Главный бой - Юрий Никитин

Владимир поднялся, движением руки остановил вскочивших воевод. Воин хмуро оглядел всех, остановил взор на Владимире:

— Ты каган этого племени?..

— Я князь, — ответил Владимир сдержанно. — Кто ты, посмевший войти так дерзко…

— Меня зовут Мирант, — сообщил воин. — Я был побежден в поединке великим воином… да попадет он в небесное воинство моего избранного народа касогов, а я дал ему слово явиться на службу киевскому князю.

Воеводы загалдели как гуси, несолидно таким уважаемым и солидным людям, а Владимир, прищурившись, оглядел воина с головы до ног:

— Скажи, доблестный Мирант… тебя победил воин в красном плаще? Лик светел, золотые кудри до плеч?

Мирант кивнул, а Волчий Хвост неосторожно спросил:

— И женщина с ним, говорят…

Мирант покачал головой:

— Нет.

Воеводы удовлетворенно переглянулись, Волчий Хвост сказал уверенно:

— Точно Добрыня! Чтоб он да с бабами…

Воин зычно кашлянул, прочищая горло, сплюнул прямо на пол, добавил:

— С двумя женщинами.

В палате настала мертвая тишина. Волчий Хвост переспросил неверяще:

— С… двумя… женщинами?

— Это не женщины, — сказал Мирант медленно. Глаза его стали совсем щелками, а голос превратился в тягучий мед. — С ним были не женщины.

— А… кто?

— Небесные девы, созданные Творцом всего сущего для утех мужчин. Одна знойная как дыхание пустыни, тело как золотой мед, собранный небесными пчелами. Щеки как персик, дыхание ароматно, стан тоньше камыша… а вторая… О, вторая! Это падающий с небес водопад чистой холодной воды, что способен исцелить любого мужчину и вдохнуть в него силы. Это наслаждение для настоящих, это для мужчин, которые…

Он захлебнулся потоком жарких слов, глаза горели, и грудь раздувалась от избытка чувств.

Волчий Хвост покачал головой:

— Нет, это не Добрыня!

— Не Добрыня, — сказали и другие. — Не может быть, чтобы Добрыня… Не Добрыня, точно не Добрыня. А если Добрыня, то уж точно мир гикнулся.

Дюсен снова рубился в гуще схватки, сабля пощербилась от частых ударов, а толстые пластины доспехов от зарубок стали похожи на колоды для рубки мяса. Он дрался зло и умело, весь уйдя в искусство защищаться и бить в ответ, когда вдруг увидел шагах в семи хана Уланбега, бледного и с отчаянными глазами. Тот сражался с двумя киевскими ратниками. Старый степной барс был все еще силен, на помощь не звал, хоть левая рука бессильно болтается вдоль тела, сабля мелькает только в правой, со спины к нему набегает еще один, оскаленные зубы, разинутый в крике рот…

Дюсен коротким ударом рассек горло своему противнику, молниеносно выхватил из его пальцев короткий боевой топор, коротко и сильно размахнулся — метанию топоров научился в Киеве — тяжелое лезвие со свистом завертелось в воздухе. Уланбег уже сразил одного, перед ним другой киянин, могучий и сильный, уже занес карающий меч, а в это время сзади набегает еще один…

— За спиной! — страшно закричал Дюсен.

Уланбег мгновенно повернулся, инстинктивно поднимая саблю для защиты. Меч киянина опустился, звон — и смертоносное лезвие меча скользнуло по лезвию сабли в сторону. В тот же миг булатное лезвие топора, брошенного Дюсеном, с силой ударило киевского воина между лопаток. Дюсен слышал звон разрубаемых кольчужных колец, хруст плоти и треск костей. Лезвие погрузилось наполовину, перерубив хребет.

Воин рухнул вниз лицом, но сумел перевернуться на бок.

А Дюсен, вырвавшись из поредевшего кольца, бросился к Уланбегу. Старый богатырь, орудуя одной рукой, сумел потеснить киевлянина, а когда тот споткнулся и взмахнул рукой, чтобы удержаться, успел нанести прямой удар в живот. Дружинник согнулся и упал, подхватывая выпадающие кишки.

Уланбег повернулся к Дюсену. Грудь его бурно вздымалась, кровь текла и по правой стороне головы, на груди три раны, но глаза улыбались.

— Твой отец будет счастлив, что у него такой сын!

А Дюсен, холодея как смерть, смотрел на сраженного им в спину воина. Тот лежал на боку, шлем от удара о землю скатился, огненно-рыжие волосы разметались, пачкаясь размокшей в крови землей.

А Вьюн слабо улыбнулся. Его синеющие губы прошептали:

— Ты не виноват… Ты меня не видел…

— Твой плащ! — вскрикнул Дюсен. — Где твой… Зачем ты снял…

Веки Вьюна медленно опустились. Уланбег взглянул на бледное как смерть лицо сына друга, отступил. В глазах старого воина было глубокое сочувствие. Ему подвели коня, помогли сесть и увели бегом, поддерживая шатающееся в седле тело.

— Что я наделал?.. — прошептал Дюсен в отчаянии. — Что я наделал?!

Со всех сторон крики становились громче. Со стороны киевских ворот выметнулись всадники на тяжелых конях. В бой вступила передохнувшая княжеская дружина. Степняки начали отходить.

Слезы подступили к горлу. Дышать стало трудно, мир заволокло дымкой, а из горла вырвался страшный звериный крик:

— Что я наделал?.. Убейте меня!

Земля дрожала, прямо на него неслась лавина закованных в железо коней и всадников. Он видел только опущенные шлемы, однажды в прорезь личины сверкнули глаза, затем всадники с грохотом пронеслись мимо. Там был лязг, крики, ржание, звон, а следом за всадниками бежали пешие, на лицах ярость, в руках простые плотницкие топоры, киевский князь бросил в бой даже простолюдинов…

— Убейте! — закричал Дюсен в муке. — Убейте!

На него набежал здоровенный мужик с поднятым топором, Дюсен видел широко разинутый в реве рот, услышал только завывание, безумные глаза. Затем этого мужика пронесло мимо, потом еще и еще. Он выронил саблю, опустил бессильно руки. Мир качался, перед глазами мелькали размытые силуэты, но спасительного удара все не было.

Рыдая, он раскинул руки, пытаясь выхватить кого-нибудь, кричал:

— Убейте!.. Убейте меня!.. Я только что убил Вьюна!..

От его рук уворачивались, пробегали мимо. Он как сквозь толстые стены слышал звон железа, крики ярости, хотя это происходило в двух шагах, иногда схватки завязывались совсем рядом. Он в отчаянии и бессильной муке смотрел по сторонам, но избавления не приходило, и наконец в душе страшно и отчетливо прозвучал глас.

В страхе вскинул голову. В середке чистого неба появилась черная туча, снизу ее подсвечивало оранжевым, словно туча была каменной, а под ней полыхало незримое пламя. Из тучи вырвались яркие прямые лучи, пересекли весь небосвод. В этом был для него знак, Дюсен застонал от бессилия понять…

Вьюн был тяжел как могильная плита. Дюсен бережно поднял, понес, прижимая к груди. Горячие слезы прожигали кожу, оставляя вспухшие дорожки, капали, голова и ноги вечно непоседливого Вьюна бессильно болтались.