Адмирал Сенявин - Иван Фирсов

Что было французскому эмигранту до заботы русского адмирала о своих соотечественниках! Можно ли беспокоить подобными «мелочами» монаршее внимание…

— Нынче государство в денежном расстройстве. Потому всем сразу платить не резон. Не так ли, Иван Иванович? — шутливо проговорил Александр, снисходительно вскинув взгляд на Траверсе.

Так давно уже звали подчиненные и царедворцы адмирала, позабыв начисто прежнее имя француза. Слава Богу, на его счету лежали давно кругленькие суммы, которые существенно выросли после перевода в Петербург. Черноморское правление тоже ему принесло немало; испортил дело только этот дерзкий Сенявин, блюститель порядка нашелся. Ведь добился в свое время, мерзавец, что ему, командующему флотом, пришлось выплачивать в казну несколько тысяч за гнилые сухари, посланные на Корфу…

— Ваше величество, рассуждаете весьма мудро. Нельзя давать повод этим… — Траверсе замешкался, — этим настырным жалобщикам.

— Вот и прекрасно. — Александр взялся за перо. — Однако надо же хоть что-то выдать. — Он повертел перо. — На первый случай выдадим деньги тем, кто вышел в отставку, и пожалуй, — он поморщил лоб, — наследникам усопших, царство им небесное.

Александр черкнул резолюцию и откинулся. Однако Траверсе решил добить все сенявинские дела, пока позволяло монаршее настроение.

— Ваше величество, в деле еще одно прошение Сенявина, по части возмещения истраченных им призовых денег за потопленные и плененные корабли. — Он услужливо наклонился и перевернул страницу.

— На каком основании? — Александра передернуло.

— Ваше величество утвердили сие положение законом пять лет назад. Однако думается, есть повод воздержаться от выплаты.

— Каким образом?

Траверсе давно задумывался о том, каким манером свести счеты с ненавистным ему Сенявиным. Благо он сейчас в опале, можно ударить без опаски.

Императору же следует преподнести все осторожно, не затрагивая его самолюбия:

— Сенявин, ваше величество, самовольно увел эскадру из Лиссабона в Портсмут и отдал ее англичанам. Россия лишилась больших ценностей.

Логика Траверсе была простой, но ложной. Сенявин не отдавал российских кораблей, а сдал их по договору временно под охрану, гарантирующую их сбережение. Однако камушек был брошен, по воде пошли круги…

— В самом деле, Сенявин дерзит. Мало, что меня ослушался, так он еще осмеливается просить деньги за то, чего не было.

Довольный удачным разрешением щекотливого дела, Александр заскрипел пером. «Надобно этого Сенявина, — подумал Траверсе, — упечь подальше».

Траверсе умел уловить настроение императора.

— Ваше величество, Сенявин не у дел полтора года, как прикажете с ним поступить?

Александр меланхолично поднял глаза:

— А ты сам что думаешь?

Для приличия маркиз помолчал, будто раздумывал.

— Мне кажется, ваше величество, держать Сенявина с крамольными замашками вблизи столицы не имеет смысла…

Александр ценил в своем министре способность отгадывать сокровенное.

— Пожалуй, ты прав. И что же предлагаешь?

— Сенявин ранее в Ревеле начальствовал, нынче там вакансия предполагается…

— Быть по сему. — Александр встал, утомленный чересчур затянувшимся докладом…

Поскольку «и самая эскадра судов, приобретавшая сии призы, оставлена в неприятельских руках, то и нельзя предполагать для нее установленной о призах награды», рассудил император.

Пришел ответ на доклад и рапорт Сенявина. Тут же, возмущенный, он отправил новый рапорт на имя царя. Но теперь Траверсе действовал по-иному — он даже не доложил о рапорте Александру, возвратив его «с стремительным отказом».

Почти одновременно, в разгар весны 1811 года, поступило высочайшее повеление — вице-адмиралу Сенявину убыть к новому месту службы — главным командиром Ревельского порта.

«Новое» место оказалось старым, заштатным, которое он занимал, будучи контр-адмиралом.

Опалу сменила немилость…

Однако особых размышлений не могло быть — кругом в долгах, семья бедствует. Вдобавок в Петербурге зашел к брату, узнал невеселые новости. Тот давно был в отставке по ранению, часто болел, рассказал о новостях из Комлева:

— Матушка письмо прислала, жалуется. До сей поры перебивается кое-как, так ей имение и не возвратили.

В одном из первых писем из Ревеля Сенявин отправил прошение калужскому губернатору о возвращении родового имения.

