Антология осетинской прозы - Инал Кануков

— Конкретно? Например… В нашем колхозе большой фруктовый сад. Каждый год гибнут тонны, потому что некому вовремя собрать урожай. Можно же, например, сказать народу: собери пять корзин яблок, а шестая — твоя? А под снегом сколько кукурузы остается по той же причине? Но не смей взять домой ни одного початка… за труд…

— Ого, возврат к издольщине! — воскликнул Бексолтан как-то торжествующе, словно поймал Асламбега наконец-то на явной крамоле. — Никто вам не позволит повернуть вспять социалистический метод хозяйствования. То, что предлагает уважаемый Аузби, — это подрыв основ государства… — Он бы еще продолжил свою тираду, но споткнулся на укоризненном взгляде Дзамболата и прикусил язык.

— Наше государство Антанте не далось, фашистскому чудовищу хребет сломало, а тут у колхозника корзина яблок и мешок кукурузы будет, так это уже подорвет боевую башню? — Асламбег отвернулся к стене, будто обидевшись, что ему приходится втолковывать первому секретарю райкома партии такие истины.

Дзамболату все больше нравился этот колкий парень, не научившийся вилять. «Ленин бы придумал…» А мы-то на что? Мы? Я? Нельзя обойти молчанием задиристую речь комсомольского секретаря — это не только его слова…

— Тут, Асламбег, и придумывать нечего. Все в наших руках. Государство передало народу землю на вечное пользование. И ею не кое-как следует пользоваться, а с наибольшей отдачей. Работай так, добивайся таких урожаев, чтобы и государственные планы хлебозаготовок выполнять и свои закрома подчистую не выметать. Каждый на своем месте всей душой должен болеть за общее дело. К этому призывают решения Пленумов ЦК партии, — говорил Дзамболат, а внутренний голос подсказывал, что не много проку во всем известных словах, только и имеющих вес потому, что их произносит сам первый секретарь обкома. Ему было не по себе перед этим славным юношей, но ничего другого он сказать не мог.

Бексолтан слушал его с таким видом, будто Дзамболат не говорил, а изрекал истины непреходящие, достойные быть запечатленными на скрижалях истории. Слушал, энергично мотал головой, выражая полное свое согласие.

Асламбег оставался безучастным. Все это он знал из газет, все это набило ему оскомину. Будем работать — дай технику. Будем работать — отдай заработанное. Не на дядю работаем, но как ни крути, так и получается на деле. Но Дзамболат хоть честен: чувствуется, что сам недоволен своими словами, а другое сказать — и он не вправе, и над ним есть, кому указывать… Все понимал Асламбег, но от этого ему не то чтобы становилось легче, а еще тяжелее было на душе.

Первым поднялся Дзамболат.

— Вижу, Асламбег, не удовлетворили тебя мои речи. Но ты умный. Подумай, посмотри шире, придешь к тому же. А вот побелить стан, надеюсь, извести найдется… Или прислать?

— Нет, нет, найдется.

— Вот и смотри в этот корень и учи тому же своих комсомольцев: не ждать манны небесной. Вся надежда на вас, — и неожиданно для себя самого Дзамболат процитировал Маяковского: «Коммунизм — это молодость мира, и его возводить молодым!» Ни в коем случае не падать духом.

Лицо комсомольского секретаря оставалось непроницаемым, точно он слушал приказ подняться в атаку с палкой наперевес вместо винтовки…

Великих нартов не зазорно было усадить за такой стол. Олибахи и фидчины, отварное мясо и рагу по-осетински, розовые мясистые помидоры, сахаристые на изломе, цивжидзахдон со сметаной, нурдзахдон на бульоне, зеленые стручки горького перца. В тонкостенном вместительном графине слезой сверкала процеженная через вату арака двойной перегонки, в глиняном расписном кувшине темнело бархатное пиво; серебряные ложки и вилки старинной работы, хрустальные рюмки и фужеры.

Дзамболат впервые переступил порог дома Дзарахмета, отца Бексолтана, в позапрошлом году. Шли выборы в Верховный Совет СССР. Тогда приглашенных было человек десять. А теперь он и председатель райисполкома Майрам, в некотором роде его свояк — их жены были дальними родственницами. Но Майрам не спекулировал, не козырял своячеством с ним, хоть у осетин скажи про Фому, а тот уже брат ему… Дзарахмет упросил Майрама занять место тамады.

— Живи в здравии, дорогой Дзарахмет! Благодаря твоему назначению на высокий пост тамады автоматически в мое полное подчинение попадает сам Дзамболат. Только будет лучше, если и ты сядешь с нами. В наше образованное время некоторые обычаи предков выглядят, так сказать, неуклюже, — толстые щеки Майрама взбугрились от улыбки. Сев во главе стола, потер руки и жадно оглядел угощение.

