Двойня для Цербера - Джулс Пленти

дневным светом стоит инвалидная коляска, а в ней — человек с сильно ссутуленными плечами. Из-за этой спины колесом он кажется совсем щуплым. Это не может быть Цербер. Я совсем не узнаю его в этом тощем, как палка, человеке с нелепо торчащими коленками — они вздёрнуты, потому что коляска слишком низкая для его роста.

Я медленно обхожу его и встаю напротив. Эти руки делали мне больно. Они творили со мной все. А теперь ссохлись так, что напоминают кости, покрытые желтоватой пергаментной кожей. Пальцы, которые он вталкивал в меня снова и снова, скрючены и поджаты так сильно, что ногти крепко впиваются в ладони.

Как это возможно? Как здоровое, обшитое мышцами тело могло превратиться в это, потеряв больше половины веса?

Я всматриваюсь в его лицо. У моего бывшего мучителя красивые, правильные черты. Были когда-то. Теперь они стерты мученической, больной гримасой. Рот открыт, передние зубы выпирают, а мощная нижняя челюсть словно задвинулась и вросла в шею. Из уголка рта тянутся ниточки слюны — она стекает на небрежно повязанный слюнявчик, который весь в пятнах.

И на этом жутком, застывшем в искаженной гримасе лице живые и полные боли глаза. Не такие яркие, как после приема «снежка», но в них есть осмысленность. Он узнал меня. Пожирает взглядом. И все. Больше ничего не может сделать.

Я столько раз представляла, что именно скажу ему, когда приду сюда, а сейчас в голове пусто, и я выдаю сухое и банальное:

— Здравствуй, Олег.

Его правая рука начинает дрожать, а изо рта вылетает тихий стон.

— Ты, наверное, думаешь, что я пришла сюда, чтобы сказать, что я не держу на тебя зла, потому что ты глубокий инвалид? Ведь таких немощных и убогих принято прощать. Но такого не будет, потому что ты сделал меня таким же чудовищем. Я не прощу тебя никогда и пришла, чтобы убедиться, что мне больше ничего не грозит. А еще чтобы показать, что тебе не удалось меня сломать, что я продолжаю жить. Знаешь, почему Игорь дождался дня свадьбы? Ну же, мне сказали, что ты можешь моргать в ответ. Давай договоримся, если «да», моргни один раз. «Нет» — два.

Смотрю на него не моргая, до мокрых уголков глаз. Новый Цербер, абсолютно мне незнаком. Он даже не может проглотить собственную слюну. Мне должно быть его жаль, но я улыбаюсь. Это происходит само. Улыбка застыла на моем лице, словно ее прорезали ножом.

Моргает. Дважды.

— Хочешь, расскажу? — Я подхожу чуть ближе и морщусь от запаха давно немытого тела. — Он хотел, чтобы тебя предала именно жена. Помнишь, как ты меня называл? Херова избалованная мажорка. Ты говорил, что на таких, как я, не женятся. Ты бы ничего не почувствовал, если бы ванильная принцесса, которую можно только трахать между делом, пошла против тебя. Но ты взвыл, когда тебя предала жена. В тот момент ты понял, что потерял все, да?

Он моргает. Один раз. И я замолкаю, размахиваясь для нового удара.

— Твои дети. Ты хотел сыновей, а там были девочки. И даже их я убивала, до обморока сидя в горячей ванне. Твои ублюдки были для меня как раковая опухоль. Ты не представляешь, как я обрадовалась выкидышу. Я ревела от счастья, что мне удалось избавиться от этого бремени.

И вновь приближаюсь к Церберу. Запах мочи и других телесных выделений нестерпим. Его волосы сбриты — остался только небольшой ежик. И я прекрасно вижу, как по скальпу бегают вши. Должно быть, это медленная пытка, когда ты не можешь даже почесаться.

Я, преодолевая отвращение, склоняюсь к нему и тихо спрашиваю у самого уха:

— За тобой плохо ухаживают, да? Игорь постарался быстро нас развести, чтобы у тебя не осталось родственников. А без них и твоих денег ты попал в этот казённый дом скорби. Если бы не Игорь Князев, я бы вынуждена была за тобой ухаживать, но он избавил меня от этого. Скажи, они тебя бьют?

Моргает. Я жду второго раза. Его нет.

— Ты помнишь, что делал со мной? Я надеюсь, что да, потому что единственное, что у тебя есть — это воспоминания. Ты помнишь, как вталкивал это в меня, — указываю взглядом на его пах. Под штанами бугрится что-то странное и раздутое. Возможно, памперсы. — Ты засовывал свой грязный член в мое тело, не оставив неоскверненным ни единого отверстия, в которое мог втиснуться. — Я замолкаю, потому что ком в горле мешает говорить. Делаю над собой гигантское усилие и четко произношу свой главный вопрос: — Они издеваются над тобой? Делают всякое?

Полный боли стон, и глаза, бешено мечущиеся в глазницах. Взгляд останавливается и упирается в меня. Моргает. Один раз.

Я вновь плачу. Мои слезы очистительные. Я этого хотела. Как же я этого хотела. Столько времени жаждала его страданий. Я так надеялась, что однажды мне хватит сил, чтобы взять с кухни нож и воткнуть ему в шею. Я не смогла. Рафа смог. Он хотел как лучше: обезвредить, а не убить, но внезапно обрек босса на страдания, хуже которых нет.

— Каково это, когда в тебя что-то запихивают помимо твоей воли? Ты теперь понимаешь, каково мне было все это время? Понимаешь, как я боялась тебя? Понимаешь, как больно мне было? Как это было унизительно? Понимаешь меня теперь, жалкий ты ублюдок?

Смотрит на меня, и я вижу, как из уголка глаза соскальзывает слезинка. Она похожа на каплю глицерина. Моргает. Один раз.

— И ты думаешь, мне тебя жаль? Нет, не жаль. Я пришла, чтобы сделать тебе еще хуже. Я так старалась сегодня ради тебя. Мне хотелось, чтобы ты увидел меня молодую и красивую. Чтобы доживал свои скудные дни, зная, что я счастлива с другим. Да, я не одна. Он не такой, как ты. Он настоящий мужчина. Я с ним впервые испытала оргазм.

Я касаюсь губами его щеки. Это все равно, что целовать смердящий разлагающийся труп. Денис прав: здесь долго не живут.

Цербер трясется и мычит, бешено моргая. Хочет сказать что-то, но мне это не интересно.

Я увидела