Гитлерленд. Третий Рейх глазами обычных туристов - Эндрю Нагорски
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На Уэллеса произвел впечатление контраст между Гитлером реальным и многочисленными западными карикатурами на него: безусловно, «в отличной физической форме» – это не те слова, которые употребляли его помощники. Но все равно американский дипломат очень аналитически относился ко всему, что было сказано. Фюрер утверждал, что стремится к миру с Англией и что распространит власть Германии только там, где это необходимо.
– Я не хочу этой войны, – настаивал он. – Меня к ней принудили помимо моего желания. Для меня это просто трата времени. Я мог бы провести жизнь строя, а не разрушая.
Как нетрудно догадаться, эти заявления сопровождались новыми угрозами. Гитлер предупреждал, чтобы иностранцы не пытались проводить различия между нацистами и немецким народом, настаивая, что «все немцы его поддерживают». Далее он добавил:
– Я не вижу надежды ни на какой долгосрочный мир, пока у Англии и Франции не будет уничтожено их желание уничтожить Германию. И я не вижу ни одного способа уничтожить это желание, кроме как добившись полной победы Германии.
Гитлер завелся и снова стал говорить, что хочет лишь «долгосрочного мира». Но вся эта речь произвела на его гостя совершенно противоположное впечатление. «Я помню, как, садясь в машину, думал, что все уже ясно и совершенно безнадежно. Решение давно принято, – вспоминал Уэллес. – Максимум, на что я мог надеяться, это отсрочка, пусть хотя бы маленькая».
Часть американцев все еще отказывалась признавать происходящее. В частности, Джеймс Д. Муни, президент корпорации General Motors Overseas, надеялся, что удастся-таки предотвратить более масштабную войну. В октябре 1939 г. Отто Дитрих, пресс-секретарь Гитлера, попросил главу корреспондентского пункта Associated Press Лохнера помочь ему организовать встречу с Муни, который курировал все заводы General Motors в Германии и других местах мира. Целью разговора, как он объяснил, было узнать, могут ли США помочь погасить конфликт между Германией и Англией с Францией. Второй целью, как нетрудно догадаться, было удержать Америку от вступления в войну. Лохнер, ставший большим сторонником мира во время Первой мировой войны, согласился это сделать – хотя и выразил удивление, что Дитрих обратился именно к нему, ведь тот был вполне знаком «с моими бескомпромиссными взглядами на нацистов».
19 октября Муни встретился с Герингом, который представил свое видение возможного соглашения между Германией и США, Британией и Францией. В Париже Муни доложил о своей беседе американскому послу Уильяму Буллитту, которому не нравилась сама идея того, что Муни лезет в подобные переговоры и ищет решения. Рузвельт встретился с Муни в Белом доме 2 декабря, и бизнесмен счел эту готовность президента выслушать его неофициальным сигналом продолжать попытки.
4 марта 1940 г., через два дня после встречи Гитлера с Уэллесом, Муни проводили в рейхсканцелярию для личной встречи с Гитлером. Очевидно, нацисты все еще надеялись, что он может сыграть роль того самого посредника, который им бы пригодился. Гитлер отнесся к собеседнику совершенно серьезно и сказал Муни, что Германия хочет уважать статус Англии как мировой державы, пока Германию уважают в той же мере. Он утверждал, что это может лечь в основу мирных соглашений с Рузвельтом, что станет началом сокращения вооружений и новой международной торговли. После еще нескольких встреч с представителями властей Германии Муни отослал Рузвельту суммарно пять сообщений об этих встречах. В письме от 2 апреля президент поблагодарил его за эти сообщения и написал, что они казались ему «по-настоящему полезны».
Но у Муни не получилось после этого встретиться с Рузвельтом лично. Он был убежден, что его на каждом шагу задерживают помощник президента Гарри Хопкинс и остальные, считавшие, что он пытается проталкивать «политику умиротворения». Осознав, что на ход событий ему повлиять не удастся, Муни написал Рузвельту письмо, полное разочарования, где выражал сожаление, что ему «не представилась возможность познакомить вас с некоторыми аргументами к возвращению на тот курс, который мы с вами рассматривали прошлой зимой». Далее он добавлял: «Я все же надеюсь, пока военные действия против Англии не начались снова… заинтересовать вас попыткой добиться мира».
Примечательно, что Лохнер, пытавшийся на каждом шагу помогать Муни, явно надеялся на то же самое. Глава корреспондентского пункта Associated Press был настоящим антинацистом, но в еще большей степени он был борцом за мир – даже когда вторжение в Польшу уже случилось.
Уэллес был совершенно прав: решения уже были приняты. Армии Гитлера в апреле вступили в Данию и Норвегию, а затем, в мае, в Голландию, Бельгию и Францию, одерживая победы со скоростью, напугавшей даже американских корреспондентов и дипломатов, находившихся в Берлине и имевших неплохое представление о намерениях Германии. Послушав 9 апреля выступление министра иностранных дел фон Риббентропа, говорившего, что это Британия виновна «в вопиющем нападении на нейтральную страну», а немецкие войска просто защищали их последних жертв, Ширер признался: «Я был в шоке. Напрасно – я ведь уже много лет провел в Гитлерленде. Но все равно в шоке».
Дания сдалась в тот же день, когда в нее вошли немецкие войска. Харш прилетел в Копенгаген на немецком транспортном самолете и в конце дня сообщил: «Я никогда представить себе не мог, что вживую увижу людей в состоянии такой душевной боли». Он обнаружил, что датчане были «совершенно сломлены физически и эмоционально». Ведя радиопередачу из Берлина, Ширер говорил, что немцы ожидали от норвежцев такой же быстрой капитуляции – но в этом они ошиблись. Норвежцы сражались на земле и на море, им помогал британский флот и сухопутные войска из Британии и Франции. 14 апреля Ширер записал в своем дневнике то, что ни за что не прошло бы цензуру в радиоэфире: «Гитлер сейчас сеет в Европе то, что уничтожит не только его, но и его нацию».
Когда Гитлер 10 мая начал вторжение в Нидерланды, не дожидаясь конца боев в Норвегии, «немецкий каток», как назвал это Ширер, выглядел неостановимым. Германские власти решились в этот раз пустить американских корреспондентов двигаться прямо с немецкими войсками, когда те 20 мая вступили в Бельгию. «Любой берлинский журналист с самого 10 мая мечтал там побывать, именно сейчас, когда Бельгия видит грандиозную, ужасающую армию Гитлера в действии», – вот что в тот день сообщал в Нью-Йорк Лохнер, один из первых трех корреспондентов, которым довелось на это посмотреть.
Вдохновленный этой возможностью, Лохнер потрясенно наблюдал, как немецкая авиация произвела революцию в том, как ведутся войны. Он объяснял своим читателям, что сперва разведочные самолеты люфтваффе оценивают
