Отрок. Женское оружие - Евгений Красницкий

Сбегать ей не понадобилось, потому как, увидев, что сделал боярич, старший наставник Алексей, легко раздвигая мешавших ему отроков, быстро оказался у крыльца, поднялся к стоявшей там боярыне, подмигнул ей и развернулся лицом к толпе. Потом он медленно, напоказ, протянул Анне руку, она в ответ положила поверх его ладони свою, и тут Алексей оглушительно засвистел, уставившись поверх голов на Андрея. Тот вздрогнул, посмотрел на враз помолодевшего Рудного воеводу, помотал головой, будто морок стряхивал. Алексей же, не видя немедленного ответа на свой сигнал (а это был именно воинский сигнал — «делай, как я»), повторил свист, подтвердив его для верности еще и условным жестом.

Первым опомнился Артемий. С довольной усмешкой он подскочил к стоявшей около самого крыльца Татьяне, подражая старшему наставнику, предложил ей руку и повел совершенно обалдевшую женщину вслед за своим старшиной. Усадил ее на лавку и тут же кивнул Демьяну, Кузьме и Дмитрию. Близнецы, не растерявшись, подхватили под руки тетку и проводили на почетное место рядом с сестрой. Дмитрию же досталась вторая боярышня.

Тут уж и прочие отроки рванули к девицам, в меру сил старательно подражая кто Мишке, кто старшему наставнику или Артемию, подхватывали зардевшихся, но довольных девок с двух сторон то под локотки, то за руки, провожали их к лавкам и усаживали. Взрослые тоже не терялись: Верка повисла на своем Макаре, глядя на него откровенно влюбленными глазами, а тот, довольно поглаживая бороду и молодцевато приосанившись, повел свою супругу к лавке не хуже, чем отроки, даже хромать меньше стал. Илья подхватил под бока смутившуюся, но довольную Ульяну и направился вслед за ними.

Когда же перед крыльцом стало свободнее, Алексей наконец повел боярыню к обычному месту, которое для них освободили раздвинувшиеся девки. Анна, садясь, скомандовала:

— Ну-ка, двигайтесь дальше. Наставников Арину с Андреем сейчас тоже здесь посадим.

Андрей выглядел все еще слегка не в себе, однако по примеру Алексея сообразил подать Арине руку. И хоть получилось у него не так ловко, как у отроков (Анна даже подумала, что, похоже, ее помощница после этого пальцами долго шевелить не сможет), да и на лавку он уселся с таким видом, будто сам себе удивлялся, но хотя бы, к облегчению Анны, не пытался сбежать.

То ли наставления боярыни пошли впрок, то ли выходка Мишани, а вслед за ним и прочих отроков свою роль сыграла, но посиделки удались на славу. Девчонки пели душевно, как никогда, выбирали самые задорные песни, без тоски и грусти, улыбались, а не хихикали в кулачки и, против обыкновения, не поддевали отроков язвительными насмешками, а просто шутили.

Да и Верка огоньку добавила: сидя рядом со своим Макаром и глядя на враз похорошевших девок, слушая их звонкое пение, она наконец не выдержала, толкнула мужа локтем в бок и провозгласила во всеуслышание:

— Ну, Макар, поня-я-ятно теперя, чо ты меня назад-то чуть не спровадил! Вона тут какие девки молодые да справные! Глаза небось разбегаются? Гляди у меня… а то я тоже вот не растеряюсь — отроков-то еще больше! Не все, чай, Просдоке, глядишь, и мне наставник Алексей парочку подгонит… Как, Алексей? Не обидишь честную жену? — обернулась она к старшему наставнику под смешки окружающих.

— Э-э нет, Вер, ты что? — усмехнулся тот в ответ, подкручивая ус. — Мало мне их от Макара спасать, так что я потом с глухим десятком делать буду?

— Почему с десятком, да еще с глухим? — опешила Верка.

— Да потому что меньшими силами им с тобой не управиться, а после тебя они не то что мои команды — трубы иерихонские не услышат, — разъяснил Алексей под грянувший в ответ на его слова общий хохот. Верка, весьма польщенная «десятком», смеялась от души, привалившись к Макару, который тоже в обиде не остался. Словом, веселье было в самом разгаре, когда Алексей, глянув на небо, поднялся и скомандовал, легко покрывая голосом мальчишеский смех:

— Пока не оглохли, слушай мою команду! Встать! По десяткам строиться! Урядники, развести десятки!

