Сладкий вкус любви - Кейт Кентербери

И снова моя мама потеряла дар речи. Я ожидал этого. Она любила и принимала всех, но не могла понять ни меня, ни Еву, ничего, что не соответствовало бы ее негибкому представлению о том, что правильно и уместно.

В конце концов, она сказала:

— Я впервые об этом слышу.

— Это правда. — Я дошел до конца ряда и сделал петлю обратно вверх по другому ряду. Это было хорошо. Я не смотрел на эти деревья неделями. Время потрачено с пользой. — Извини. Это просто никогда не всплывало. — Потому что я был измотан бесконечным цирком, в котором люди из лучших побуждений задавали вопросы о моем браке, на которые я не был готов ответить.

Собираемся ли мы в медовый месяц? Нет, Шей едва ли хотела ехать со мной на праздник урожая. Путешествие между штатами было слишком далекой перспективой.

Думаем ли мы о расширении семьи в ближайшее время? Только о репетиции.

Мы рады и счастливы быть вместе? Да, это было потрясающе — получить все, что я когда-либо хотел, только для того, чтобы моя жена ежедневно напоминала мне, что это нереально и не продлится долго. Охрененно.

Уити и Боунс были худшими из всех. После того дерьмового шоу в воскресенье утром я предположил, что они обнаружат дыры в этой истории. Особенно после того, как ранее клялся вдоль и поперек, что между мной и Шей ничего не происходит. Но они проскочили мимо этих вопросов и перешли к более значимым темам, таким как будущее земли Томасов. Сказать, что они были неумолимы, было бы преуменьшением. Если они и чувствовали, что в этом союзе что-то не так, то игнорировали это, чтобы сосредоточиться на неиспользованном потенциале «Двух Тюльпанов».

— У меня было полно дел, — добавил я, когда молчание затянулось. — Мы закончили работу над новым центром розлива, а Дженни только что пошла в школу.

— Ты водишь эту девочку в церковь по воскресеньям? Ей нужно духовное руководство, Ной.

Тихий смех потряс мою грудь. Много хорошего это руководство принесло мне и моей сестре?

— Спасибо за напоминание.

— Это самое малое, что ты можешь для нее сделать, — продолжила моя мама.

Конечно. Это не было похоже на то, что психотерапевт Дженни столкнулась с новой налоговой нагрузкой после того, как приняла ее в качестве клиента, или я перевернул свою жизнь с ног на голову, или что-то в этом роде.

— Мы просто не знаем… — Она несколько раз прочистила горло. Ей потребовалось мгновение, чтобы произнести следующие слова. — Мы не знаем, что пережил этот ребенок.

Покинуть кабинет было правильным решением. Свежий воздух, солнце, яблоки, насколько хватало глаз. И достаточно места, чтобы кричать так, чтобы никто не услышал.

— У нее все хорошо.

— Я ценю, что теперь ты создаешь ей нормальную семью, — сказала она, — хотя беспокоюсь, что ты мог увлечься этим браком. И разве она — твоя новая жена — не та проблемная девочка, которую приютила Лолли Томас, та, которую ты обучал математике и естественным наукам?

В этом заключался великий парадокс моей матери. Если бы Шей была членом общины, она бы приняла все ее шероховатости и недостатки. Она бы восхищалась готовностью Шей пробовать снова и снова. И восхищалась бы женщиной, которой стала моя жена. Она бы прославляла Шей.

Но моя мать не могла распространить эту благодать, когда дело касалось кого-либо, кто выходил за пределы вытянутой руки прихожан и не входил в круг ее семьи. А этот круг был полон осуждения, жестких рамок и ожиданий, в которых никогда не было ни малейшего смысла.

— Шей — учительница, — сказал я так спокойно, как только мог. — В этом году она преподает в начальной школе. Второй класс. Там ее любят.

И я ее очень люблю.

И ради всего святого, моя жена не была бродячим щенком из неблагополучного района. Меня всегда беспокоило, когда моя мать смотрела на Шей так, словно та была ходячей поучительной историей. Не считая того, что мать Шей была известна на весь мир, и единственной частью жизни Шей, не проведенной в безопасном пузыре, было время, проведенное в этом городе.

— Приятно слышать. — Она снова прочистила горло. Говорить так долго было для нее тяжело. Нужно было поскорее заканчивать. Она не могла потратить всю свою энергию за день на телефонный звонок. — Знаешь, я бы поехала туда на свадьбу.

— Я знаю. — Если бы я продолжал идти, то наткнулся бы на старую каменную стену, отделяющую фруктовый сад от «Двух Тюльпанов». Может быть, я мог бы побросать камни в залив в течение часа или двух. Это был бы очень надежный способ выпустить эмоции. Завтра я не смог бы чувствовать руку, но мне не нужны были обе руки каждый день. — Мы хотели что-то маленькое.

— Я всего лишь один человек, Ной. Ты мог бы устроить небольшую свадьбу и пригласить своего единственного живого родителя.

Я был не в настроении указывать на то, что она никогда никуда не ходила без моей тети и, по крайней мере, полудюжины человек, которые попали в разношерстную компанию друзей, дальних родственников и людей, которых она встретила по пути и которые де-факто стали ее паствой.

— Мы сделали то, что посчитали правильным для себя, — сказал я.

Она фыркнула.

— Мне придется с этим жить.

Это замечание вызвало на моем лице горькую улыбку. В отличие от моей сестры, бунт не был моим любимым наркотиком. Я обнаружил, что подрывное подчинение работает для меня гораздо лучше. Я делал все, что хотел, но делал это так, будто соблюдал правила. Или еще лучше, я так усердно придерживался линии, что доказывал, почему эта линия изначально была хреновой идеей.

Но это — женитьба на проблемной девушке и отказ извиняться за то, что мы поступаем по-своему — проходило с пикантным удовлетворением чистого, ясноглазого бунтарства.

— Ну. У меня есть команда, готовящая апелляцию Евы, — сказал я, огибая короткий ряд яблок «Розовая леди». — В следующем месяце я возьму с собой Дженни, чтобы навестить ее. Есть желание поехать с нами?

Мне не нужно было спрашивать, чтобы знать ответ.

— Это слишком для меня, — ответила она. — Мне понадобится месяц, чтобы оправиться от поездки в тюрьму, Ной.

Для Евы не было никакой милости. Вообще никакой. Были моменты, когда я сомневался, заслуживает ли она милости. Она нажала на курок, убила того агента и ранила других. Но она все еще была моей сестрой. Была дочерью моей матери. Если мы не могли быть теми, кто любил ее в самые тяжелые, самые невозможные моменты, то