Последнее пророчество Эллады (СИ) - Мария Самтенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пейрифой с Загреем обернулись в поисках варваров, но ничего не увидели.
— Не туда смотришь, — сказала царица. — Смотри на небо. Видишь, там тучи? Они доползут до дворца и засыплют его снегом, а по этому снегу проскачет орда варваров.
«Очнись, дочка, очнись»
— Скажи, Пейрифой, твои воины привыкли сражаться по колено в снегу? Скоро снег обагрится их кровью. И во дворец хлынет орда варваров.
«Очнись, ты нужна нам…»
— И от дворца ничего не останется.
— Хватит каркать! — оборвал её Пейрифой. — Пока ты говорила, варвары пошли на приступ! Загрей, останься с матерью, а я пойду, соберу войско и преподам им урок!
***
Войско лапифского царя нужно было не собирать, а откапывать. Пушистый, белый, воздушный снег валил белыми хлопьями, засыпая все на своем пути. Город тонул в снегу. Дворец тоже тонул — весь, целиком, вместе с войнами, слугами, подданными. Снег поглотил Пейрифоя, держались только Персефона и Загрей. Все остальные уже сдались, отдались на милость стихии и были сожраны ею. Сдались и лапифы, и варвары, прежде наступавшие тёмной лавиной — все они оказались под снегом. И только повелевавший снегом колдун шел по глубоким сугробам, не отрывая взгляда огненных глаз от дворца, и страшная тень струилась в его волосах.
— Я не знаю, кто это, — в какой-то момент прошептала Персефона, — но он преследовал меня ещё со времен моей свадьбы. Все звал куда-то. Не знаю, куда. А теперь он идет, и мне страшно.
— Не бойся, мама, — сказал Загрей. — Я знаю, кто это, и как с ним бороться, и я не отдам тебя. Ты останешься здесь. Навсегда.
Персефона протянула руку, погладила сына по волосам:
— Ты мой герой! Будь осторожен. Этот колдун может быть опаснее, чем мы думаем. Я хотя бы видела его раньше, а ты — нет. Последний раз он вылезал из теней, когда тебя ещё и на свете не было.
— Ты ошибаешься, мама, — усмехнулся Загрей. — Я был всегда. И этот тип всегда мне мешал.
Он набрал полные легкие воздуха и дунул в сторону карабкающегося по снежной горе колдуна. Тот, кувыркаясь, полётел вниз, но тут же затормозил, отряхнул от снега длинные, отделанные мехом одежды и снова полез вверх.
Оглядевшись, Персефона обнаружила, что дворца нет и в помине, и они с Загреем стоят на вершине снежной горы, а страшный колдун медленно, но неотвратимо подбирается к ним. И вся Эллада, весь мир невообразимым образом сжался и одновременно расширился до этой горы, и больше в мире ничего и никого.
— Нет, сынок, ты не прав, — непонятно почему начала спорить Персефона. — Я первый раз увидела этого колдуна во время своей свадьбы, а тебя там не было.
— Потому, что я сам был твоей свадьбой, — ласково сказал Загрей. — И я не дал ему воплотиться в человеческом облике. Только в форме огня и теней. Это потом, когда ты пожелала, чтобы я родился, он стал похож на человека и смог применить свои… шаманские силы. Рождение ослабило меня, и я ускорял время как мог, чтобы стать зрелым мужем до того, как он нападет. Чтобы успеть.
— Успеть что? — не поняла Персефона.
— Сож… — начал Загрей.
— Да о чем ты вообще разговариваешь с этой хренотенью? — завопил снизу колдун, он преодолел уже две трети пути. — Ты что, не видишь, это даже не человек!
— Минуточку! — возмутилась Персефона. — Это мой сын! А ты вообще кто такой?
— Я твой сын, твоё начало и твой конец. Я тёмная сторона… — начал объяснять Загрей, но колдун его снова перебил.
— А я отец твоей дочери! — завопил он. — И нам с Макарией не нравится, что ты сидишь в своей голове и не хочешь выходить!
— А зачем тебе выходить? — сказал Загрей. — Давай я сожру тебя, и ты попадешь туда, где тебя уже не достанут всякие любители нажраться мухоморов и побродить по чужим снам! — закончив фразу, он не стал закрывать рот, и тот начал чёрной дырой расползаться во все стороны.
— Значит, мухоморы и правда были! — обрадовалась Персефона.
— Тьфу! — возмутился Загрей. — Что за безответственное отношение к собственной психике!
— Загрей! Что с твоей головой?
— А если ты пойдёшь со мной, я не буду тебя пилить, — коварно предложил колдун, подползая к вершине горы. — Я же люблю тебя. Только тебя, и больше никого.
Сказано это было с очевидным умыслом — было видно и по тону, и по глазам. Но это сработало — не разбираясь в нюансах, Персефона схватила Загрея, который стремился пнуть колдуна, чтобы тот не смог залезть, и дёрнула на себя.
Колдун залез, точнее, заполз на узкую площадку на вершине горы, и, перевернувшись на спину, посмотрел на Персефону снизу вверх:
— Пойдём, а? — тихо сказал он. — Нас там ждут. Я даже согласен взять эту хрень с колодцем вместо рта, которую ты называешь своим сыном, с собой.
Глаза у него были не огненными, а черными, тартарски черными, а волосы не дымными, а темно-русыми. Бросаться он не собирался, просто лежал и смотрел.
Персефона неопределённо пожала плечами:
— Мне хорошо и здесь.
— Я сожру тебя, и станет ещё лучше, — вставил Загрей, приглашающе раскрывая зев. — Соглашайся!
— Ты вообще помнишь меня? — без особого вопроса в голосе уточнил колдун. — А, ладно, я же вижу, что нет. Макарию не помнишь, Деметру, думаю, тоже не помнишь. Ну и ладно.
Персефона задумалась, принялась ворошить память, но в ней, странно обрезанной, как на грех не попадалось ничего подобного. Глядя на её попытки, Загрей обиженно надул губки, как в детстве, и царица решилась.
— Уходи, — сказала она колдуну. — Хватит меня преследовать. Я не хочу тебя видеть. И никуда с тобой не пойду.
Колдун встал, отряхнулся и смешно развёл руками:
— Значит, ты решила остаться тут навсегда? В своем… психоделическом сне?
— Да, — решительно сказала Персефона. Она не совсем понимала, о чем он говорит, но откуда-то знала ответ. — Я решила остаться тут. Тут нет боли, нет страданий, родные матери не травят детей, а герои не превратились в моральных уродов.
Колдун внимательно посмотрел на нее. Долго, долго смотрел. Казалось, от его взгляда начнет таять снег. Потом, видимо, что-то всё-таки разглядел, передёрнул плечами, отвернулся и принялся спускаться со снежной горы:
— Ну, раз тебе здесь так нравится — не силой же тебя тащить! — придётся мне тоже сюда переселиться, — сказал он, даже и не глядя на нее. — Сейчас только схожу за Макарией, я же не могу её бросить. Будем жить
