Гитлер - Марлис Штайнер

Ведя переговоры параллельно с востоком и западом, Гитлер также совершил ряд поездок. Он посетил заводы «Фольксваген», затем побывал в Вене на Неделе театрального рейха и слушал оперу Рихарда Штрауса и присутствовал на спектакле в «Бургтеатре». В последний день он съездил на центральное кладбище, где была похоронена Гели. Затем отправился в Линц, посетил места своего детства – Ламбах, Гафельд, Фишлхам, после чего вернулся в Оберзальцберг. 3 июля снова отправился в путь, в Рехлин, близ Мекленбурга, где вместе с Герингом, Мильхом, Удетом, Кейтелем, Борманом и рядом инженеров присутствовал на испытании новых самолетов и различных видов вооружения. На него произвел чрезвычайно сильное впечатление полет первого в мире реактивного самолета «Хейнкель-176», по сравнению с которым «Мессершмитт-109, 110» казались безнадежно устаревшими. Ему также показали тяжело нагруженный «Хейнкель-111», который сумел оторваться от земли благодаря наличию двух двигателей (не факт, что он оценил техническую сторону этого изобретения, поскольку интересовался в основном навигационными приборами, радиотехникой и бортовыми пушками). В дальнейшем он никогда подробно не обсуждал с представителями военно-воздушных сил применение этих новинок и потому всегда был склонен преувеличивать мощь немецкой авиации – горькая ирония заключается в том, что это заблуждение разделяли его французские и английские противники.

Обратный перелет в Мюнхен в новом Фоккевульфе «Кондор» – более быстром, менее шумном и имевшем на восемь мест больше, чем старый «Юнкерс-52», что также укрепило фюрера во мнении, что он может положиться на свою воздушную армию.

На следующей неделе в Бергхофе фюрер, как обычно, занимался текущими делами и решал политические вопросы. Он принял у себя гауляйтера Данцига, который явился с предложением о восстановлении границ 1914 года, и отдал приказ высшему морскому командованию о том, чтобы крейсер «Нюрнберг» был в любой момент готов двинуться к Данцигу для поддержки сухопутной операции.

Затем, как и каждое лето, фюрер отправился на фестиваль в Байройт, проходивший с 25 июля по 2 августа; в этот промежуток он совершил два кратковременных визита: один в Берлин для встречи с военными, второй – в район Саарбрюкена, для инспекции сооружения «западной стены». По возвращении в Байройт в доме Уинифред Вагнер он встретился с другом юности Кубицеком. Они вспомнили 1906 год, когда «все началось», оперу «Риенци» и впечатление, которое она произвела тогда на Гитлера.

2 августа 1939 года – ровно 25 лет спустя после начала Первой мировой войны – Риббентроп совершил решающий шаг в отношении Советского Союза. Он заявил Астахову, временно исполнявшему обязанности дипломатического представителя в Берлине, что между СССР и Германией не существует ни одной нерешаемой проблемы, от Балтики до Черного моря. О Польше не было сказано ни слова, дабы не вспугнуть собеседника, но ясно прозвучал намек на то, что обе страны могут договориться о ее дальнейшей судьбе. Через день Молотов узнал от немецкого посла в Москве графа Вернера, что темой обсуждения могут также стать прибалтийские государства, иными словами, что «жизненные интересы» Советского Союза не забыты.

По некоторым высказываниям Гитлера, сделанным в начале августа, можно предположить, что он чувствовал себя совсем не так уверенно, как хотел показать. Так, верховному комиссару СДН Данцига Карлу Якобу Буркхардту он признался, что все предпринимаемые им шаги направлены против России. Если Запад настолько глуп, чтобы этого не понять, ему придется сговариваться с русскими и обернуться против Запада, но, раздавив его, он бросит все свои силы против Советского Союза. Ему нужна Украина, добавил фюрер, дабы Германия больше не мучилась от голода, как во время последней войны.

Очевидно, ему плохо спалось не в последнюю очередь из-за того, что пришлось заставить своих старых товарищей, ярых антикоммунистов Розенберга и Гиммлера, «проглотить» идею союза с их самым лютым врагом. Нам неизвестно, поддерживал ли его Геббельс, имевший репутацию «левого» и ненавидевший Розенберга, в намерении сблизиться с СССР (к сожалению, часть его дневника с 30 мая по 9 октября 1939 года пока не доступна исследователям). Позже он заявлял, что это сближение было вызвано тем, что их «уже затопило по самую шейку». Как бы то ни было, не вызывает сомнений, что в августе нервозность «хозяина» ощущалась каждым человеком из его окружения. Однако запущенная им машина продолжала крутиться…

