Люди города и предместья (сборник) - Людмила Улицкая

Я благодарю вас за то терпение и внимание, с которыми вы меня выслушали.

Я готов ответить на вопросы, которые у вас возникли.

ЭЛКЕР АУШЕ. Какое у вас самое страшное воспоминание о годах войны? И какое — самое радостное?

ДАНИЭЛЬ ШТАЙН. За долгие годы я совершил много глупых и неправильных поступков. И есть один поступок, о котором я скорблю всю жизнь. Он и есть мое самое страшное воспоминание. Однажды в полицейский участок позвонили и сообщили, что партизаны напали на двух немецких солдат, проверявших телефонную линию. Один был убит, а второму удалось убежать. Убегая, он заметил, что люди, работавшие в поле, показывали кому-то направление, в котором он побежал. После того как он вернулся в часть, нам оттуда позвонили и сообщили о происшествии. Нам приказали произвести расправу в этой деревне. Это означало, что расстреляют каждого десятого жителя, а деревню сожгут. Были собраны большие силы — подразделения германской армии и жандармерия, примерно 250 солдат и полицейских. Деревню окружили, дома обыскали, всех выгнали из домов и вывели в поле. Из двухсот человек следовало отобрать 20, которых должны были расстрелять.

Тогда я подошел к майору Рейнгольду и сказал:

— Господин полицмейстер, мы ведь не на фронте. Вы хозяин этой области, вы отвечаете за жизнь и смерть этих людей. Зачем убивать невиновных? Это крестьяне, которые снабжают и себя, и нашу армию продовольствием.

Мы были с майором Рейнгольдом в хороших отношениях, так что я мог такое позволить. Он мне ответил:

— Хорошо, тогда найдите тех, кто помогал в поле партизанам. Этого будет достаточно.

Я был в большом затруднении. Подошел к старосте и объяснил ему, что кто-то должен умереть. И если он найдет двух, это может спасти жизнь двадцати. На кого-то надо показать.

Староста меня сразу понял. Он подозвал местного дурачка, умственно отсталого парня лет семнадцати, и лесника. Этот лесник за несколько недель до этого события выдал одного мальчика — тот стрелял по немцам из дома, стоявшего в отдалении от деревни. Полицейские тогда по доносу лесника нашли мальчика, обнаружили при нем ружье и расстреляли. Я при этом присутствовал и должен был переводить приказ о расстреле:

«Именем Великого Германского рейха…»

И теперь этот предатель сам становился жертвой. Я помню, что в тот момент подумал: справедливость все же торжествует…

Лесник стал на колени и начал меня умолять:

— Господин, скажите им, что я не виноват. Я готов показать, где скрываются партизаны…

Положение было ужасным и для него, и для меня. Для него — потому что деревенские слышали, что он говорит, и непременно ему отомстили бы. Для меня — потому что я должен был переводить то, что он сказал, а среди немецких солдат могли быть уроженцы Силезии, понимающие лесника. И я пошел на риск. Мне нужно было в ответе непременно употребить слово «партизаны». И я сказал начальнику полиции:

— Он говорит, что не виноват и не показывал партизанам направления, куда убежал солдат.

Начальник полиции сказал — в расход!

Тут лесник стал умолять начальника, обещал отвести всех хоть сейчас в лагерь партизан… Я опять переводил неправильно.

Затем обоих расстреляли — лесника и дурачка. Дом лесничего сожгли. Но только один дом, а не всю деревню.

Потом я узнал, что у лесника было одиннадцать детей. И дурачок, ни в чем не повинный… Эти воспоминания поныне лежат на мне тяжким грузом. Ужасные воспоминания…

Да, радостные… Простите, не могу сейчас припомнить… Может быть, те часы, что я провел с Марысей Валевич. Эта была первая влюбленность, и такое сильное ощущение радости от женской красоты, от женского очарования… Да, наверное…

КРИСТОФ ЭККЕ. Понравился ли вам наш город?

ДАНИЭЛЬ ШТАЙН. Фрайбург меня очень тронул. В день, когда я приехал, я обратил внимание на ручеек, который в каменной облицовке вьется по всему городу. И я подумал: как украшает город этот скромный ручеек. Я подумал, что это средневековая достопримечательность, сохранившаяся до наших дней. А потом я вышел на городскую площадь, и мне показали новую синагогу, построенную вместо разрушенной во время войны, и оказалось, что ручеек берет начало от фонтана возле синагоги, от фонтана, символизирующего слезы тех, кто оплакивает погибших еврейских жителей вашего города. Их было около двух тысяч, они были вывезены во Францию и там погибли в лагере смерти. Я думаю, это самый прекрасный знак памяти о Шоа, который я видел. И ручеек очень украшает город Фрайбург.

