Последняя Ева - Анна Берсенева

Конечно, Надя чувствовала себя с ним легко. Даже удивительно, у них ведь были такие разные жизни… Ей нравилось гулять с ним по весенним вечерним бульварам, ходить в театр, нравилось разговаривать об увиденном спектакле. Но в том, что она его не любит, у Нади не было ни малейшего сомнения.

Просто она знала, что такое любовь: как замирает при этом сердце, как все мысли возвращаются к единственному человеку и все готов отдать за мгновение с ним наедине… Все это даже сейчас, спустя два года, щемящим воспоминанием отзывалось в ее душе, когда она думала об Адаме.

По отношению к Вале ничего этого не было. Просто – хороший, умный парень, с которым не чувствуешь себя скованно, не более того.

К тому же он не знал ведь про Еву, и это вызывало у Нади неловкость. Надо было, наверное, сказать ему о том, что у нее есть дочь, но она не очень представляла, как это сделать. В ответ на что? На рассказ о горнолыжной базе на Джан-Тугане, куда он ездил прошлой зимой и собирался поехать снова?

Правда, был какой-то момент, когда Надя чуть было не сказала… Валя вдруг предложил:

– А хочешь, можешь тоже на Эльбрус поехать! Правда-правда, многие девочки ездят. Конечно, это наша база, институтская, но можно будет, наверное, договориться, чтобы тебе тоже разрешили. Поехали вместе, а?

Надя пробормотала что-то про вступительные экзамены, и, сразу почувствовав неловкость, Валя больше на эту тему не заговаривал.

– И что ты думаешь – все люди будут счастливы с помощью науки? – спросила Надя.

– Я не говорю, что все и что определенно будут счастливы, – ответил Валя. – Но мне кажется, наука все-таки может в этом помочь. Мы просто еще не представляем себе, на что она способна… Ведь столько всего было под запретом! Генетика, например. А вдруг когда-нибудь откроют ген счастья, почему бы и нет?

Они шли по широкой аллее Лефортовского парка в поздних июньских сумерках. Темные ветки покачивались над поблескивающей водой Яузы, дорожки между деревьями казались светлыми и таинственными.

Надя чувствовала радостное волнение, которое всегда поднималось в ее душе после какого-нибудь необычного события. Сегодня это был праздничный вечер в Бауманском, на который ее пригласил Валя. То, что праздник был не официальный, не общий, а только для своих, посвященный окончанию учебного года, – делало его еще лучше.

Наде понравился концерт. Во-первых, были очень известные артисты, она даже не представляла, что их можно увидеть в обыкновенном студенческом клубе. Во-вторых, и студенческая самодеятельность оказалась ничуть не менее интересной, чем выступления настоящих артистов. Ребята спели совсем новую песню «И на Марсе будут яблони цвести», сыграли отрывок из пьесы Розова и ужасно смешной «капустник» про физиков и лириков. И студенческий ансамбль пел так хорошо, что его никак не хотели отпускать со сцены.

Одним словом, к тому времени, когда начались танцы, настроение у Нади было просто отличное.

Но сами танцы – они смутили ее и даже опечалили. Нет, конечно, все было очень хорошо, и танцевать она любила, и Валя быстро познакомил ее со своими однокурсниками… Но Надя впервые танцевала с ним – и сразу почувствовала, что объяснение между ними состоится сегодня.

Это по всему чувствовалось – и по тому, как едва ощутимо вздрагивали его руки, лежащие у нее на талии во время медленного танца, и по его взгляду – сегодня какому-то особенно внимательному, неотрывному…

Ей не хотелось объяснения, она понимала, что после него уже не сможет встречаться с Валей так, как сейчас – просто, легко, – и ей жаль было этих встреч с ним.

Поэтому Надя даже обрадовалась, что их разговор, когда они вышли из Дома культуры Бауманского училища и Валя предложил погулять немного по Лефортовскому парку, – начался с каких-то отвлеченных вещей.

Сначала говорили о стихах, но эта часть разговора Наде вообще не запомнилась, потому что она настороженно ожидала, что будет дальше. Потом Валя заговорил о неограниченных возможностях науки, и Надя сказала, что все равно жизнь людей идет как-то иначе, не по науке, а он возразил: мы просто еще многого не знаем, вот, например, человеческое счастье… И про генетику, которая была под запретом.

Потом он внимательнее вгляделся в Надино лицо и засмеялся.

– А может быть, твой скептицизм и оправдан! Может, мне просто хочется, чтобы все было так ясно, достижимо. Я, знаешь, как-то боюсь… – Он замялся, словно подыскивая нужное слово. – Наверное, я просто боюсь всего смутного, неясного. Мне кажется, этого не должно быть в жизни! Хотя я понимаю, конечно, что это глупый, детский страх. Вроде ничего не боюсь – ни воды, ни высоты, – а видишь… Вот мама, – добавил он, – та ничего такого не боится, она просто разрушает любую смуту. Но ведь и ты тоже, Надя, хотя и совсем по-другому?

Снова, впервые после того как они оказались в парке, Валя посмотрел на нее тем самым, неотрывным, взглядом.

Надя смотрела в его темные, тревожно поблескивающие глаза и не знала, что ему ответить. По правде говоря, она даже не поняла, о чем он спрашивает. Чего она боится или не боится? Она много чего боялась – например, мышей, – но смешно же было говорить об этом сейчас!

Она уже хотела сказать хоть что-нибудь – неудобно же молчать, когда спрашивают, – но Валя вдруг негромко произнес:

– Надя, я давно хотел тебе сказать… Тебя спросить… – Он снова помедлил и сказал совсем другим, взволнованным, из глубины идущим голосом: – Надя, ты и сама, наверное, догадалась! Я тебя люблю и прошу, чтобы ты вышла за меня замуж.

Надя так растерялась, услышав эти слова, что прибавила шагу, почти побежала по аллее вдоль Яузы. Валя шел рядом; кажется, он даже не заметил, что они пошли быстрее.

Конечно, она ожидала каких-нибудь расспросов, она думала, как ему объяснить… Но что придется просто отвечать на такие простые слова – этого она почему-то не ожидала. Хотя, даже недолго зная Валю, можно было догадаться, что он не станет путаться в длинных объяснениях.

– Валя! – Надя наконец остановилась напротив красивой старинной плотины и взглянула на него; его лицо в свете фонарей казалось совсем бледным. – Прости, но это невозможно…

– Почему? – глухо спросил он.

Лицо его не изменилось, но как-то застыло.

– Потому что… – Она понимала, что сейчас и надо сказать про Еву, но вдруг почувствовала: эта причина – что у нее есть дочка – не покажется ему убедительной и его не остановит. – Потому что был человек… Есть человек, которого я очень любила.

Он помолчал, чуть отвернув свое странно застывшее лицо, потом спросил:

– Так был или есть?

– А какая разница? – тихо произнесла Надя. – Конечно, есть. Только далеко, и я даже не знаю, где…