Петербургская Коломна - Георгий Зуев

Комната Константина Андреевича продолжала пополняться новыми красивыми вещами. По случаю приобретается старинный рабочий стол красного дерева, специально сделанный когда-то для неизвестного художника. Столешница снималась, и выдвигался пюпитр, его можно было поставить под любым углом. В столе имелось большое количество небольших ящичков и отделений для хранения красок, растворов и кистей. Несколько больших нижних ящиков стола предназначались для хранения бумаги. Этот стол служил для художника портативной мастерской. В комнате также установили прекрасный кабинетный рояль, заказанный у Стенвея, оформленный под старинный инструмент. Он имел очень приятный звук, напоминавший клавесин, и прекрасно вписался в интерьер. (После смерти Андрея Ивановича в комнату сына переместилась часть картин и рисунков из коллекции отца. Константин Андреевич продолжал пополнять ее новыми покупками.)

Художник К.А. Сомов в интерьере квартиры родового дома. Фото 1900 г.

Анюта имела свой дом. Костя пропадал в Париже. Старики остались одни в старом родовом гнезде, из которого улетели их любимые птенцы. В октябре 1897 года Андрей Иванович писал дорогому другу и сыну Косте: «…вот ты, наконец, в Париже… Мысль об этом весьма утешает меня в разлуке с тобой. Чего бы я ни дал, чтобы сделаться снова молодым и быть на твоем месте: жить в таком центре интеллигенции и всякого научного и технического движения, иметь там подле себя такого человека, как Бенуа, с которым можно делиться мыслями и впечатлениями, видеть несчетные сокровища искусства… Поэтому я не только не грущу по тебе, а сердечно радуюсь за тебя… Я верю, что ты разовьешься в хорошего художника, если будешь усердно работать… Эти мысли утешают меня в минуты, в которые чувствуется твое отсутствие. А это бывает преимущественно тогда, когда я вхожу в твою опустевшую комнату, или тогда, когда в долгий вечер я и мама сидим одни по своим углам и сходимся только за вечерним чаем, при питье которого твое место остается пустым… Первые дни после твоего отъезда нам было довольно жутко…».

Константин Андреевич Сомов являлся одним из ведущих художников круга «Мир искусства», общества живописцев, группировавшихся вокруг издаваемого под руководством С.П. Дягилева и А.Н. Бенуа одноименного журнала, выходившего в 1894–1904 годах. Начиная с 1898 года вплоть до 1903 года выставки «Мира искусства» объединяли мастеров, весьма различных по своим творческим позициям.

С «Миром искусства» сотрудничали и выставлялись там В.А. Серов и И.И. Левитан. Представителей «Мира искусства» критика не жаловала и не щадила. Стасов, самый непримиримый критик этого течения, считал, что Сомов вместе с Врубелем являлись типичными представителями декадентства. Маститый старец презрительно, но добродушно высказывался по поводу сомовских «каракулей, раскоряк и смехотворных боскетов», считая, что это не искусство, а «только невинные детские шалости». Стасову вторил и учитель К.А. Сомова по Академии художеств И.Е. Репин, и его собственный отец, А.И. Сомов.

Репин искренне сокрушался, что «способный юноша» Костя Сомов притворно напускает на себя «детскую тупость в красках…», «идиотизм» в композициях с «маленькими, выломанными уродцами». Отец же, Андрей Иванович Сомов, трижды побывав в феврале 1898 года на Дягилевской выставке, писал сыну в Париж не только об «умышленно картавом младенческом лепете», но и о том, что «странное впечатление производит на нас, стариков, Дягилевская выставка. Много на ней сущего хлама и вычурной ерунды, но среди чепухи попадаются там и сям попытки оригинально художественные и здоровые. На ваше декадентское направление я смотрю только как на резкий протест против того бесчувственного фотографирования природы, которому в течение сорока лет предавались наши художники, например, Шишкин, Крамской, Орловский и иные. Но дай бог чтобы этот протест, освободившись от крайностей, привел к чему-нибудь путному, а не выродился в юродство…

В Эрмитаже у нас теперь большая возня. Государь захотел, чтобы в заново отделанном эрмитажном театре давались для царской фамилии и избранных лиц двора балетные и другие представления, а после них ужин в Картинной галерее. Вследствие этого Эрмитаж закрыт для публики, в три большие его залы: испанской, итальянской и фламандской школы – провели электричество, установили их столами и убрали растениями, и теперь еженедельно бывают в них многолюдные собрания… Придворные бесчинства продлятся до самого Великого поста…».

