Остров - Пётр Валерьевич Кожевников

Хочешь, чтобы я подошла к тебе. Обняла. Прижалась. А сам оттолкнешь. Докажешь, что ты — главный. Что можешь мучить меня. Бить. Издеваться. А потом раздвигать мои ноги. И сводить с ума!

Сидит на диване. Курит. Смотрит на Сашу.

— Что у него делала? — Раздеваясь, прикурил. Посмотрел на нее? Испуг? Любовь? Хочет! Мало, наверное. — А?

— Я не к нему. К Раисе. А они потом с отцом пили. Не поделили чего-то. — В простыне, как в конверте. Глаза. — Я к ним не выходила.

— Ты пьяная. — Сел рядом. Бросил трусы на стол. — Тебя не поделили?

— Зачем ты. Я ж говорю, не выходила. — Она затушила сигарету. — Да и какое твое дело? Кто ты мне?

— Сожитель, сама называешь. Одного мало? — Дрожь. По телу. Рукам.

— Пошел ты на фиг! Уматывай! Не нужен! Катись к своим соскам! — Встала. К окну. Спиной. Повернулась. — Давай, давай! Не держу!

— Сука! — По лицу ладонью. Плачет. Кричит сквозь слезы. Жалко. Нет. Убью! Теплая. Приятная. Сволочь! — Фиг ли ты, шкурятина, воешь? Заткнись!

Сжал горло. Закричала. Закрыл ладонью рот. Дышать нечем! Сейчас умрет! Все! Все кончено! Страх! Ужас! Зарябило непонятное. Что-то в голове. Она не знает этого. Смерть?!

Отпустил. Не вздохнуть. Кашель. Кровь горит под самой кожей. Тушь плывет по раскаленному лицу. Ревет. Трясется. Он хочет ее. Голые, борются. Она тоже хочет. Но ей обидно. Наконец!

Отвернулся. Как угасающему костру недостижимая пища — его волосы, спина. Ягодицы. Спит.

Тамара нехотя встает. Накидывает халат. Чувствует — течет по ногам. Становится грустно. Но приятно еще. Идет в ванную.

НОЧЬ

Посреди кухни — отец. Храпит. Тараканы в ржавой раковине. Лампочка грязная — свет ее тускл. На занавесках — дыры. В них — ночь.

Было. Что-то было! Танк. Пулемет. Череп. Сила. Много ее. Он может все! Не всегда так получается, правда. Правда! Смена! Огонек! Он помнит все. Сила. Стон. Вода. Хлеб. Где он? Есть? Есть! Всегда есть! За Родину! За Сталина! За мамочку. Умерла. Нет ее.

А так все есть. А как вы думали?

УТРО

Двинуться невозможно. Сразу выворачивает. Глаза, кажется, лопнут. На них давит что-то. Голова в тисках. Раскалывается. А тот, что внизу, будто и не часть его. Маячит. Глупо. Сам-то он ничего не хочет. Оклематься бы.

Тамарка лицом к стене. Спит. С кухни — храп. Дядя Костя. Как бы встать? Блеванул. Черт!

На часах — восьмой. Стена кирпичная. Солнце. Дверь сочится рыжим светом. Птицы. Машины. Голоса. Не подняться!

1981

КРУГИ НА ВОДЕ

«А-а-а! О-о-о! У-а-а!» — слез хлесткий град пронзает руки. Незабудки не вынесут мороза: он заточил мое пылающее сердце. «А-а-а-а-а-а-а!!! О-о-о-о-о-о!!!» — рыдаю, запрокинув голову в листву: она — воротник, обнявший мое измученное лицо, она — спасение от холода. Те, кто вокруг, заиндевели: страшно представить, как от холода затвердевают их внутренности. Я вижу, как пар размазывается около их рта все меньшим пятном с каждым вздохом — с каждым выдохом, с каждым вздохом — с каждым выдохом. Дыши — это главное, а может быть, не это, может быть, главное — сердце, набат его, а может быть, мозг или душа, а может быть, как-то все вместе, как-то все вместе. Сторож. Сторож, я принесла незабудки. Сторож, можно как-то передать незабудки? Может быть, они не самые подходящие цветы в этом случае, но я, знаете, иных растений не отыскала, которые, на мой взгляд, больше бы подходили. Лютики, они слишком желтые. Нет, я не хочу обидеть, ни в коем случае. Лютики чудесны как и все цветы как рыбы как тополь как рыбы как тополь. Сторож я ведь говорю с вами не просто для того чтобы занять время его у нас и так чуть-чуть хватило бы Все может случиться сейчас же У меня вполне определенное желание просьба тяжба дружба невзгоды передайте пожалуйста будьте любезны сделайте милость вот эти цветы эти незабудки эти лазоревые глазки это огромное или малое все равно совершенно все равно но не хочу обидеть готова терпеть боль утраты горе это некоторое количество взглядов это какое-то количество взглядов туда наверх в палату если он там или прямо в родительную я понимаете ли его мать мама мамочка мамуля е... мать ах простите я знаю знаю меня ведь воспитывали обычно я не говорю то что думаю то есть не все то есть вначале думаю а потом говорю вначале еще до того как произнести первое слово решаю все ли сказать — и в какой форме и кому зачем почему где кто когда

Ты наконец родился. От меня отделилось нечто. Что же я делала в это время, чем занималась? Я, обвешанная сумками и сетками, истребляла последние (о, эти крохи!), последние рубли, приобретала необходимые тебе пеленки, простынки, пустышки, рожки, одеяльца, колготки, рубашки, кроватку, побрякушки, коляску, велосипед, собачку, дачу, солнце, кипарисовую тень, безумные закаты, свободу, остров в апельсиновом море, великое одиночество художника. В эти самые минуты я знала, я чувствовала, что скоро, совсем скоро, вот сейчас: да-да-да — А-у-а-о-а-а!!! — ты отделился от меня. Врач отсекает нашу последнюю связь. Отныне ты сам по себе. Как же ты похож на него: то же выражение неизбывной тоски — по чему, по ком? Он говорил мне — ты не можешь понять. И та же сила во взгляде. Все это — мгновения. Пропало. Ты просто новорожденный, обыкновенный скисший помидор — так сказал бы он, знаю, и в этом не было бы неприязни. Мне кажется, его уже нет, но где же он? Тебя уносят куда-то. Я вижу это, о чем-то болтая со сторожем, а может быть, с кассиршей. Да, да, обвешанная сумками и сетками, одуревшая кляча — я именно так и выглядела ненакрашенная, непричесанная, в каком-то, не в каком-то, а в моем, пожалуй, не пожалуй, а точно, в моем единственном пальто, верх которого представляло мое детское пальтишко, а низ был сшит из бабушкиного: я тебя с ней буду знакомить, обязательно, да-да, когда тебе исполнится четыре года и ты ее полюбишь. Правда.