Королева в раковине - Ципора Кохави-Рейни

Куплетист Аполлон, бывший любовник певицы Марго, сбежал в Бразилию. Он был освобожден из тюрьмы, благодаря связям художника Шпаца с одним из лидеров Гитлера — Юнгом. Сам Шпац тоже исчез. Ходят слухи, что он работает на животноводческой ферме в пригороде Берлина.

В эти дни Гейнц полностью прервал связь со своей подругой, христианкой Кристиной. Дом охвачен безмолвием, и в гостиной на креслах потягиваются после сна домашние псы, ворчат, постанывают, словно и они ощущают тяжкую атмосферу в доме.

Горит рейхстаг! Голоса из радиоприемников детально описывают происходящее. Гейнц вызывает Филиппа Коцовера. Дом весь как на иголках. Эта ночь, 28 февраля 1933 сотрясает почву под их ногами. В поджоге обвиняют коммунистов. Нацисты трубят об этом, сея панику среди населения. Нацисты используют это время доля того, чтобы уничтожить своих противников. Депутаты-коммунисты и тысячи партийных активистов арестованы и заключены в тюрьмы. Смятение и террор царят по всей стране. Гитлер провозглашает необходимость как можно скорей ввести диктаторский полицейский режим. Необходимо защитить народ от коммунистов и социалистов, врагов народа, опасных поджигателей германского парламента. Массы полны гнева против коммунистов. Люди слепо верят нацистской пропаганде или молчат, боясь террора.

Гейнц говорит деду, что необходимо не дожидаясь распоряжения новых властей, немедленно закрыть фабрику, продать оборудование, уволить всех рабочих и заплатить им выходные пособия. Дед молча отвергает это предложение. Нервы Гейнца на пределе. Горит рейхстаг, и неизвестно, где Бертель. Девочке с ее внешностью опасно находиться на улице. Потому он приказал ей держаться подальше от любого скопления людей и не ездить на трамваях.

Гейнц и Филипп уединились в кабинете покойного Артура. Филипп, как попечитель младших детей, предлагает вначале выправить сертификат Бертель в Палестину, а чуть позднее — Бумбе. Гейнц возражает:

— Нельзя такого чувствительного ребенка, как Бертель отправить одну в совершенно чуждую землю.

Он рассматривает возможность эмиграции всей семьи в соседнюю страну. Оттуда можно было бы следить за развитием событий в Германии и планировать дальнейшие шаги.

Филипп успокаивает друга. В Палестине молодых репатриантов не только используют для освоения страны. Их обучают и опекают. И сам Филипп, как только прибудет в Палестину, будет следить за детьми Френкелей. Дед и Лотшин молча слушают их разговор.

В Берлине свирепствует ужас. Нацисты сеют панику среди граждан. Слух о том, что красные планировали организовать в Германии революцию, такую же, как в России, подливает масло в огонь. Поджог рейхстага дает Гитлеру возможность разогнать парламент. Согласно указу «О Чрезвычайном положении для защиты народа и государства», который Гитлер заставил подписать старого президента, верные Гитлеру молодчики производят аресты без всяких ограничений.

Наконец-то и у деда открылись глаза. Гитлер укрепляет свою диктатуру, и вовсе не является марионеткой в руках Фон Папена, как полагают в еврейской общине.

Гитлер послал полицию, в которой действуют члены нацистской партии, уничтожить оплот красных — Вединг. Жители Вединга в панике бежали в рабочие пригороды Берлина.

Жизнь государства оказалась в руках власти, лишенной всяческих ограничений. С того момента, как Гитлер стал главой правительства Рейха, у него появилась юридическая возможность ввести любое чрезвычайное положение. Без малейших колебаний Гитлер ограничивает личную свободу каждого немца, отменяет право на выражение собственного мнения, включая свободу печати, запрещает объединения и собрания. Он отдает приказы об обысках, конфискации и ограничении владением имущества. С этого момента можно нарушать неприкосновенность личности, перлюстрировать переписку каждого, прослушивать его телефоны и телеграфные сообщения. Вдобавок к этому, власть во всех землях Германии переходит в руки центральной власти Рейха. Дед запирается в своей комнате, и печальное выражение его опавшего лица красноречиво свидетельствует о его переживаниях.

Атмосфера угроз и ужаса гуляет по гимназии имени королевы Луизы. Согласно приказу, весь учительский состав должен публично поддерживать нацистский режим. Те из учителей, кто не согласен с этим, уволены. Охранник Шульце на перемене оставляет входные железные ворота. Его сменили два эсэсовца, наблюдающие за толкущимися во дворе ученицами. Неожиданно крик одной из учениц всколыхнул весь двор:

— Так ему и надо! Он ведь социал-демократ!

Бертель прижалась к стене. Друга ее покойного отца в наручниках демонстративно вели через толпу учениц. Как высокопоставленный активист социал-демократической партии, он обвинен в деятельности против нацистов. Доктор Герман, подняв голову и напрягая спину, шел между двумя эсэсовцами. Бертель оплакивала про себя судьбу любимого директора. Даже отчитывая ту или иную ученицу, он был предельно деликатен, и, несмотря на это, нашлись ученицы, вслух радующиеся его аресту.

Доктор Герман пришел в аристократическую школу, как представитель Веймарской республики в начале двадцатых годов. Многие из учителей, принадлежащие к немецким националистам — «дойч-национале», кривились за его спиной: ведь он был либералом. Учителя, верные кайзеру, находящемуся в изгнании, были ожесточены против него, когда он возвел в консервативном германском учреждении памятник французскому просветителю Жан-Жаку Руссо. За его спиной обсуждали его высказывания по поводу критических замечаниях в его адрес. Директор шутил по поводу висящих на стенах школы портретов королей, кайзеров, полководцев, министров. И вот нацисты захватили власть, и доктор Герман был позорно уведен в наручниках из школы на виду у всех. Обвиненного в социал-демократической деятельности, его ожидала тюрьма или расстрел.

«Кто я?» По дороге домой Бертель с отвращением топчет ботинками нацистские листовки, разбросанные по всему городу и разъясняющие новые порядки, и внутренний голос не отстает: «Нацисты правы. Ты — клоп. Ты уродлива. Нет, нет, это вовсе не так. Нацисты лгут. Просто отец мой совсем не знал, что это такое — иудаизм! Нет, евреи не клопы!»

Бертель борется со злыми голосами. Отец ошибался! Время еврейства не прошло. На Бертель внезапно нападает слабость, руки бессильно обвисают, она беззвучно кричит: «Я хочу умереть, только умереть»… Ее бросает то в жар, то в холод. По ту сторону моря у нее есть родина! Отчаяние сменяется гордостью.

— Арестовали доктора Германа! Я не вернусь в школу! — истерично закричала Бертель, входя в дом. Успокоившись, она подробно рассказала об унижении, которому подвергся доктор Герман на глазах всей школы. Лотшин предлагает перевести ее в еврейскую школу, Гейнц возражает: