Желтый дом. Том 2 - Александр Зиновьев

Как поступите вы как наш человек, ясно заранее. Но тут есть еще один аспект, и не менее важный, чем приведенный выше: вы должны совершить упомянутую подлость, пройдя через пустоты своей души, то есть представив свою подлость для себя и других как проявление доброты, честности, великодушия и прочих замечательных качеств, которыми, если верить газетам и журналам (и нашим писателям), наш человек наделен в высшей степени. Можете себе представить, что было бы с вами, если бы в вашей душе завалялись остатки упомянутых качеств, как остатки пищи между загнивающими зубами?! Конечно, сплошное душевное зловоние. А вам надо лишних полтора килограмма поднять, и зловоние это вам помешает. Теперь вам ясно, что к чему?

Этот воображаемый пример — самый простой. Наш человек обычно живет в ситуации неизмеримо более сложной. И проблемы перед ним возникают куда более запутанные. Наш человек обычно не штангу жмет, а статейки пописывает, картинки рисует, роли играет, указания дает, речи произносит, квартиру выбивает, путевку выколачивает, детишек в институт пропихивает и делает многое другое такое, в чем другой человек-негодяй проявляется не столь очевидно, не в одиночку и не столь уж беззащитно. и тут, должен я сказать, наш человек не идет ни в какое сравнение с человеком прошлого и остатками такового на Западе. Тут вы нашему человеку хоть голову отрежьте, а все равно поступит правильно. Вот почему у меня возникло сомнение насчет места стечения упомянутых выше качеств человека нашего общества.

Визит

На другой день высокий гость осматривал дачи академиков и окрестности. Директор таскал за ним раскладной стул, на который гость время от времени присаживался, а Юра — бутылку с армянским коньяком, к которой гость время от времени прикладывался. На сухом пригорке над ручьем гость встретил группу отдыхающих и вступил с ними в дружескую беседу. Говорили о летающих тарелках. Мы считаем, сказал гость на прощанье, что в этом вопросе еще над разобраться. Тут, конечно, есть много такого, что нам не подходит, но кое-что заслуживает. После ухода высокого гостя (он двинулся по направлению к своей резиденции) отдыхающие продолжали дискуссию о тарелках. Универсал сказал, что эти летающие тарелки у него вызывают одно принципиальное возражение: изо всех восьмидесяти тысяч свидетельств очевидцев ни одно не принадлежит пьяному. Ну а если уж никто в пьяном виде не видал этих тарелок, то их невозможно увидеть и в трезвом состоянии. И значит их вообще нет. Инженер сказал, что его смущает другое, а именно — что эти гуманоиды похожи обычно на местных жителей и говорят на местном наречии. Старик сказал, что его смущают утверждения наших ученых, будто эти гуманоиды построили у себя полный коммунизм. Если бы это было действительно так, то они давно засорили бы всю нашу планету изображениями своих вождей, насадили бы везде своих надсмотрщиков, разгромили бы капитализм и навязали бы нам свое сверхмарксистское учение. МНС сказал, что если бы у них был коммунизм, то им, во-первых, незачем было бы лететь к нам, так как у них всего было бы вволю, и, во-вторых, не на чем было бы лететь к нам, так как... в общем, сами понимаете почему.

Вечером снова был банкет в честь пребывания высокого гостя. На сей раз с отдыхающих собрали по пятерке на вино, включив сюда и траты на вчерашнюю выпивку. На банкете обстоятельный доклад зачитал директор, в коем рассказал высокому гостю о том, как претворяются в жизнь в доме отдыха решения февральского совещания санаторно-курортного отдела и личные указания товарища Сусликова. Последний в конце речи директора упал со стула. Его унесли в опочивальню. Отдыхающим объявили, что тов. Сусликов «устали и переутомились с дороги». Юра так часто совал всем в рожу свое удостоверение сотрудника КГБ, что в конце концов потерял его. Универсал помог Леночке раздеть высокого гостя и уложить его в... туалете, а сами предались любви на шикарной двухспальной кровати, покрытой красным шелковым покрывалом.

Затрапезный треп

Русский народ не имеет в себе внутренних опор, и потому он бесформен. Вот, например, в компании идет такой разговор.

— Евреи уезжают. Теперь немцы начали рыпаться. А там, глядишь, и наш брат русский захочет уехать. Так ведь все могут разбежаться.

— А на каком основании мы их должны выпускать?

— Кто «мы»?

— Государство. Человек есть все-таки ценность для государства. Рабочие руки. Головы. И для обороны.

— Но они же люди. У них есть свои желания.

— Мало ли кто чего захочет. Мы живем, не рыпаемся. А чем они лучше нас?!

Через несколько минут те же люди говорят следующее:

— Что они там, на Западе, распинаются перед нашими руководителями?! Противно смотреть.

— Боятся.

