Однажды в июле - Максим Гарбузов

class="p1">Адрианна всхлипнула. Тяжесть всех событий уходящего дня навалилась на неё с такой силой, что она едва не разревелась. Ей хотелось, чтобы отец обнял её и сказал, что никуда не уйдёт. Он должен был остаться с ней, чтобы охранять её от всех тревог и волнений. Он должен защитить её и брата, а не беспокоиться о посторонних людях, которые не сделали ему ничего хорошего. Адрианна едва сдержалась, чтобы не заплакать.

– Они должны были выбрать тебя мэром, – сказала она. – Тебя и никого другого! Это нечестно, что они выбирают этого дурака Томкинса, а потом бегут к тебе, как что-то случается.

Судья улыбнулся и второй рукой погладил Адрианну по голове, будто она была маленькой девочкой.

– Никогда, никогда не говори таких слов о нашем мэре, – сказал он. – Хотя бы воздержись говорить их в его присутствии.

Фрэнк хохотнул, Адрианна просто улыбнулась, но руку, державшую лацкан пиджака отца, она убрала. Внезапно она осознала, что находиться одной в этой пустой казённой комнате с безликой мебелью ей будет невыносимо. Как ещё мгновение назад она хотела остаться одна, так сейчас хотела видеть новые лица, окунуться в разговоры посторонних, чтобы не оставаться наедине со своими мыслями.

– Тогда можно мне пойти с тобой?

Судья удивлённо поднял брови, но тут же пожал плечами.

– Если хочешь, то, конечно, идём, – сказал он. – Рядом с моей девочкой мне всегда спокойнее.

Выходя из комнаты следом за отцом, Адрианна с неожиданной ясностью осознала, что понимает, почему отец так послушно пошёл на зов Джейка. Ему тоже было невыносимо сидеть без дела и беспокоиться о сыне. Он должен был занять себя делом, каким бы абсурдным и ненужным оно ни было.

Они вышли в длинный коридор, который оканчивался т-образным перекрёстком. Все комнаты вдоль этого коридора принадлежали когда-то надзирателям, здесь были хранилище, изолятор, кладовая и комната отдыха. Адрианне было немного жутковато находиться в старой тюрьме. В отделении надзирателей было ещё не так плохо, но над т-образным перекрёстком начинались камеры и двор общего содержания. Вот где становилось по-настоящему страшно. Узкие камеры с толстыми решётками и маленькими, забранными решёткой окошками, ей не верилось, что когда-то там могли жить люди. Сейчас, правда, все камеры были открыты и на нарах себе обустраивали кровати жители городка. Каждой семье отводилась одна из камер. Благо, трёхэтажный Блок А мог позволить себе такую роскошь.

Увиденное Адрианной, когда они вошли в сам блок, родило настолько заманчивую мысль, что она не могла её не озвучить.

– Папа, а сколько заключённых в этих камерах сидело при твоём участии?

Судья посмотрел на ровные ряды металлических решёток.

– Ты хочешь знать, сколько людей твой отец засадил в эти решётки?

– Да. Конечно, тюрьма достаточно старая, и я не думаю, что именно здесь сидело много людей, вину которых ты признал лично.

Судья покачал головой.

– Тюрьма проработала ещё семь лет, после того как я занял должность судьи, так что по моей вине здесь сидело довольно много заключённых. Правда, именно в этом блоке их было немного, Блок А предназначался для заключённых, состоявших в основном из бывших полицейских, прокуроров и других должностных лиц, чьё совместное проживание с другими заключёнными было невозможно. Зато Блоки В и С состояли процентов на десять из моих подопечных.

Адрианна вспомнила небольшой, в отличие от остальных, одноэтажный блок. Блок Д. Он стоял в стороне от остальных, и почему-то при виде его по спине Адрианны пробежал холодок.

– А Блок Д?

Судья вздрогнул и посмотрел на дочь своими серыми, такими неумолимыми для многих глазами. Эти глаза – иногда последнее, что видели заключённые, прежде чем им выносили обвинительный приговор.

– Один. Всего один человек. В Блоке Д, содержали людей, совершивших особо тяжкие преступления. Там они ожидали своей смерти на электрическом стуле.

Адрианна почувствовала, как по её телу прошла холодная волна. Она началась с затылка и закончилась где-то в ступнях.

– Значит, электрический стул всё ещё стоит там?

– Нет. Его давно демонтировали. Он был слишком стар, чтобы и дальше забирать свои жизни. Точнее, кто-то в администрации штата решил, что он слишком стар, по мне же, он справлялся с этим делом ничуть не хуже, чем в первые свои дни. А чему там ломаться? В стуле нет души, которая могла бы устать убивать людей. Его создали именно для этого, и ничего другого он не умел.

Адрианне послышалось, что в голосе отца она услышала тоску и, может быть, грусть.

– Как звали того человека, которого ты посадил в Блок Д? – спросила Адрианна.

– Эдвард Пирс. Он убил свою жену и шестилетнего сына. Накануне вечером Эдвард поругался со своей женой, после чего ушёл из дома и направился прямиком в бар. Не знаю, после какой бутылки ему показалось, что следует наказать жену, а после какой – поджечь дом вместе с ней – хорошая идея. На суде Эдди клялся, что не хотел этого, что пожар вышел случайно, но только я ему не поверил, так же, как не поверили присяжные. Знаешь, я рекомендовал им принять обвинительный приговор с отягчающими обстоятельствами. Если бы они признали Эдварда виноватым в непредумышленном убийстве двух человек, его ждало бы пожизненное заключение, но они согласились со мной, и Эдварда отправили на электрический стул. Когда я огласил приговор, Эдварду было двадцать восемь лет, когда его отправили на электрический стул тридцать.

– Ты жалеешь об этом, папа? Жалеешь, что отправил этого человека на смерть?

Судья посмотрел на дочь. Его взгляд был близким и тёплым.

– Я часто думаю об Эдварде Пирсе, но жалел ли я о принятом решении, жалел ли о том, что надавил на присяжных, чтобы они выбрали самое строгое из возможных наказаний? Ни разу. Эдвард Пирс с полным осознанием дела поджигал свой дом. На следствии выяснили, что он был далеко не так пьян, как пытался нам доказать. Эдвард Пирс поджёг свой дом, зная, что его шестилетний сын спит в своей комнате. Я не представляю, что может заставить человека совершить подобное. Но если бы он признал свою вину, плакал на суде, говорил, что ни о чём так не жалеет, как о своём поступке, я бы упрятал его за решётку, но он остался жив. Но самое отвратительное, что Эдвард не плакал и не сожалел. Он пытался спасти свою шкуру, говоря, что совершил всё не специально, хотя по его глазам было видно, что если бы такая ситуация повторилась, он снова достал бы с гаража канистру с бензином и поджёг дом вместе с женой и ребёнком.