Активным защитником К.А. Сомова был его друг и единомышленник А.Н. Бенуа, угадавший сложную природу таланта своего товарища в самом начале его пути. Убежденно подчеркивая реалистическое начало в искусстве Сомова, Бенуа очень ценил его портреты, в них, по выражению Бенуа, «нет никакой „жизненной ужимки“», нет гримасы. Подобно портретам Клуэ или Гольбейна это „только портреты". Люди на портретах Константина Андреевича не говорят, не улыбаются, не пытаются понравиться зрителям. Они глядят просто со всем сознанием силы, и это простое спокойное „глядение“ сообщает сомовским рисункам монументальную торжественность».

Однако не все знали, что работа над изображением людей для художника становилась всякий раз тяжелым и мучительным испытанием. Сомов перед сеансом, если писал заказные портреты, волновался невероятно. Увереннее и спокойнее он писал портреты близких – отца, матери, сестры, своих племянников и близких друзей. Портреты сестры получались превосходно. Упомяну прежде всего ранний карандашный портрет Анюты 1897 года. Миловидное беззаботное личико, на котором «торчит», как говорил Константин Андреевич, маленький вздернутый носик. С этого момента начнется эволюция в портретах Анны Андреевны, передающая все повороты и удары судьбы, неизбежную печать нелегких прожитых лет замечательной русской женщины.

Но то – еще впереди, а пока Константин Андреевич закончил работу над портретом молодой женщины, своей Анюточки, и после переезда из Мартышкино в город передал любимому племяннику пакет. В нем находился большой окантованный карандашный овальный портрет его матери, сделанный цветными карандашами на грубой серой бумаге. На стекле художник приклеил картонку с надписью: «Женька, не смей расковыривать портрет и вынимать его из-под стекла!» Евгений Сергеевич Михайлов впоследствии вспоминал: «Приятно сделанный, он интересен и тем, что является как бы родоначальником сомовских карандашных портретов. Даря его мне, четырехлетнему мальчишке, дядя, очевидно, хотел, чтобы портрет сохранился в нашей семье. В том же оформлении он висит у меня и сейчас».

1903-й год сложился для Анны Андреевны и Константина Андреевича печально. Зимой, в феврале, арестовали их родственников Валентину Ивановну и Нину Ивановну Сомовых. 13 февраля художник писал Е.Н. Званцевой: «Наши самые близкие и любимые друзья – Валя и Нина Сомовы почти погибли. Они арестованы и вот уже 3-й месяц содержатся изолированно от всех и друг от друга в предварительном заключении. Папа хлопотал у очень влиятельных людей и, увы! Ничего не мог сделать. Они лишились, конечно, места учительниц. Какова их судьба в будущем, неизвестно – должно быть, очень горькая – они попались в очень серьезном деле политической пропаганды. Грустно видеть воочию, как устроен свет. Честные, добрые люди гибнут, и нельзя помочь. Вы, я думаю, не раз слышали от меня об их доброте совершенно исключительной и вместе с тем об их уме, выдающемся среди людей, слывущих за умных…». Валю и Нину Сомовых в ноябре 1903 года осудили и сослали в Архангельскую губернию.

В марте – новое горе. Тяжело, септическим эндокардитом, заболел брат Саша. Болезнь протекала бурно, и 19 мая в 11 часов 30 минут вечера, проболев 3 месяца, старший брат, Александр Андреевич Сомов, скончался. Великое горе постигло всю семью. Анюта и Костя потеряли самого дорогого им человека на свете.

Январь нового 1904 года начался для России печально. Манифестом царя объявлено о войне с Японией. Старшая дочь саратовского губернатора Столыпина спросила отца, почему не видно того воодушевления народных масс, что описано в истории государства Российского при объявлении войны с французами в 1812 году. «Как может мужик идти радостно в бой, защищая какую-то арендованную землю в неведомых ему краях!» – последовал ответ будущего премьера России.

Война принесла в Петербург смуту, забастовки, демонстрации, народные волнения и вооруженные выступления народа. 2 апреля получили известие о гибели адмирала Макарова в Порт-Артуре. Афиши в городе призывают посетить морской манеж, где можно увидеть сенсационные зрелища – события на Дальнем Востоке, в Порт-Артуре, взрыв японского броненосца, сопровождающийся пальбой, пляской, пением и прочими эффектами. 15 апреля над городом в начале пятого часа дня пронесся сильный вихрь, сопровождавшийся чрезвычайно обильным дождем, при этом слышался удар грома. С 1 мая прекратилось освещение городских улиц. В прежние годы в это время улицы еще продолжали освещаться. А теперь в темные еще вечера город погружался во мрак. Обыватели Коломны пробирались к своим домам почти наощупь, натыкаясь на фонарные столбы.