Звезды смотрят вниз - Арчибальд Кронин

Дом лорда Келла находился в Бельгрев-сквере и представлял собой большой особняк, из которого убрали все, за исключением прекрасных хрустальных люстр, нескольких картин и гобеленов, превратив его в лазарет, для которого дом был великолепно приспособлен. Шесть комнат громадных размеров, каждая величиной в средний бальный зал, с высокими потолками и паркетом из полированного дуба, были отведены под палаты. Просторную оранжерею в конце дома преобразили в операционную. И здесь-то Хильда переживала счастливейшие минуты своей жизни.

В доме на Бельгрев-сквере Хильда делала замечательные успехи; через полгода она знала своё дело не хуже любой сестры милосердия с трёхлетним стажем. Мисс Гиббс, старшая сестра лазарета, уже отметила Хильду как нечто из ряда вон выходящее. Мисс Гиббс хвалила Хильду, перевела её в операционную. Здесь Хильда нашла применение своим талантам. Хмурая, замкнутая, педантичная, она выполняла свои обязанности в операционной с неукоснительной и непогрешимой аккуратностью. В свободное время она усердно училась, но не этим объяснялось совершенство её работы, а природной интуицией и темпераментом. Стоило посмотреть на Хильду, чтобы убедиться, что она не способна сделать какой-нибудь грубый промах. В первую неделю её работы в операционной мистер Несс несколько раз останавливал на Хильде свой быстрый и проницательный взгляд, когда она угадывала его распоряжения раньше, чем он успевал отдать их.

Несс, старший врач, низенький, рыжеватый мужчина, был груб и неприятно потел во время работы, но в области хирургии брюшной полости он творил чудеса. Через некоторое время он сказал, как будто мимоходом, мисс Гиббс, что Хильда скоро может оказаться для него очень полезной помощницей в операционной.

Когда Хильде рассказали о том, что Несс заинтересовался её работой, она не выказала никакого волнения. «Высочайшая честь» (как напыщенно выражалась мисс Гиббс) ничуть не тронула Хильду. Она испытывала лишь лёгкий трепет внутреннего удовлетворения, быстро ею подавленный, и спокойствие ни на минуту ей не изменило. Успех укрепил давнишнее решение Хильды и поставил перед её честолюбием более высокую цель. Когда она стояла подле Несса, наблюдая, как он делает надрезы, накладывает швы или перевязывает сосуды, она думала не о том времени, когда в качестве операционной сестры будет ему уже настоящей помощницей. Нет, она смотрела, как Несс оперирует, и сосредоточенно представляла себе тот день, когда она сама начнёт делать операции. В этом и заключалась честолюбивая мечта Хильды, ей всегда хотелось стать врачом-хирургом. Всегда. Немного поздно, пожалуй, начинать, но ведь она ещё молода, ей только двадцать пять лет. Со времени чудесного освобождения из домашнего плена Хильда дала себе клятву ни перед чем не останавливаться на пути к этой цели. И она чувствовала себя счастливой — у неё есть будущее, есть работа и есть Грэйс.

Грэйс не могла похвастать такими блестящими успехами, как Хильда. О нет, Грэйс решительно ничем не блистала. Неряшливая, беспечная, неаккуратная, бедняжка Грэйс не обладала ни одним из качеств, необходимых для того, чтобы выдвинуться. В то время как Хильда ракетой взвилась в головокружительную высь операционной, Грэйс продолжала внизу скрести полы и мыть тазы. Грэйс на это не обижалась. Она ничуть не унывала: мисс Гиббс вызывала её дважды по поводу того, что она угощала чаем на кухне жён раненых, а раз — из-за того, что она тайком передала папиросы сержанту, обругавшему одну из сестёр лазарета и за это посаженному под арест. Грэйс (решительно заявляла мисс Гиббс) ни к чему не способна, безнадёжна, из Грэйс никогда ничего не выйдет. Если, добавляла мисс Гиббс, она не изменит своего поведения.

Но «поведение» Грэйс вытекало из её натуры, и никто, кроме мисс Гиббс и Хильды, по-видимому, не хотел, чтобы Грэйс это поведение изменила. Она была любимицей всех сестёр. В их общежитии на Слоун-стрит, находившемся на расстоянии четверти мили от лазарета, в тесную комнатку Грэйс, где всегда царил беспорядок, каждую минуту забегал кто-нибудь, чтобы попросить или предложить папиросу, или номер «Зрителя», или граммофонную пластинку, или плитку одного из тех суррогатов, что выпускались во время войны под именем «шоколада». Или чтобы пригласить Грэйс к чаю, в кино, на свидание с каким-нибудь братом, приехавшим домой в отпуск.