— Нет, нет, Майрам. Вы, младшие, посидите сами. У вас свои дела, свои разговоры. Я вас буду только смущать. Ради Дзамболата я голову подставлю вместо колоды, чтобы колоть дрова. Он лицо нашей Осетии. Да умереть мне на месте… Видеть Дзамболата в своем доме для меня все равно, что Уастырджи[42] видеть. Майрам, ты умеешь делать все как надо. Не забудь в свой час преподнести от моего имени дорогому нашему гостю почетный бокал, — сказал Дзарахмет и, не поворачиваясь к гостям спиной, попятился в другую комнату. Там за отдельно накрытый стол сел с шофером и порученцем Дзамболата.

Всеми приготовлениями на кухне командовала мать Бексолтана Фаризат, ей помогали Мисурат и Пугач. И ответственнее дела, чем у них сейчас, в мире не существовало.

Дзамболат по мере возможности избегал долгих застолий. Всегда жаль было потраченного времени, да и гурманом, а тем более чревоугодником никогда не был. Само обилие яств и напитков нагоняло на него тоску. А бесконечное осетинское застолье со своим торжественно-театральным ритуалом, нескончаемыми замысловатыми тостами и говорильней утомляло. И редко ему удавалось оградиться от величальных здравиц в свою честь. От славословий его всего передергивало.

Но бывали случаи, когда его отказ принять приглашение мог кровно обидеть кого-то, и тогда он преодолевал свое нежелание. И всегда ел, пил, говорил в меру. Ну, а если уходил, не дожидаясь конца затягивающегося застолья, то это укладывалось в рамки приличий. Тут уж обходилось без обид.

Майрам, обхватив всей пятерней рюмку, точно грел ее содержимое в ладони, встал… Следом поднялся и Бексолтан.

— Ты садись, садись, Бексолтан.

— Старший стоит, а я буду сидеть?

— Молодец! За это ты мне и нравишься: нет в тебе ни капельки зазнайства и чванства, — Майрам повернулся к сидящему от него по правую руку Дзамболату. — Дзамболат, я провозглашаю тост за ту идею, которая правит миром, овладев умами миллионов масс и став материальной силой…

— Извини, Майрам, что прерываю, но у тебя и Гегель, и Маркс всегда заодно. Скажи тост за дорогого гостя, за Дзамболата.

— Я же и хотел сказать именно такой тост. Но сперва надо было подвести теоретическую базу. Итак, за дорогого Дзамболата, за главу нашего осетинского народа…

— Это уж, извините, слишком хватили, — заметил Дзамболат.

— Прошу прощения. Сегодня я главный. Предлагаю тост за первого человека в республике, за мудрого руководителя, за прекрасного человека и товарища, за Дзамболата, за его здоровье, за новые успехи на высоком посту, за его милое семейство! — Майрам чокнулся с Дзамболатом, потом с Бексолтаном, выпил залпом и сел.

— Майрам, Бексолтан! — настала очередь Дзамболата поддержать тост. — Я благодарен вам за приглашение, за добрые слова. Ваш район всегда был на хорошем счету, пользовался и пользуется доброй славой в республике. В Тагардоне жили и живут люди, преданные делу партии, своей жизни не щадившие за идеи Ленина и Октября. С оружием в руках они защищали завоевания революции, отстояли Родину в самой кровопролитной из войн. И вам, руководителям района, желаю приумножить славу района. И пусть будет добро и здравие у тех, кто предан сердцем партии, — Дзамболат поднес к губам свою рюмку и, не морщась, выпил половину — арака была крепчайшая. Поставил рюмку на стол. Откусил от олибаха, взял небольшой помидор и разрезал на четыре дольки.

— Дзамболат, будь добр, выпей свой бокал до дна. Сделай одолжение, уважь слово тамады.

— Он прав, Дзамболат, — поддержал Майрама Бексолтан.

Дзамболат предупредительно поднял руку:

— Пожалуйста, не настаивайте, я лучше знаю себя, — он дальше отодвинул рюмку, подцепил вилкой дольку помидора, посыпал солью…

Бексолтан встал и подождал, пока Дзамболат закусывал.

— Дзамболат! Если бы был ты старше, я бы назвал тебя своим вторым отцом. Для меня ты не только мой уважаемый старший товарищ, ты мне любимый брат. Кто я теперь есть — есть благодаря тебе. Я у тебя в неоплатном долгу. В море не хватит воды, чтобы оплатить мои долги тебе, в горах не хватит камней. Но каким же мне тогда платежом покрыть долг свой в таком случае? Наверное, только работой. Трудом неустанным, любовью и безмерным уважением к тебе. И стремлением к тому, чтобы быть достойным таких старых большевиков, как Аузби (да чтоб он к чертям на вертел попал и они изжарили бы его на медленном огне!), именно так: чтоб мог продолжить славные традиции Тагардонского района, и тем самым оправдать твое высокое доверие. Я всегда к твоим услугам. Служить делу партии под твоим непосредственным руководством — для меня высочайшая честь. И не только я и Майрам тебе обязаны. Людей, облагодетельствованных тобой — тысячи. У тебя сердце настоящего коммуниста-ленинца. Я прошу, молю этого самого господа бога даровать тебе сто двадцать лет счастливой жизни.