АНДРЕА СВИГЕЛЬ. Можно ли приехать в Израиль на каникулы, чтобы вы показали нам свои любимые места?

ДАНИЭЛЬ ШТАЙН. Да, конечно. Я вожу экскурсии по Израилю. Быть монахом — не профессия. Профессия моя сейчас — экскурсовод. Я оставлю вам свой адрес, вы напишите заранее, и мы сможем вас принять. Только обязательно заранее, потому что иногда приезжает сразу много туристов, а я не очень люблю водить большие группы.

ЭЛИЗАБЕТ РАУХ. Каковы ваши отношения с евреями? Я имею в виду — как они к вам относятся?

ДАНИЭЛЬ ШТАЙН. Евреи — мои братья. Есть семья моего родного брата, и они давно привыкли, что у них есть странный родственник — католический священник. С моими племянниками — у меня три племянницы и племянник — у меня очень близкие и теплые отношения. Есть ученые евреи и даже раввины, с которыми я нахожусь в дружеских и очень содержательных отношениях. Когда я приехал в Израиль, меня встретили как борца с фашизмом, даже как героя. Некоторые смирились с тем, что я христианин. Других это раздражает. Но я не чувствую враждебности к себе лично, хотя в истории христианства есть такие страницы, которые хотелось бы вырвать. Увы, это невозможно… Страх и недоверие иудеев к христианам имеет историческое обоснование, ведь Церковь часто выступала организатором еврейских погромов…

ФАТИМА АДАШИ. Как вы относитесь к неверующим?

ДАНИЭЛЬ ШТАЙН. Дорогая Фатима! Признаюсь, что в своей жизни я не встречал неверующих людей. Скажем так, почти не встречал. Большинство людей, кроме тех, кто полностью и безоговорочно принимает выбранную ими или унаследованную от родителей веру, имеют свое представление о Высшей Силе, о том Двигателе мира, который мы, верующие, называем Творцом. Есть также люди, которые обожествляют какую-то собственную идею, провозглашают ее богом, служат ему и поклоняются. Идеей этой может быть что угодно: к этой породе людей относятся и убежденные коммунисты, и фашисты. Иногда это бывает очень небольшая идея — например, идея об инопланетянах или о вегетарианстве, но человек способен обожествить любую идею. В случае, скажем, вегетарианства это не опасно для окружающих, а вот в случае фашизма — очень опасно.

Среди моих друзей был один врач, который на словах отрицал присутствие Бога в мире, но жил в таком бескорыстном служении больным, что его словесное непризнание Бога не имело никакого значения. Одинаковое у меня отношение к верующим и неверующим. Разница только в том, что за христиан, когда они совершают преступления, бывает особенно стыдно.

ТОМАС ЛЮТОФ. Когда вы в следующий раз приедете в Германию, то в какой город? Мне бы хотелось еще раз вас послушать. Мне кажется, у меня очень много вопросов, но сейчас я почему-то не могу задать ни одного. А, есть вопрос! Не написали ли вы книгу обо всех своих приключениях?

ДАНИЭЛЬ ШТАЙН. Я не знаю, когда в следующий раз приеду в Германию. У меня очень много работы дома, каждый раз трудно выбраться. Это хорошо, когда у человека много вопросов. Когда вопрос внутри человека созревает и начинает человека тревожить, то ответ непременно получается каким-то образом. Книг я никаких не пишу — я очень плохой писатель. Кроме того, мне приходится так много говорить, что совершенно нет времени для писания. Еле успеваю на письма отвечать.

40

1994 г., Хайфа.

Из дневника Хильды

Несколько дней назад я убиралась после детской группы, отскабливала пластилин, мыла посуду и уверена была, что в доме одна. Захожу в камору, которая торжественно зовется «кабинет», и вижу, что в полумраке Даниэль сидит на стуле в углу, с закрытыми глазами, шевелит губами, а пальцами быстро-быстро перебирает — спицы в руках! Вяжет. Или мне почудилось? Он даже не услышал, что я вошла. Он вообще теряет слух, я давно заметила. Я тихонько вышла, с грустным таким чувством. И немного смешно — как будто я застала его за неприличным занятием.

А вчера отмечали мое пятидесятилетие. Решили по старой памяти возле храма устроить пикник. Как раз воскресенье, после службы — много народу, почти весь приход. Были гости — приехали несколько человек из Иерусалима, Беба из Тверии, отец Всеволод, Фридман, Копейщиков, Нина и Сема Циглеры, много детей. Приехал наш любимый «малый брат» Жюльен Сомье из Акко, чокнутая «малая сестра» София, которая живет на шкафу, потому что ее маленькая квартира набита всеми бездомными, которых ей удастся заполучить, одна американская профессорша, одна русская писательница и венгерский нищий, который обосновался возле нашего храма.