Ревель встретил приветливо — ярким солнцем, зеркальной гладью гавани, подстриженными аллеями Кадриорга. Все сияло чистотой и порядком. Жена и дети радовались — наконец-то обрели спокойствие, а Дмитрий Николаевич хмурился — тихая заводь не по его натуре. В заботах по наведению порядка в порту, где его помнили и ценили, промелькнули лето и осень. После ледостава, перед Рождеством, отпросился на несколько дней в столицу — проведать Николая в Морском корпусе. Ротный командир похвалил сына. Зашел к Карцову, разговорились.

— Слыхал я, Дмитрий Николаевич, о твоих мытарствах. На эскадре, да и в Кронштадте офицеры, не стесняясь, поговаривают о происках маркиза. Он все государю нашептывает.

Сенявин устало ухмыльнулся.

— По мне, Петр Кондратьевич, все одно. Я спокоен за себя. Однако служители-то за что страдают? Жалованье до сих пор не выплатили. Многие мне пишут, — кто болен, кто немощен, — просят заступиться. А призовых денег совсем не желают возмещать. — Сенявин махнул рукой. — Что, новости в столице какие по нашей части?

— Ходят упорные слухи, будто замирению с Бонапартом конец скоро предвидится, — Карцов понизил голос, — в Адмиралтейств-коллегии есть достоверные сведения. Вроде бы французы на Балтике начали готовить суда для перевозок морем. Замысливают, видимо, в сторону Риги, Финского залива десантировать.

— В Ревеле купцы то же поговаривают — в Данциге и Кольберге французы зашевелились.

Окончательно сомнения рассеял при встрече Мордвинов.

— Весь вопрос только во времени. Наполеон еще прошлой весной в открытую угрожал послу Куракину. Кроме прочего, подтверждает сведения эти и Михаил Михайлович, он-то вхож к государю.

Мордвинов всего не знал. Михаил Сперанский по поручению Александра через посольского чиновника в Париже Карла Нессельроде уже несколько лет как наладил тайные сношения с Талейраном. За большие деньги в Петербурге знали все замыслы Парижа. Талейран называл время начала войны — лето 1812 года…

Сенявин собрался уходить, но Мордвинов остановил его, притворил плотно дверь. Щелкнул замком секретера, вынул папку.

— Вы не слыхали о некоем анонимном письме на имя государя?

Сенявин недоуменно покачал головой.

Мордвинов протянул ему папку, указал на кресло.

— В таком случае, Дмитрий Николаевич, я обязан ознакомить вас с оным. Почему? Поймете сами.

Сенявин раскрыл папку. Письмо было длинное, список на шести-семи листах. Вначале автор упрекал Александра за позорный мир в Тильзите, который унизил Россию, принес ей много бед. Осуждалась политика Александра и в различных сферах.

В письме не упоминались конкретные лица, кроме одного абзаца, который Сенявин прочитал дважды: «Морские силы еще более расстроены, нежели армия: вместо флота мы имеем только одну эскадру Сенявина и морской департамент заслуживает сие имя потому только, что стоит государству чрезвычайных и бесполезных издержек. Сенявин, заслуживший своею храбростью и поведением всеобщее уважение народа, притесняем и нетерпим потому только, что он воспитанник Мордвинова, того Мордвинова, который любит говорить правду монарху. В таких морях, где властвовали российские флоты, ныне российский флот не смеет показаться».

По мере чтения напряженность с лица Сенявина исчезала, и, кончив чтение, он улыбался. Покачав головой, возвратил письмо Мордвинову.

— Смелость автора вписала наши имена в историю, Николай Семенович.

Мордвинов также с улыбкой ответил:

— Мне отрадно видеть ваше настроение, и вы понимаете, что я ни в какие наставники вам не гожусь по линии военных и морских дел. Пожалуй, даже наоборот — готов поучиться у вас. Жаль, что поздновато. — Он рассмеялся.

— Автор прав, Николай Семенович, вы мудро преподаете правильный образ поведения, подобающий честному человеку.

— Оставим сие на его совести, но я был обязан ознакомить вас с письмом не только ради просвещения. — Мордвинов сделал паузу. — Мне достоверно известно, письмо это давно доложено государю. Почему у меня сложилось твердое убеждение, что отношение к вам государя в коей-то мере сим обусловлено. Да и на себе чувствую иногда неприязнь его.

Сенявин размышлял минуту-другую.

— Безмерно вам признателен, Николай Семенович, за доверие, можете не сомневаться во мне. Что касается государя, его дело, как он думает обо мне. Моя совесть чиста. Я всегда предан престолу и живота не щадил ради него и Отечества.