Хильда всегда этого терпеть не могла. К Хильде в её пуритански-опрятную комнату не заходил никто, да она и не хотела никого у себя видеть: никого, кроме Грэйс. Да, Грэйс Хильде была нужна, она хотела владеть ею нераздельно, всем её сердцем. Она замораживала посетителей Грэйс, в корне подрывала все её дружеские связи.

— Для чего, — заметила она презрительно как-то утром в конце марта, — для чего, не понимаю, ты водишься с этой Монгомери?

— Старая Монти — человек неплохой, Хильда, — оправдывалась Грэйс. — Мы с ней только ходили к Кардома.

— Она невозможная особа! — ревниво объявила Хильда. — В следующий свободный день ты пойдёшь куда-нибудь со мной. Я это устрою.

Хильда «устраивала» множество вещей для Грэйс и в своей собственнической любви к сестре продолжала ею командовать. А Грэйс, как всегда кроткая, простодушная и наивная, весело покорялась.

Но в одном Грэйс не хотела уступать Хильде: в вопросе о письмах. Она не убеждала Хильду, не противоречила ей. Она просто отказывалась подчиниться. И письма эти до смерти огорчали Хильду. Каждую неделю, а иногда и два раза в неделю, приходили письма из Франции с штемпелем «Действующая армия» и одним и тем же почерком на конверте, мужским почерком. Хильде было ясно, что Грэйс усиленно переписывается с кем-то на фронте, и в конце концов она не выдержала. В один апрельский вечер, возвращаясь вместе с Грэйс домой по тёмным улицам, Хильда сказала:

— Сегодня ты опять получила письмо из Франции?

Упорно глядя на мостовую, Грэйс ответила:

— Да.

Оттого, что Хильда была расстроена, она держала себя ещё холоднее и заносчивее обычного.

— Кто же это тебе пишет?

Грэйс сперва не отвечала. Она мгновенно покраснела в темноте. Но потом ответила (Грэйс не умела вывёртываться и хитрить):

— Это Дэн Тисдэйль.

— Дэн Тисдэйль! — Хильда была явно шокирована, в голосе её слышалось презрение. — Ты имеешь в виду сына булочника Тисдэйля?

— Да, — просто подтвердила Грэйс.

— Праведное небо! — вспыхнула Хильда. — Ты это серьёзно? В жизни не слышала ничего более тошнотворно-идиотского!

— Почему это идиотство?

— Почему? — фыркнула Хильда. — Почему? Неужели ты не находишь для себя унизительным заводить роман с каким-то неотёсанным парнем из булочной?

Теперь Грэйс была очень бледна, а голос её как-то особенно ровен.

— Ты умеешь говорить неприятные вещи, Хильда, — сказала она. — Но Дэн Тисдэйль ничем не заслужил, чтобы им брезгали. Таких милых писем, какие он пишет мне, я ни от кого в жизни ещё не получала. Я не нахожу в этом для себя ничего унизительного.

— Ты-то не находишь, — язвительно возразила Хильда, — да я нахожу. И я не допущу, чтобы ты вела себя как влюблённая школьница. Уже и так слишком много глупых женщин пожертвовали собой ради разных «героев войны». До чего это противно! Тебе придётся прекратить эту переписку.

Грэйс покачала головой.

— Извини, я этого не сделаю.

— Ты должна это сделать, говорю тебе.

Грэйс вторично покачала головой.

— Нет, не сделаю.

Слёзы стояли в её глазах, но голос звучал какой-то новой решительностью, которая укротила ярость Хильды и самым настоящим образом испугала её.

В этот вечер Хильда ничего больше не сказала. Но она заняла новую позицию, пытаясь сломить упорство Грэйс. Она высказывала по отношению к Грэйс ледяную холодность, говорила с ней резко, с каким-то гневным презрением, не замечала её. Это продолжалось целых две недели, а письма все приходили.

Затем Хильда под влиянием тайного страха вдруг переменила тактику. Она стала очень приветлива, извинилась перед Грэйс, ласкала и всячески ублажала её, водила к Кардома, в любимое кафе сестёр, и там угощала за чаем всем, что только можно было достать за деньги или благодаря знакомству Хильды с хозяйкой. Целую неделю Хильда баловала Грэйс, а та принимала это так же пассивно, как раньше попрёки. Потом Хильда снова сделала попытку убедить Грэйс прекратить переписку с Дэном. Но тщетно. Грэйс не соглашалась.

Хильда следила за этими без конца приходившими мерзкими письмами; ежедневно рано утром она сходила вниз и с ненавистью отыскивала их на полочке, где раскладывалась почта. Но вот в одно июньское утро она с дрожью увидела на только что прибывшем письме штемпель «Лофборо».

Она остановила Грэйс после завтрака. И спросила сдержанно:

— Что, он ранен?

— Да, — Грэйс не смотрела на неё.