спросил мальчик, сидевший рядом с Феей. — У Марии, это понятно, но как вы назвали Игоря?

— Довольно, Дмитрий! — сказал вдруг Второв. — Не называйте больше моего отчества. Я — Игорь, и точка. Он сказал это по-русски.

— Хорошо, но должен же я ответить. Я сказал, — продолжал Волгин, переходя на современный язык, — Игорь Захарович. В наше время человека называли не только его именем, но и именем отца. Захар — отец Игоря.

— А как звали его мать?

— Елизавета, — ответил Второв.

— Значит, можно было сказать или Игорь — Захар, или Игорь — Елизавета?

— Нет, употребляли только имя отца.

— Почему?

— Отвечайте сами, — сказал Волгин, обращаясь ко Второву, — Я складываю оружие.

— Мне трудно еще говорить.

Встала Мельникова.

— Дети! — сказала она. — Вы снова задали вопрос, требующий обстоятельного ответа. Трудно объяснить исчезнувшие обычаи. Предпочтение, отдаваемое имени отца, имеет опять-таки экономические причины. Удовлетворитесь тем, что я сказала. Так было.

— Извините!

— Мы больше не будем!

— Ничего, дети! Мы рады вашей любознательности и постараемся ответить на вопросы, которые вас интересуют.

Волгина поразила легкость, с какой Мельникова объяснялась на малознакомом ей языке. За короткое время она сделала огромные успехи и говорила почти так же хорошо, как сам Волгин.

— Говорите, Дмитрий! — предложила Мария Александровна.

Волгин собрался с мыслями. Предстояло сказать о войне, о том, что было самым темным пятном на прошлых веках, о деле, представлявшемся современным людям, и особенно детям, немыслимым, невозможным — убийстве людьми других людей. Что сказать, чтобы они поняли руководившую его современниками суровую необходимость?

«Надо выяснить, как они сами думают о войнах прошлого, — решил он, — и тогда легче будет найти правильный тон».

— Мне хотелось бы услышать от вас, — сказал он громко, — как вы понимаете слово «война», что думаете вы о причинах войн? Я обращаюсь к тем, кто изучал историю.

Поднялась Фея. Видимо, она была одной из самых активных учениц.

— Мне не нужно повторять курс средней истории, — сказала девочка, взглянув на Электру, — чтобы ответить на вопрос Дмитрия. Война — это вооруженное столкновение людей, желающих силой навязать друг другу свой образ мыслей. Или нападение одной страны на другую с целью подчинить ее народ своему влиянию. Правильно? — обратилась она опять-таки к Электре.

— В общем, правильно, — улыбнулась воспитательница.

— Почему «в общем»?

— Были и другие причины.

— Я удовлетворен ответом, — сказал Волгин. — Скажу о войне, в которой я сам участвовал. Она принадлежала ко второму, названному Феей, типу. Капиталисты напали на Советский Союз с целью уничтожить завоевания революции, помешать строительству коммунистического общества, остановить ход истории и повернуть ее обратно. Завоеватели были очень жестоки, они уничтожали людей сотнями тысяч — не только воинов, но и мирных людей.

— Подожди, Дмитрий, — перебила Волгина Фея. — Ты говоришь: «воинов и мирных людей». Это непонятно. Если один народ напал на другой, то откуда могли появиться мирные люди?

Волгин почувствовал, что продолжать в подобном тоне больше нельзя. Его слушателями были не дети былых времен, он забыл об этом.

— С древних времен люди привыкли, что войну ведет только армия, то есть специально обученные и вооруженные люди. Все остальные считались мирными людьми и не имели оружия. Считалось также, что мирное население неприкосновенно, убивать друг друга могли только вооруженные люди. Спор двух народов решался армиями. (Волгин был вынужден произнести слово «армия» на русском языке, в современном его не было. Но слушатели хорошо поняли. Иначе они снова прервали бы его вопросом.) Так было во всех прежних войнах. Но те, кто напал на нас, нарушали этот закон. Они начали истребление невооруженных людей. Я понимаю, что для вас одинаково дико звучит право на убийство вооруженного или невооруженного человека. Но тогда было не так. Убийство на войне не считалось преступлением, а убийство мирного жителя было преступлением. Неужели вы никак не можете понять, что убийство на войне, как оно ни отвратительно само по себе, было необходимостью? — сказал Волгин, видя недоумение на лицах слушателей. Никто ничего не ответил ему. — Если вас хотят поработить силой оружия, то ничего другого не остается, как защищаться тоже оружием. Не становиться же на колени.

— Вот это правильно, — сказал кто-то. — Если напал зверь, его надо убить.

— Именно зверь, — подхватил Волгин. — Наши враги вели себя не как люди, а как дикие звери. И на борьбу с ними поднялся весь народ Советского Союза. Война стала всенародной.

— Так и должно было быть. Ведь напали на весь народ.

— Совершенно правильно. Врага надо было уничтожить во что бы то ни стало. В наших глазах это были уже не люди. Вы знаете, — сказал Волгин, поняв, что сейчас самый удобный момент затронуть вопрос, больше всего беспокоивший его, — что я получил большую награду — звание Героя Советского Союза, именно за то, что сам уничтожил много ворвавшихся к нам завоевателей. Больше четырехсот.

Волгин с тревогой ждал, как будут реагировать дети на его слова. Современные люди не осуждали его. Недаром его именем была названа улица в Ленинграде, и на золотой доске Пантеона выбито его имя. Он знал об этом и со слов Мунция, Люция, Ио. Но как посмотрят на это дети? Не будет ли он в их глазах просто убийцей, вызывающим презрение?

Во втором ряду, прямо напротив Волгина, встал мальчик лет четырнадцати.

— В вашем голосе, Дмитрий, — сказал он, — слышно волнение. Вас тревожит наше к вам отношение. История вашей жизни нам всем известна. Я скажу от себя и от всех — я знаю, что могу это сделать, — мы восхищаемся вами. Если вы смогли преодолеть естественное отвращение к убийству ради общего дела, если вы пошли на такую тяжелую моральную жертву, вы действительно герой!

Как по команде, все дети одновременно встали, молча присоединяясь к словам своего товарища. Волгин был глубоко тронут.

— Сядьте, дети! — сказал он. — Я вам очень благодарен. Откровенно скажу, я опасался, что вы не поймете меня. Я расскажу вам один случай из моей боевой жизни. Он ответит на вопрос, что я чувствовал, убивая человека. Это был как раз четырехсотый, поэтому я, вероятно, и запомнил его. Он был отвратителен — грязный, более похожий на животное, чем на человека. И я помню, как подумал: «Хорошо, что он такой!» Потому что, направляя оружие на человека и зная, что его нужно уничтожить, иначе он сам уничтожит много других, это не легко сделать.