Девки с наставницами тоже поспешили к девичьей переодеваться: пора было идти к Плаве караваи печь. Женщины загодя собрали обереги у взрослых мужей, назначенных сопровождать отроков. Так уж повелось — всяк свой оберег, полученный при выходе в первый бой, сам хранил, и каждый раз его жена или еще какая родня непременно запекала в провожальный каравай. Потерять его считалось дурным знаком, и второй, приготовленный на замену, уже не имел той спасительной силы. Вот у Андрея как раз такой замененный оберег был — свой первый, матушкой ему даденный, он потерял, когда рану в горло получил, без памяти его тогда с поля боя вынесли. Анна не стала говорить этого Арине — и без того опасалась, как бы та не нарушила заведенные здесь порядки и не принялась голосить по уезжавшим, либо не удумала пасть Андрею на грудь с рыданиями, как делали иные туровские купчихи, провожая мужей. Заранее предупредила ее, что нельзя слез лить в дорогу. Та кивнула, что поняла; да, впрочем, и не похоже было, что собиралась, но какими взглядами с Андреем обменялась, когда он ей свой оберег передавал! Анна пожалела, что по обычаю нельзя сейчас тихонько в сторону уйти и прочих увести, чтоб эти двое наконец хоть о чем-то договориться могли — в эту ночь воинам положено спать, а не разговоры разговаривать, и нельзя этот зарок нарушать.

Была и еще одна задача, как разрешить которую Анна пока не знала. У наставников Глеба и Анисима не оказалось родственниц, чтобы взять из их рук те обереги. И если у Глеба жены вообще не было, и провожать его могла любая родня (Верка ему кем-то там приходилась… так — седьмая вода на киселе, но она и оберег приняла, да и каравай для него печь взялась), то с Анисимом дело обстояло хуже: жена его не приехала с бабами в крепость. Вездесущая и всезнающая Говоруха сказала, что Дарья отойти не может от дочери: та первый раз рожает, вторые сутки мается в бане, Настена не выходит от нее, да вроде пока без толку. И хотя после долгих подсчетов какое-то родство с Анисимом раскопала у себя та же Верка, но все сошлись, что неладно так получается, при живой-то жене.

Алексею, как и Мишане с Роськой, Анна такой оберег давно припасла. Но и тут не все понятно было: можно ли считать Анну женой или близкой родней старшему наставнику, чтобы ее каравай должную силу имел? Сомнения разрешила Ульяна, сказав, что раз нет у него больше никого, так кто ж еще? Если и не как жена, то как вдова побратима она вполне могла его провожать.

И еще пришлось утешать Вею. Ну не то чтобы утешать, а просто успокоить: она-то, по незнанию, конечно, своих не проводила, ведь и Стерв, и Яков уже несколько дней как ушли за болота. Правда, тут как раз особых сложностей не было — каравай и с отъезжающими можно передать.

Главная же заминка, помимо не приехавшей на проводы Дарьи, была в том, что прошлогодняя мука теперь, накануне уборки урожая, почти кончилась. Наскрести-то наскребли, но последнее, а караваев требовалось немало. Зачастую большими их и не пекли — не у всех и не всегда муки вдосталь было, а провожать надо. Анна решила было испечь отрокам по караваю на десяток, но привычной величины, и туда уже образки положить на всех — потом разберутся, кому какой достанется. Верка такое изменение обряда вроде тоже одобрила, но вот тихая и обычно не склонная к спорам Ульяна, все еще не привыкшая, что Лисовины их теперь своими считают и с робостью взиравшая на новую родню, неожиданно уперлась. Да так, что и про свою робость позабыла.

— Ты что же это удумала, Анна? — всплеснула она руками, когда увидела тесто, разделенное на несколько больших частей. — Как можно-то — один на всех! Пусть маленький, на один укус, а каждому надобно в руки дать! Негоже это вы решили, не по-людски. Ну Плава-то не знает наших обычаев, а вы-то о чем думаете? Все обереги в один каравай запекать — всем одинаковую судьбу пророчить! Разве ж так можно! Даже когда из одной семьи несколько мужей уходили, да и года бывали голодные, и то последнее по сусекам скребли, желуди да кору толкли, в тесто добавляли, а пекли каждому. Хоть с ладонь будет, да ему только!

Ульяна аж губу закусила, намеренная свое отстаивать, — Анна ее такой и не видела никогда.

«Надо же, тихоня-тихоня, а если что — вон она как может. Ну и молодец! Правильно она меня… тоже ведь за ребят переживает. Не дай Господи, весь десяток так и… А что годы голодные вспомнила — ну да, по обозникам-то они всегда больнее всех били, должно быть, и она немало натерпелась…»

Да и права была Ульяна — пусть каждому тот каравай девичьи руки передадут, если уж матерей нет. Решили же они, что даже те, у кого не нашлось родни из девок в десятке Анны, вполне могут считать Академию своей семьей. И наставницы — Анна с Ариной — имеют полное право им вместо матерей караваи испечь, а девицы, на правах сестер по той же Академии, теми хлебами одарить, как и прочими оберегами, что уже были заготовлены на всех. Вот из-за этого отец Михаил точно бы взвился, кабы узнал: без наузов ни одного ратника в дорогу не отпускали, и отпускать впредь не собирались. Так что и мальчишек оставлять без такой защиты было негоже.