— И не понимают еще, что такое настоящий коммунизм. Вот когда генеральный секретарь ихней компартии станет во главе государства, когда он приедет к нам с визитом, прихватив с собой несколько вагонов роскошной жратвы и древних вин, конечно, с бандой своих холуев, а они, рядовые граждане, будут носиться по магазинам в поисках гнилой картошки и тухлого мяса, тогда поймут.

— Или в наших лагерях в Сибири будут подыхать.

— Вот распоясались, мерзавцы. Сталин себе такого не позволял, надо отдать ему должное в этом.

— Хотите анекдот? На восемнадцатом съезде комсомола Брежнев закончил речь, снял брови, поместил их на место усов и сказал: «Пашутылы, и хыватыт!»

И еще через несколько минут те же самые люди говорят следующее:

— И что им не жилось, этим Сахаровым, Григоренкам и прочим? Чины, звания, награды. Квартиры, дачи. Все было.

— Рехнулись.

— Славы мировой захотелось.

— Никакого чувства ответственности перед страной.

— Полное непонимание законов общественного развития и международной ситуации.

— Объективно, конечно, они встали на путь предательства родины.

— Откровенно говоря, «Архипелаг» Солженицына многом дает искаженную картину.

— Конечно, он тенденциозно подбирал факты. И истолковывал все односторонне.

— А эта его затея создать подлинную историю русской революции просто нелепа.

— Его метод в корне порочен. Он все время хочет доказать недоказуемое: мол, если бы в таком-то пункте тот-то (царь, Керенский) сделал бы то-то, революции не было бы.

О Боже, думает МНС, какая же вы мразь. Чтобы система из таких надежных элементов, как мы, была устойчивой нужен твердый каркас власти. Иного пути для нас в принципе не существует. И хватит думать об этом. Все ясно. Вот сделаю книгу этой суке. Защищу диссертацию. Проберусь в кандидаты. В партию, конечно, вступлю. Куплю квартиру в кооперативе. Женюсь. Детей разведу. Пару, не больше. Чего еще нужно?! Ишь чего захотел! — хихикает внутренний голос.

Не быть тебе, брат, кандидатом,

На партсобраньях не скучать.

По юбилейным важным датам

Наград, увы, не получать.

Насчет тепла перин из пуха

Твои мечтания вотще.

Не зреть, как собственного уха,

Домашних настоящих щей.

Не пережить такого факта,

Когда детишки подрастут.

Не слечь в больницу от инфаркта,

Ища им дырку в институт.

Хотя и слеплен ты из теста

Борцов, творцов и стукачей,

Таких на каждо свято место

Найдется сотня ловкачей.

Один дефект тебе к тому же

Засунул в гены кто-то встарь:

Хотя ты есть холуй снаружи,

Но про себя-то ты бунтарь.

Ночные разговоры

— Я все на свете передумал, — говорит Новый Друг. — Не сочти это за приспособленчество, но я пришел к выводу, что этот социальный строй наилучший. И он наш. Именно от этого нам плохо. Мы в глубине души не хотим ничего иного, но многое в нашей жизни нам омерзительно. А избавиться от этой омерзительности невозможно, ибо она есть неизбежная часть нашего добра. Возьми, например, отношение людей такого рода, как мы...

— Ты старший...

— Ну и что? Все равно рядовой. Денег побольше. И посвободнее. А так — то же самое. Так вот, отношение таких рядовых, как мы, к начальству. К заведующему сектором, отделом. К директору. Мы ведь можем и поспорить. И покричать. Даже дверью хлопнуть. Погрозить. И по душам потолковать. И вместе выпить. Мыслимо ли нечто подобное на Западе? Мы можем схалтурить, схитрить. Сравнительно с аналогичными работягами на Западе мы живем как у Христа за пазухой. Ведь факт? Получаем меньше? Конечно. Но ведь минимум-то мы имеем. Жратва плохая, но дешевая. Жилье плохое, но почти задаром. Вот мы с тобой тут загораем. Сколько ты заплатил? Вот видишь!

— У меня задание. На одну стерву ишачу.

— У меня тоже. Но какое это имеет значение? Все-таки лучше ишачить тут, чем в институте. А знаешь, сколько таких гавриков по стране?!

— Ну и что ты хочешь этим сказать?!

— До революции мы отставали от Запада. И что бы там ни говорили думающие «мальчики» тех времен, подспудно они мечтали догнать Запад. А теперь? Разве мы мечтаем завести у нас тут Запад? Ни в коем случае. Мы хотим лишь некоторые плюсы Запада перенести сюда, сохранив суть нашего строя, сохранив все наши плюсы. Хотим избежать наших минусов. Мы хотим невозможного, ибо западные плюсы невозможны без западных минусов, а наши плюсы невозможны без наших минусов. И западные плюсы несовместимы с нашими минусами.