Тяжелый дивизион - Александр Лебеденко

Шел, опираясь на поднятую в поле палку. Шел стороною, избегая далее проселков и в особенности людных воинских бивуаков.

У дороги таился в кустах, выжидая, пока не будет на ней пусто.

Мигулин суетился, ахал, причитал, качая рыжей головой. Он бегом принес таз горячей воды и вызвал фельдшера.

Неглубокие рваные раны тянулись вздутыми бороздами от бедра к колену. Голенище сапога было разрезано, как ножом.

«В боях ни одной раны, а в парке — пожалуйста! — думал Андрей. — А что было бы, если бы я не перелетел за проволоку туловищем?!»

Фельдшер промыл царапины и вылил на них пузырек йода. Андрей, перетерпев острую боль, хотел было встать, как вдруг в избу ввалился Мигулин.

— Вашбродь, командирша с дочерью к вам идут. Просили предупредить.

— Что же, одеваться мне или раздеваться? — недоумевал Андрей, суетливо убирая рваные галифе и френч.

— А вы бы лучше под одеяло. А то брюки я еще не гладил, да сапог к мастеру в передки снести надо. Других-то у вас нету.

— Вот черт принес, — злился Андрей, укладываясь под одеяло.

— Что с вами? — налетела на него, не задерживаясь на пороге, Василиса Климентьевна. — Неужели сломали что-нибудь?

— Пустяки… Чай понес. Царапины.

— Пристрелить эту лошадь! Покажите, что с вами.

Девушка в белом картинкой стояла на высоком бревенчатом пороге.

— У меня на ногах… — смущался Андрей и смотрел на девушку.

— Ничего, не смущайтесь. Она курсы сестер кончила. — И Василиса Климентьевна сорвала одеяло с ног Андрея.

— Ай-ай-ай, всего изорвало! Кость, вы говорите, не повредило?

— Я ведь сам дошел. Пустяки все это. — Он отнял из рук командирши одеяло и плотно закутал ноги.

— Ну, вы не ломайтесь, — поправила пенсне командирша и присела на скамью. — В госпитале, если ранят, тоже будете стесняться?

— У меня был фельдшер, все сделал.

Комната наполнялась народом. Пришли Кельчевский, кандидат, Бондаренко, Иванов.

— Уступаю вам Чая, — сказал Андрей Бондаренко. — Это конь на любителя. Меня больше устраивает лошадь, которая идет туда, куда мне нужно.

— Чай адъютанту свидание сорвал, — хихикнул кандидат.

Андрей посмотрел на него с удивлением.

— Пате-журнал все видит, все знает, — дурашливо прищурился кандидат.

— Какое свидание? — деловито спросила командирша. — С кем?

— Женщин на фронте мало, — буркнул Иванов — зато успех за ними обеспечен.

Вавочка чуть-чуть покраснела.

Командирша смотрела на Иванова неодобрительно.

— Удивительно все-таки встречать на фронте легкомыслие.

— Иначе тут со скуки подохнешь, — оправдывался Иванов.

— А вы знаете, как тыл относится к армии, с каким благоговением?

— Зря, народишко тут все нестоящий…

— Есть и герои, — безапелляционно уронила Василиса Климентьевна.

— Вот один перед нами, — указал на Андрея Кельчевский.

— Пойдемте, господа, — поднялась полковница, — надо ему отдохнуть.

— Я сейчас встану, — сказал Андрей и увидел Мигулина, который показывал ему из угла рваный сапог.

— Ах, да, — опустился он на подушку. — Придется полежать. Книжку кто-нибудь пришлите.

— Лежите, лежите. Дня три обязательно надо полежать. Вавочка к вам придет посидеть. Пусть приучается.

Офицеры зашевелились. Иванов ухмыльнулся и, должно быть, чтобы скрыть смущение, громко затрубил в платок. Кельчевский дернул усом. Кандидат стал нелепо серьезным.

— Она ведь в сестры хочет идти, — перехватила общее движение Василиса Климентьевна и обвела всех строгим взглядом.

Командирша поднялась и вышла. За нею потянулись офицеры.

Вавочка пришла через час. Она была беленькая и прозрачная.

— Вам действительно нельзя вставать? — спросила она.

Андрей вспомнил о сапогах и сказал:

— Да… не выходит…

— А жаль. Погода хорошая. Пока еще летние дни стоят. Осень скоро.

— Осенью здесь ужасно, болото…

— Все-таки здесь теплее. В Оренбурге уже холодно. Не люблю я Оренбурга.

— А куда бы вы хотели?

Вавочка стала рассматривать блестящие острые ногти.

— А я нигде не была — мне все интересно.

— Вы заставьте мать поехать с вами в столицу, ведь у вас сейчас пропасть денег.

— Ну, вы моих родителей, кажется, успели рассмотреть, — сказала вдруг сухо Вавочка.

В прозрачной девушке, как в созревшей куколке мотылька, почувствовалось вдруг другое существо.

— Выходите замуж, — засмеялся Андрей, ему сразу вдруг стало легче с ней.

— Благодарю вас, — церемонно наклонила голову Вавочка. — В этом пункте вы трогательно совпадаете с моими родителями. Не за вас ли?

— Ого! — подскочил под одеялом Андрей.

— По матушкиному счету вы у меня сотый жених. Я уже привыкла. Все равно не подойдете.

— А сами вы об этом как думаете?

— Ничего не думаю, — замкнулась девушка. — Что вы читаете?

— Чирикова.

— «Юность»? Хорошая книжка… Все хорошие книжки о том, как не бывает.

— А вы бы хотели, чтобы все было так, как у Чирикова?

— У вас невеста есть, — сказала вместо ответа девушка.

— Почему вы думаете?

— Две карточки у вас стоят рядом… И непохожие… Значит, если одна сестра, то другая кто ж?

— Да вы Шерлок Холмс! — наивничая, восхитился Андрей.

— Зато вы не гениальный преступник — весь в уликах.

— А что еще?

— А вон тетрадка… Вся буквами «Е» разрисована. Даже на клеенке вырезано.

— Ей-богу, вы великолепны. Вот это наблюдательность!

— Я всегда за людьми все замечаю.

— И за мною?

— Иначе я бы с вами так не разговаривала.

— Это, пожалуй, комплимент.

— Если хотите… Знаете, я бы вас просила не ссориться с мамой. Мы скоро уедем. Потерпите немного.

— Я и не собираюсь.

— У мамы странные обычаи…

— Если они не коснутся…

— И если коснутся…

— Не обещаю.

— Жаль. Я так и знала… Ну, я пойду… Я еще зайду к вам.

— Я буду очень рад. Вечером я встану.

— Значит, вам можно?

— Разумеется, можно. Сапог у меня порван… О проволоку…

— У вас одна пара?.. Не говорите маме.

— А что? Невесту потеряю?

— С вами не стоит быть откровенной.

— Да, это я зря, — согласился Андрей. — Дайте руку, я прошу прощенья.

— Прощаю, — улыбнулась девушка.

Андрей натягивал наскоро зашитый сапог, когда в избу вошел Кашин, младший писарь.

— Ваше благородие, там в канцелярии жена их высокоблагородия командира дивизиона бумаги смотрят.

Красивые глаза Кашина оскорбительно светились издевкой.

— Зачем же вы даете?

— Все дела. Они всегда так. Я только докладываю…

— Зачем же вы даете?

Кашин пожал плечами.

Андрей наскоро затянул пояс и пошел в дом, занятый канцелярией. Кашин исчез где-то в темноте.

В канцелярии при свече сидела за столом Василиса Климентьевна. Перед нею в не совсем свободной позе Стоял старший писарь Фролов.

Василиса Климентьевна подняла голову и кивком приветствовала Андрея.

Андрей долго собирался с духом, чтобы сдержать клокотавшее в нем раздражение.

Увидев адъютанта, Фролов сделал руки по швам.

— Что вас интересует в нашей канцелярии, Василиса Климентьевна? — спросил Андрей.

— Так, вообще, все… У казначея я уже просмотрела. А теперь с приказами знакомлюсь. Дела мужа и его части меня всегда интересовали. А что?

— По уставу никто, кроме лиц командного состава, не может быть допущен к делам воинской части.

— Я не посторонняя.

— Но вы и не лицо командного состава.

— Ну, ладно, я посмотрю кое-что, и все…

— Я очень прошу вас, Василиса Климентьевна, сейчас же, немедленно вернуть мне все дела.

— Вы что, боитесь? Непорядки, вероятно?

— Прошу вас не оскорблять меня. А вам, Фролов, я ставлю на вид невыполнение устава.

Фролов вытянулся, постоял минуту и отошел в сторону.

— Я смотрю дела с разрешения командира дивизиона.

— Этого мало. Будьте любезны, в таком случае принесите мне письменное приказание. Предупреждаю только, что этот замечательный документ будет доложен в штабе корпуса и… отправлен в столичную печать.

— Как вы смеете? Мальчишка! Вы офицер и лишены уважения к командиру части. Вы ведь сами когда-нибудь будете командиром.

— Никогда не буду.

— Да, ведь вы студент… В этом все дело. Вы далеки от духа армии. Мне вы показались приличным человеком…

Андрей молча собирал дела и папки.

— Прошу вас, — сказал он, спрятав бумаги в стол.

Василиса Климентьевна сидела недвижно.

Андрей задул свечу.

— Вежливо. Дайте по крайней мере руку!

Андрей взял командиршу под руку, и старуха, всхлипнув в темноте, очень больно ущипнула его выше локтя.