14 августа Риббентроп предложил советской стороне лично приехать в Москву. Молотов, довольный немецкими предложениями по Прибалтике, потребовал, чтобы Германия отказалась от поддержки «японской агрессии» на Дальнем Востоке. 15 августа все военные меры, касающиеся «Белого плана», получили одобрение. Съезд в Нюрнберге, который должен был проходить под знаком мира, был отменен. 16 августа Молотов сообщил, что согласен на визит Риббентропа при условии прояснения ряда вопросов: каково отношение немецкого правительства к пакту о ненападении и совместной гарантии нерушимости балтийских границ. (Возможно, он опасался диверсий со стороны немцев?) Германия была готова к обсуждению любых вопросов. В тот же день газеты получили приказ отбросить всякую сдержанность по отношению к Польше. 17 августа Гитлер одобрил несколько планов, разработанных Гиммлером и Гейдрихом и нацеленных на организацию ряда провокаций, которые должны были осуществить отряды СС и заключенные концлагерей, переодетые в польскую военную форму. 18 августа, так и не получив ответа из Москвы, Риббентроп телеграфировал фон дер Шуленбургу, что дело не терпит отлагательств и что он готов к подписанию секретного протокола. Сталин, занятый переговорами с западной делегацией, вынуждал немцев ждать. 20 августа – невиданное дело! – Гитлер лично обратился к Сталину с нотой. Лишь днем 21 августа пришел ответ: Молотов приглашает немецкого посла для беседы; Москва согласна принять немецкого министра иностранных дел в ближайшие сорок восемь часов.

22 августа Гитлер принимал в Бергхофе членов высшего военного командования, которые прибыли на место тайно, в штатской одежде. Около полудня фюрер вошел в большой зал, где его поджидало около пяти десятков человек. В первом ряду сидел Геринг – в белой шелковой блузе, зеленой кожаной куртке с желтыми пуговицами, в коротких штанах и серых чулках. На боку у него висел золотой кинжал.

Гитлер сообщил представителям вермахта, что настал момент, непосредственно предшествующий приведению в действие «Белого плана». Более благоприятного случая не представится, поскольку ни он, ни Муссолини не вечны; в любой миг может найтись дурак, которому взбредет в голову совершить на него покушение. Второго фронта можно не опасаться: Англия и Франция ограничатся устными угрозами, но ничего не предпримут. Гвоздем программы стало сообщение о визите Риббентропа в Москву, после чего Польша окажется в положении, о котором он давно мечтал. Германии больше не грозит блокада, так как потребное количество хлеба, мяса, угля, свинца и цинка поступит из СССР (с 19 августа начало действовать торговое и кредитное соглашение с Москвой). Гитлер добавил, что он опасается лишь одного: как бы в последний момент «какая-нибудь свинья» не предложила еще потянуть время.

После короткого перерыва, во время которого гостям были предложены закуски, фюрер продолжил свое выступление. Операция должна начаться 26 августа в половине пятого утра. Каждый из присутствующих генералов должен всеми силами демонстрировать готовность в любую минуту повернуть оружие против западных демократий. Служба пропаганды обеспечит подходящий предлог для развязывания войны, не важно, будет ли он выглядеть правдоподобно, у победителя не спрашивают, лжет он или нет. «Я свой долг выполнил, – заключил Гитлер, – теперь вы должны выполнить свой».

В тот же вечер к канцлеру обратился Хендерсон с просьбой принять его на следующий день и вручить личное послание от Чемберлена. Во время встречи посол объяснил, что его страна вынуждена держать свои обещания. «Вот и держите, – ответил Гитлер. – Если вы даете незаполненный чек, придется его оплатить». Со своей стороны, Вейцзекер попытался дать понять Гитлеру, что обстановка крайне серьезна, что англичане переживают нечто вроде психоза, словно все без исключения перепились виски, но убедить фюрера, что локальной войной дело не ограничится, ему не удалось. В лучшем случае он посеял в душе того некоторые сомнения.

Вскоре после этого из Москвы позвонил Риббентроп. Сталин требовал, чтобы литовские порты Либау и Виндау были включены в сферу его влияния. Гитлер, взглянув в атлас, дал свое согласие. Вечером 23 августа, после ужина, взорам Гитлера и его гостей предстало необычное зрелище: небо неожиданно окрасилось сначала в бирюзовый, затем в фиолетовый и, наконец, в ярко-красный цвет. Это было северное сияние – явление, крайне редкое для тех широт. Фон Белов высказался в том смысле, что это знак грядущей кровавой войны. Если она и будет кровавой, парировал фюрер, пусть начнется скорее – чем дольше тянуть, тем больше прольется крови…