Книги Якова - Ольга Токарчук
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поднимается шум, но Шор заставляет всех замолчать и указывает на Моше из Подгайцев. Тот грузно поднимается в своей шубе и говорит:
– Чтобы все случилось так, как мы хотим, следует решительно настаивать на двух моментах, которые являются правдой: что мы верим в Троицу, которая есть Бог единый в трех лицах, и никаких дискуссий на эту тему – кто в эту Троицу входит и так далее, и что мы раз и навсегда отвергаем Талмуд как источник ошибок и богохульства. Это все. Достаточно.
Они молча расходятся, шаркая ногами по опилкам, которыми посыпан пол.
Как сбываются дурные пророчества мачехи Гитли
Когда в Лянцкороне начались волнения и арестовали всех мужчин, Гитля не сильно пострадала. На ночь обеих «стражниц» забрала к себе Хая, за которой вскоре пришел муж и увел их домой. Хая, чью грудь еще несколько часов назад торжественно целовали, теперь напоминает домохозяйку – застилает им обеим кровати, кормит простоквашей.
– Милое дитя, нечего тебе тут делать, – сказала она Гитле, присев к ней на постель и поглаживая по щеке. – Уходи отсюда, поезжай во Львов и проси прощения у отца. Он тебя примет.
На следующий день она дает им несколько грошей, и обе девушки покидают дом. Не произнеся ни слова, тут же расходятся в разные стороны (там, куда пошла Гитля, на снегу были обнаружены следы крови). Гитля вывернула шубу наизнанку и направилась к дороге. На попутных санях попыталась добраться до Львова, но не ради отца, а полагая, что Господин, скорее всего, там.
В начале февраля Гитля уже находится во Львове, но не смеет показаться отцу на глаза. Однажды она тайком подглядела, как он идет в гмину – жмется к стене, сгорбленный и старый, семенит меленькими шажками и что-то бормочет себе под нос. Гитле его жалко, но она не двигается с места. Идет к сестре покойной матери, которая живет неподалеку от синагоги, но та уже знает, что случилось, и захлопывает дверь у племянницы перед носом. Через закрытую дверь девушка еще долго слышит, как тетка оплакивает судьбу ее отца.
Она стоит на углу улицы, где начинаются еврейские дома. Ветер развевает юбку, на тонких чулках тают снежинки. Скоро она протянет руку за милостыней или начнет продавать себя за кусок хлеба, и все случится так, как предсказывала мачеха: Гитля скатится на самое дно. Поэтому она гордо стоит на морозе – по крайней мере, так ей кажется, что гордо. Но молодой еврей в штраймле, огромной меховой шапке, даже не взглянув на нее, сует Гитле грош, за который девушка покупает себе теплый бублик. Постепенно она смиряется с мыслью о том, что выглядит как блудница – волосы растрепаны, грязная, голодная. И вдруг ее охватывает чувство полной свободы. Гитля входит в первый попавшийся двор, первый попавшийся дом, поднимается на второй этаж и стучит в ближайшую дверь.
Открывает высокий сгорбленный мужчина в ночном колпаке и халате, подбитом темным мехом. На носу у него очки. Он держит перед собой свечу, которая освещает резкие черты лица.
– Чего тебе? – спрашивает мужчина хриплым низким голосом и инстинктивно начинает искать монеты, чтобы подать нищенке.
– Я – правнучка польского короля, – говорит Гитля. – Ищу достойное жилье.
15
Как в Каменце бывший минарет превращается в колонну с Богоматерью
Летом 1756 года Нахман, Яков и Шломо Шор прибывают в Каменец под видом обычных евреев, приехавших из-за Смотрича продавать чеснок. На плечах Нахман несет коромысло, на нем висят корзины с чесноком. Яков в бедном лапсердаке, но на лапти из лыка не согласился, так что обут в хорошие кожаные ботинки, носы которых виднеются из-под его широких штанов. Одетый наполовину по-турецки, наполовину по-армянски, он выглядит бродягой непонятного происхождения, каких множество у границы – никто на них особо не обращает внимания. На лице Шломо Шора, высокого и худого, написано такое чувство собственного достоинства, что в бродягу его превратить сложно. В длинном темном пальто и крестьянских сапогах он напоминает служителя какого-то неопределенного религиозного культа и вызывает у окружающих невольное уважение.
Сейчас все трое стоят перед каменецким собором Петра и Павла в большой толпе, которая горячо обсуждает установку статуи на высокой колонне. Это событие привлекло всех жителей окрестных деревень и близлежащих и дальних улочек, а также покупателей из лавочек на рыночной площади; даже ксендзы вышли посмотреть, как деревянный кран поднимает золотую фигуру. Только что они оживленно и громко разговаривали, а теперь стихли, глядя на статую, которая вдруг закачалась, угрожая порвать веревки и рухнуть на головы собравшимся. Толпа немного расступается. Рабочие не здешние, люди перешептываются, что из Гданьска и что вся статуя была отлита в Гданьске, щедро позолочена и ее целый месяц везли сюда на подводах. А саму колонну поставили еще турки, и долгие годы ее венчал полумесяц, потому что это была часть минарета, в который они, нечестивцы, превратили собор. Но теперь Пресвятая Дева вернулась и воцарится над городом и головами его жителей.
Наконец статуя занимает свое место. Толпа вздыхает, кто-то запевает гимн. Теперь можно увидеть всю фигуру целиком. Богородица, Дева Мария, Владычица Милосердная, Царица Небесная – здесь юная девушка, бегущая легко, пританцовывая, раскинув руки, словно бы в знак приветствия. Вот-вот обнимет и прижмет к груди. Нахман задирает голову, прикрывает ладонью глаза, белое небо ослепляет его, и ему кажется, будто Дева Мария говорит: «Ну же, потанцуй со мной», или «Давай поиграем», или «Дай мне руку». Яков протягивает руку и указывает на статую – напрасно, все и так собрались, чтобы смотреть на нее. Однако Нахман знает, чтó хочет сказать Яков: это Дева, священная Шхина, божественное присутствие в темном мире. В это мгновение из-за облаков выныривает солнце, совершенно неожиданно, потому что с утра было пасмурно, луч падает на статую, гданьское золото вспыхивает, словно еще одно солнце, и внезапно соборная площадь Каменца освещается; свет свежий, радостный, и Дева, бегущая по небесам, кажется воплощением доброты, как тот, кто спускается к людям, чтобы дать им надежду: все будет хорошо. Народ вздыхает, восхищенный этим лучезарным фейерверком: Пресвятая Богородица. Люди щурятся и преклоняют колени перед очевидным свидетельством чуда. Это знак, знак, твердят все, толпа опускается на колени, и они тоже. Глаза Нахмана полны слез, его растроганность передается остальным. Чудо есть чудо, оно не связано ни с какой
